Словесное иллюстрирование на уроках литературного чтения.

Иллюстрирование - прием творческой работы учащихся, используемый на уроках чтения, а также при написании сочинений и изложений. Иллюстрации берутся готовые, заранее подобранные, или создаются самими детьми. Используются приемы устного (словесного) рисования. Словесное иллюстрирование (рисование) – это способность человека выражать свои мысли и чувства на основе прочитанной сказки, басни, рассказа, стихотворения. Словесное рисование ни в коем случае не должно превращаться в пересказ произведения. Обучение словесному рисованию начинаю с создания жанровых (сюжетных) картинок. При этом нужно помнить, что словесная картина статична, на ней герои не двигаются, не разговаривают, они как бы «застыли», словно на фотографии, а не действуют, как на экране. На первом этапе обучения словесному рисованию целесообразно использование так называемой «динамической», постепенно возникающей на глазах у детей картины.

На первом этапе обучения словесному рисованию необходима зрительная опора, в качестве которой можно использовать так называемую «динамическую», постепенно возникающую на глазах детей картину. При этом после словесного описания учащимися каждой детали рисунка, любого интерьера, действующего лица на демонстрационный лист бумаги постепенно прикрепляются картинки, соответствующие только что, «нарисованным» устно. Расположение элементов картины обсуждается с детьми. Так по ходу работы создается законченная картина к эпизоду, которая и служит зрительной опорой для возникших в воображении учеников представлений. Кроме того, можно также использовать демонстрационное пособие из трех листов, которые прикрепляются один на другой к доске последовательно, а по мере возникновения устной картинки открываются перед детьми.

На следующем этапе можно использовать такие приемы:

Выбирается эпизод для иллюстрирования, обсуждается в общих чертах сюжет будущей картины, расположение ее основных элементов, цвет. Выполняется карандашный набросок, затем следует словесное описание иллюстрации.

Дети словами «рисуют» картинку, а потом сверяют ее с соответствующей иллюстрацией в детской книге или в учебнике по литературному чтению.

На следующих этапах обучения устному иллюстрированию используются такие приемы:

1) выбирается эпизод для словесного рисования;

2) «рисуется» место, где происходит событие;

3) изображаются действующие лица;

4) добавляются необходимые детали;

5) «раскрашивается» контурный рисунок.Усложнение работы возможно, за счет того, что «раскрашивание» будет проводиться попутно с «рисованием», во-вторых, при переходе от коллективной формы работы к индивидуальной.

Только на заключительном этапе обучения устному иллюстрированию можно предложить детям самостоятельно, без зрительной опоры сделать словесное рисование к тексту. («В учебнике нет иллюстрации. Попробуем создать ее сами».) Словесное рисование (иллюстрирование) повышает эмоциональный уровень восприятия художественного текста. Обычно словесные картинки рисуются к тем эпизодам, которые особенно важны для понимания идейного замысла рассказа. Если же иллюстрируется описание, то выбираются самые красивые и в то же время доступные детям картины.

Словесное рисование пейзажных иллюстраций обычно делается к поэтическим текстам. При работе над лирическим произведением прием словесного рисования следует применить предельно осторожно, так как при чтении лирики не должно возникать отчетливых зрительных представлений, не должно быть все высказано до деталей, нельзя конкретизировать поэтические образы, разделяя их.

Список литературы:

Горецкий В.Г. и др. Уроки литературного чтения по учебникам «Родная речь»: Кн. 1, 2, 3; Книга для учителя. - М., 1995.

Никифорова О.И. Психология восприятия художественной литературы. - М., 1972.

http://www.pedagogyflow.ru/flowens-641-1.html

http://fullref.ru/job_cf28d84de3278e2be75ee32f39c7a012.html

Фрагмент урока «Открытия нового знания» по теме «Бальмонт Константин Дмитриевич Стихотворение «Осень»»

Цель: создать условия для развития навыков выразительного чтения, усвоения учащимися литературного приема «олицетворение» и обучение словесному рисованию.

Личностные результаты

Развивать коммуникативные навыки при коллективном обсуждении выступлений ребят

Формировать способность оценивать собственные знания и умения по литературному чтению

Формировать способность устно оценивать работу своих одноклассников в виде суждения и объяснения

Метапредметные результаты

Регулятивные универсальные учебные действия:

Оценивать результат собственной учебной деятельности с помощью листов самооценивания

Формулировать цель, задачи учебной деятельности с помощью подводящего диалога учителя

Осознавать и принимать учебную задачу

Познавательные универсальные учебные действия:

Учить формулировать учебную задачу, отвечая на проблемный вопрос

Добывать новые знания: извлекать информацию, представленную в разных формах (текст, таблица, схема, рисунок и др.)

Коммуникативные универсальные учебные действия:

Доносить свою позицию до других людей

Вступать в учебное сотрудничество с учителем и одноклассниками

Строить осознанно высказывание в устной форме

Предметные результаты

Научить определять основную мысль произведения и его настроение

Научить использовать прием олицетворения.

Задание «Словесное рисование».

Цели:

• формирование представления о разных стилях речи: речь деловаяи словесная картина;
• обучение использованию языковых средств с учётом задач и условий общения.

Учебник русского языка «К тайнам нашего языка», 2 класс, авторы М.С. Соловейчик, Н.С. Кузьменко.

ХОД УРОКА

1. Актуализация знаний

На доске открывается запись №1:

Из чащи леса показался лесной великан. Как он был красив на белом фоне березняка! Огромные рога. Ноги длинные, стройные. Сам весь бурый, а на ногах словно белые чулки натянуты.

– Прочитаем. Догадались, кто этот великан?
– Определите, как называется запись. (Текст)
– Докажите, что это текст. (Несколько предложений, в которых говорится об одном и том же и раскрывается общая мысль)
Открывается запись №2:

Лось – парнокопытное животное семейства оленей. Длина до 3м, высота до 2м. Вес от 200 до 500 кг. У самцов большие лопатообразные рога. У самок рога отсутствуют. Обитает в лесах Евразии и Северной Америки. Окраска бурая, на ногах белые полосы.

– Прочитаем. Просигнальте: текст или не текст. Докажите, что текст.

2. Выявление особенностей деловой речи и словесной картины

– Можно сказать, что в двух текстах говорится об одном и том же?
– А одинаково ли рассказали о лосе в тексте №1 и тексте №2? (По-разному.)
– Просигнальте: в каком тексте речь строгая, деловая. А какая речь в тексте №1? (Эмоциональная.)
– Просигнальте: в каком тексте мы видим, как автор относится к тому, о ком говорит. (В тексте №1) Как относится автор к лосю? (Автор восхищается животным.)
– А в тексте №2 можно понять, нравится ему лось или не нравится? Зачем тогда автор создал текст №2? (Чтобы сообщить нам точные научные сведения о лосе. Рассказать о его внешнем виде, среде обитания.)
– А с какой целью автор создал текст №1? (Чтобы обратить наше внимание на красоту этого зверя, на его величие. Автор словами рисует картину.)
– Какую картину вы увидели? (…) Появляется иллюстрация (Лось на фоне березняка)
Итак, об одном и том же можно сказать по-разному: можно сказать по-деловому (как учёный), а можно словами рисовать.

3. Работа в группах

Учащимся предлагается таблица с пустыми ячейками и карточки.

Ваша задача – распределить, какие признаки характерны для деловой речи, а какие для картинной.

Проверка: на доске заполняется таблица.

4. Обучение использованию языковых средств с учётом задач и условий общения

– Будем использовать добытые нами знания о речи.
– Перед вами две записи. Прочитаем.

Текст №1:

Вот и весна! Это заметно во всём. Земля заняла такое положение относительно Солнца, что стала получать больше тепла и света. Температура воздуха повысилась на несколько градусов. Раньше сугробы были мя.кие, как п.рина. А теперь они стали к.лючие, с корк.й. Небо синее – синее. На солнышке зв.нит капель. Всё радо весне. Я тоже ей очень рада.

Текст №2:

Март – первый месяц весны. Как прип.кает солнце! Снег п.с.рел и стал таять. П.т.кли ручьи. Я люблю весну!

– Что объединяет эти записи? (Это тексты. В текстах говорится о первом месяце весны.)
– Автор текста №1 должен был словами нарисовать раннюю весну, а автор текста №2 должен был рассказать по-научному о первом весеннем месяце. Как вы считаете, справились авторы с поставленными задачами? Нет ли в текстах «лишних» предложений?
– Будем работать в парах : в каждом тексте найдите «лишние предложения» и, если возможно, перенесите в другой текст.

Проверка: выясняется, какие предложения «лишние» и почему. В результате редактирования получаются следующие тексты:

Текст №1:

Вот и весна! Это заметно во всём. Как прип.кает солнце! Раньше сугробы были мя.кие, как п.рина. А теперь они стали к.лючие, с корк.й. Небо синее – синее. На солнышке зв.нит капель. Всё радо весне. Я тоже ей очень рада!

Текст №2:

Март – первый месяц весны. Земля заняла такое положение относительно Солнца, что стала получать больше тепла и света. Температура воздуха повысилась на несколько градусов. Снег п.с.рел и стал таять. П.т.кли ручьи.

5. Запишите отредактированные тексты, решая орфографические задачи

Проверка. Какие орфограммы? Какие действия выполнили, чтобы узнать нужные буквы?

(Учащиеся оценивают ответы одноклассников сигналами: согласен-не согласен)

6. Итог урока. Рефлексия

– Какие открытия вы сделали сегодня на уроке? (Говорить можно по-разному: по-деловому (как учёный) или рисовать словами.)

Заполните карточку.

– Сегодня на уроке было интересно…
– Сегодня на уроке было трудно…
– Могу себя похвалить…

Словесные образы, сросшиеся с душой и приобретшие ценность вне своего более узкого смысла, обладают, однако, и, если можно так сказать, физической красотой, когда рассматриваются как звук, как мелодия. Понятые даже со стороны своей наиболее материальной сущности, они опять же не лишены способности порождать какую-нибудь скрытую вибрацию слуховых нервов, вызывать некоторые более общие, мало осознанные эмоциональные состояния, которым более полное выражение даёт тональное искусство. Слова языка живут и для поэта, и для читателя всегда как акустические восприятия, которые оказывают известное художественное влияние. И как бы теория поэзии как искусства зримых образов ни недооценивала это значение чувственного, слухового, тонального, всё же поэты инстинктивно улавливают, что оно является очень важным моментом поэтического воздействия, так что, если одни заботятся хотя бы о том, чтобы избегать видимой дисгармонии между звуковым выражением и содержанием, другие могут по врожденной наклонности или сознательно возлагать тяжесть как раз на такую гармонию за счёт всего картинного или интеллектуального, что затрагивает воображение и разум.

Характерной в этом отношении является реакция против принципа Лессинга, наступившая очень рано в кругах немецких и английских романтиков и подхваченная позже французскими неоромантиками или символистами. Мы уже указывали, говоря о творческом настроении, какое представление связывают с лирическим возбуждением Новалис или Тик, что они считают музыкальный элемент важнее самой мысли, которая высказывается. Такие поэты, как Ките и Теннисон в Англии, исходя, наверное, из чувства музыкального настроения, предшествующего оформленной идее и отдельному слову в процессе создания, хотят совершенно сознательно игнорировать определённый смысл и картины, чтобы внушать пережитое через простой звук, через звуковые впечатления «максимум звука» («maximum of sound») и «минимум смысла» («minimum of sense»), является самой очевидной чертой всего этого направления в английской литературе после 1830 г. . Многие стихотворения Теннисона поражают своей бессодержательностью, своим «минимумом смысла», тогда как большое место в них занимает звуковая живопись — «максимум мелодий». Музыкально-звуковые сочетания, богатая разработка всего внешне формального, будь то комбинация гласных и согласных или ритмично-строфическое строение, идёт не только в помощь более неуловимым для ума внутренним движениям, но и как средство для передачи объективно-наглядного, доступного для восприятия. Ритм и музыка стиха хотят очаровать слух, напоминая удары конских копыт и гул снарядов (в стихотворении «Лёгкая кавалерия»), или напоминая блестящими ассонансами и аллитерациями зрительную картину (в стихотворении «Ручей»), или рисуя звуками звон рождественского колокола: «Мир и доброта, доброта и мир, мир и доброта для всего человечества» .

Позже благодаря Данте Габриэлю Россетти это направление в музыкальной поэзии превращается в современный символизм, нашедший выражение в произведениях Йетса и Уайльда, которые могут быть поставлены рядом с такими французскими поэтами, как Верлен, Самен и Грег, и с немецкими — Стефаном Георге и Гофмансталем.

Во Франции именно как реакция против пластической и живописной поэзии Парнасской школы, давшей в лице Эредиа и Франсуа Копе образцовые вещи и приведшей стих к возможному техническому совершенству после Гюго, появилась тенденция к алогической поэзии, где образ и идея — ничто, а всем является звук. Верлен, Маларме и другие открывали в языке новый инструмент, посредством которого, помимо воображения, воздействовали прямо на душу. Одинаково испытывая отвращение к академическому холоду парнасцев и к прозаичности и бесформенности натуралистов, видевших только зримую действительность или грубые страсти и инстинкты, символисты обратились к самым тонким настроениям, к мистериям души, стремясь к созданию музыкальной поэзии. Посредством искусно подобранных звуков и посредством свободно расчлененного стиха, vers libre, который не признаёт прежнюю монотонную архитектонику и допускает на каждом шагу так называемый enjambement, поэты, последователи Верлена, превращали слово едва ли не в самоцель, терялись в темной игре слов и доходили до крайностей, нового формализа, граничившего с безвкусной манерностью. Главной их целью было навязать принцип «Ut musica ut poesis», убедить читателей, что в поэзии, как заявляет первый стих новой «Поэтики» Верлена:

На это направление в лирике оказал значительное влияние и Бодлер, к которому возвращались символисты с восторгом как к подлинному своему учителю. Маларме подгоняет свою эстетику к сонету Бодлера «Соответствия» («Запахи, цветы и звуки отвечают друг другу»); Верлен исповедует настоящий фанатизм в отношении того, у кого заимствует по духовному родству заголовки своих «Сатурновских поэм» и «Проклятых поэтов»; Артюр Рембо извлекает из «Цветов зла» свою лирическую строфу и элементы «Алхимии стиха» . Стих Бодлера показывал необыкновенные музыкальные и ритмические качества и полностью отвечал теории своего автора о «таинственной просодии», «пустившей в душе корни глубже, чем подозревала классическая поэзия» и позволяющей поэтической фразе имитировать ту или другую линию (прямую, кривую, отвесную, зигзаг, спираль, параболу), приближаясь таким образом опять к музыке. На эту поэтическую школу оказали влияние и творения Вагнера, сочетавшие музыку с поэзией и встреченные с энтузиазмом всеми одаренными писателями. Сразу почувствовалось, насколько беден язык для выражения аффективной и вообще внутренней жизни и как музыка почти прямо воздействует на центральную нервную систему, создавая всё желанные иллюзии, все фантасмагории. «Для поэтов неизбежно появилась необходимость, — замечает Валери, ученик символизма, — противопоставить что-то опасному сопернику, владельцу таких обманчивых и сильных возбуждений для человеческой души» . Разве даже живопись не искала в 1885 г. какие-то соотношения с музыкой, чтобы повысить через неё свою силу внушения? Отсюда и сознание у символистов, что необходимо вложить в поэзию что-то из тайн тонов, чтобы добиться от языка эффектов, подобных тем, которые производятся чисто сонорными факторами.

Оказывается, надо не думать, а вслушаться в стих, раз и сами слова вне своего абстрактного значения могут говорить чувству. Более того, некоторые поклонники музыкального стиха поверили, что при помощи звуковой живописи возможно создавать даже идеи, и Банвиль, например, пытается пробудить идею о комическом «через созвучия, через воздействие слов, через всемогущую магию рифмы» . Сам Банвиль не является символистом, но это, несомненно, путь символизма, по которому он пошёл бы, если бы рациональные элементы в его поэзии, логическое и пластическое, не занимали бы столько же места, сколько отведено музыкально-ритмическим . В этом отношении Верлен, предтеча символистов, показывает несравненно больше здравого смысла и в понимании возможностей поэзии, чем такой немецкий лирик, как Рильке например, который строит описания ландшафта и даже драматические сцены при помощи чисто акустических элементов . Трудности здесь, при связывании ощущений из различных областей, в силу основного эмоционального тона так же велики, как и в музыке, вызывающей самые определённые живописные эффекты. У китайского философа Ле Цзы рассказана история одного музыканта, который, играя на цитре и представляя себе восхождение на высокие горы или шум потока, вызывал аналогичные впечатления и у своих слушателей. Настроенный мрачно при путешествии в дождливое время, этот музыкант опять передавал соответствующие чувства и представления. И под конец он говорил своему спутнику: «Ты прекрасно слышишь то, что у меня в душе. Картины, которые вызываешь, одинаковы с моим настроением. Для меня невозможно укрыться со своими тонами» . В поэзии эту эвокативную силу тонов, звуков следовало бы понимать весьма условно. Через особый колорит гласных или согласных, через их блеск или их тёмную окраску и слабую артикуляцию поистине можно значительно уяснить представления о вещах, прямо изображенных; но думать, что этого достаточно, чтобы пренебречь всяким участием воображения, значит совершенно сместить центр тяжести в поэтическом искусстве.

В защиту нового принципа выступила и русская символическая школа, поскольку и в ней, разумеется, мы имеем серьезных поэтов, а не бездарных последователей всего модного. Андрей Белый рассуждает так:

«Отказывать словесному искусству в игре словами, как звуками, или умалять значение этой игры, значит глядеть на живой язык как на мертвое, ненужное целое, завершившее круг своего развития: есть целый разряд людей, у которых дурным воспитанием и ложными взглядами на язык кастрирован слух и которые считают изысканность словесной инструментовки праздным занятием: к сожалению, среди художественных критиков большинство кастраты слуха… Между тем, способность эстетически наслаждаться не только фигуральным образом, но и самим звуком слова, независимо от его содержания, чрезвычайно развивается у художников слова» .

И, подчеркивая, как мало наблюдений ещё делается в природе словесной инструментовки, и в частности об аллитерации и ассонансах, которые являются только поверхностью более глубоких мелодических явлений, Белый добавляет: «Мы только смутно предчувствуем, что произведение подлинного художника слова способно волновать наше ухо самим подбором звуков и что существует неуловимая пока параллель между содержанием переживания и звуковым материалом слов, его оформивающим».

Попутно мы должны заметить, что не только художественное слово, но и обыкновенная речь знает эту зависимость между звуками и символическим смыслом, так что известным словам присуща уже из-за некоторого звукового сочетания и помимо всякого основного значения та или иная тенденция. Но систематических наблюдений в этом направлении ещё не делалось .

Цитируя стихотворение Баратынского:

Взгляните: свежестью младой.

И в осень лет она пленяет,

И у нея летун седой.

Ланитных роз не похищает:

Сам побежденный красотой.

Глядит — и путь не продолжает,

Белый замечает:

«… внимательно разбирая строку за строкой, мы начинаем понимать, что все стихотворение построено на «е» и «а», сначала идёт «е», потом «а»: решительность и жизнерадостность заключительных слов как будто связаны с открытым звуком «а»… Аллитерация и ассонансы здесь скрыты… А что тут ряд аллитераций, мы убедимся, если подчеркнем аллитерирующие звуки… Тут (в первых трёх строках) три группы аллитераций:

1) на «л», 2) на носовые звуки (м, н), 3) на зубные (д, т), т. е. на 12 не явно аллитерирующих букв приходится 23 явно аллитерирующих (вдвое больше)» .

И, цитируя ещё одно стихотворение того же Баратынского, начинающееся строками:

Приманкой ласковых речей.

Вам не лишить меня рассудка…

Белый поясняет: «По мере развития меланхолический тон стихотворения переходит в тон мрачной решимости и гнева, и соответственно меланхолическая инструментовка (мнл ) меняется: будто трубы, вступают зубные и через з переходят к свистящим в язвительной по смыслу строке:

Мы привели эти мнения и наблюдения как и укоры в адрес критиков, которые ищут только общественные настроения и идеи в поэзии и у которых есть «боязнь полюбить самую плоть выражения мысли художника: слова, соединение слов» , поскольку только так объясняется новая крайность, до которой доходят сторонники музыкальной живописи, не признающие фабулу, идеи и картины в поэзии и сводящие словесное искусство к рискованной игре звуков и неопределенных образов, к набору слов, ничего не значащих, но претендующих быть отражением внутренних ритмов или символами сокровенных настроений. Одно-два типичных стихотворения символизма убедят нас в том, какое большое насилие над словом позволяют они себе иногда, заставляя его говорить вещи, которые оно не может сказать, и почувствовать, как преднамеренность и манерность напрасно тщатся обрести роль художественного инстинкта. Странные «Сумерки мистического вечера» Верлена гласят:, где много ономатопеи и звучных слов, но мало смысла. Автор совершенно уклоняется от нормально-поэтического способа высказывания, как и от общепринятой орфографии, выбрасывая, по примеру Маларме, и главные буквы, и систему знаков препинания. Эти примеры поэтической музыки, сведенной к опасной игре словами, программы словесного искусства, игнорирующего все логическое и ясно изложенное в угоду акустическим эффектам, причём последние не имеют той всеобщности и закономерности, которая присуща инстинктивно найденным в творческом настроении ритмам и звукам. Поэтому понимание этого рода символизма ограничено очень узким кругом любителей, и никогда искусство таких поэтов, как Георге и его последователей, своим односторонним формализмом и своими эзотерическими вдохновениями не приобретет влияния и значения более старых литературных течений. Добиваясь строгой стилизации созерцаемого и благородной отдаленности от всего временного и житейского, всего, что является моралью и мировоззрением, вдохновитель поэтов, группирующихся вокруг журнала «Blätter für die Kunst» (1892—1919), враг натуралистов и романтиков школы Гейне, поддерживает принцип: «Стихи должны быть необъяснимыми, цель их — будить чувства и заставлять звучать невыразимое». Но известная холодность и какой-то искомый и тёмный импрессионизм оставляют нас равнодушными к этой музыке невыразимого в душе. Гофмансталь точно также не может прикрыть своей тональной словесной игрой идейную пустоту своей лирики. Намного более естественным и наивно мистическим в сравнении с ним и с Георге является их современник Р. М. Рильке, точно так же поклонник музыки слов, изысканной рифмы и ассонансов, который исповедует: «Ich bin eine Saite, über breite Resonanzen gespannt». («Я натянутая струна с широким резонансом».) Заслуга Георге только в том, что даёт он своим «гиератическим искусством» — этой поэтической скорописью, где едва уловим первоначальный образ письма — отпор современной лирической рутине, использующей давно негодные средства.

В других видах искусства и его приемы

Метод претворения литературных произведений

Школьный анализ литературного про­изведения строится на законах не только научного, но и художе­ственного творчества . Здесь речь пойдет о творческих приемах претворения художе­ственного текста в других видах искусства. Эти приемы позволяют выразить позицию читателя, формируют и развивают способности к образной конкретизации и образному обобщению, а потому они актуальны для начальной школы.

Словесное рисование (устное и письменное) - это описание образов или картин, возникших в сознании читателя при чтении литературного произведения . Словесная картина иначе называет­ся словесной иллюстрацией .

Этот прием направлен прежде всего на развитие способности к конкретизации словесных образов (воображения). Кроме того, развивается речь ребенка и его логическое мышление. При словесном рисовании читатель должен, опираясь на словесные образы, созданные писате­лем, детализировать свое собственное видение в зрительной картине , которую он и воспроизводит, описывает устно или письменно.

При этом появляются две опасности : можно сбиться на прямой пере­сказ авторского текста, а при слишком активном непроизволь­ном воображении «забыть» об авторской картине и начать описы­вать свою собственную.

Это прием требует выполнения ряда операций: прочитать, представить, конкретизировать, по­добрать точные слова и выражения для описания, логически вы­строить свое высказывание. Кроме того, прием предполагает опи­сание в статичной картине сложных отношений героев.

Этот прием направляет внимание детей на текст : они перечи­тывают отдельные его фрагменты, так как только смысловые и изобразительные стилистические детали помогут им прояснить словесные образы, уточнить их, представить то, что описывает автор, в подробностях. Ученик постепенно «входит» в мир про­изведения и начинает видеть его глазами автора или одного из персонажей (в зависимости от того, с чьей точки зрения воссоз­дается картина), т.е. присоединяется к действию, а значит, он сможет дополнить авторскую картину своими собственными де­талями . Тогда результатом работы, в основе которой - анализ текста, станет не пересказ и не оторванное от авторского замыс­ла описание, а творческая картина, адекватная авторскому за­мыслу, но более подробная и обязательно эмоционально-оце­ночная.

Обучение приему протекает в несколько этапов .

1. Рассматривание графических иллюстраций . Сначала учитель организует наблюдение за тем, как иллюстратор передает автор­ский замысел, что помогает художнику создать настроение, вы­разить свое отношение к героям. В процессе этой работы дети зна­комятся с понятием «композиция картины», со значением цве­тов, колорита, линии. Эта работа может проводиться и на уроках изобразительного искусства, и на уроках внеклассного чтения.

2. Выбор из нескольких вариантов иллюстраций наиболее под­ходящей к рассматриваемому эпизоду произведения с мотивацией своего решения.

3. Коллективное иллюстрирование с помощью готовых фигурок заключается в расстановке персонажей (композиция картины), выбор их поз, выражений лиц.

4. Самостоятельное иллюстрирование понравившегося эпизода и устное описание того, что сам нарисовал. Этот прием можно ус­ложнить, предложив детям описать иллюстрации, выполненные их одноклассниками.

5. Анализ иллюстраций, выполненных с явным отклонением от текста произведения . Детям предлагаются иллюстрации, в кото­рых нарушена расстановка персонажей или других образов произ­ведения, отсутствуют некоторые авторские детали или они заме­нены другими, нарушен колорит, искажены позы и выражения лиц персонажей и т. п. После рассматривания дети сравнивают свое восприятие текста с восприятием иллюстрации.

6. Коллективное устное рисование иллюстраций - жанровых сценок. На этом этапе дети выбирают цветовую гамму иллюстра­ции.

7. Самостоятельное графическое рисование пейзажа и его устное описание или описание пейзажа, выполненного художником.

8. Словесное устное рисование пейзажа по деталям текста.

9. Коллективное устное подробное описание героя в конкретном эпизоде (каким видишь героя: что происходит или произошло, настроение героя, его чувства, поза, волосы, выражение лица (глаза, губы), одежда, если это важно, и т.п.) Учитель вопроса­ми помогает детям создать описание.

10. Коллективное и самостоятельное словесное устное рисова­ние героя сначала в одной определенной ситуации, а позднее - в разных.

11. Самостоятельное словесное устное иллюстрирование и сопо­ставление созданной устной иллюстрации с графическими .

Естественно, что овладеть приемом словесного рисования мож­но лишь после того, как освоены элементарные умения анализи­ровать иллюстрации к произведению. Однако в качестве пропе­девтики уже на самых первых порах изучения литературных про­изведений целесообразно предлагать детям такие вопросы, как: «Каким ты представляешь себе героя ?», «Какой ты видишь обста­новку действия?», «Что ты видишь, когда читаешь этот текст? » И т.п.

Примеры организации устного словесного рисования на уроках:

Фрагмент урока в I классе по сказке «Каша из топора »

Этап перечитывания текста и его анализа

- Прочитаем сказку до конца и понаблюдаем за тем, как дей­ствовал солдат. Составим план его действий.

Дети перечитывают сказку по частям, нумеруя карандашом события. Затем обсуждаются результаты работы, открываются за­ранее записанные на доске действия солдата : приметил топор; предложил сварить кашу из топора; попросил принести котел; то­пор вымыл, опустил в котел, налил воды и поставил на огонь; поме­шивал и попробовал; посетовал, что нет соли; посолил, попробовал, посетовал, что хорошо бы крупы добавить; добавил крупы, помеши­вал, попробовал, похвалил и посетовал, что хорошо бы масла доба­вить; добавил масла; стал кашу есть. Объединяем мелкие действия в более крупные: задумал обмануть старуху; готовит топор к вар­ке и начинает его варить; помешивая и пробуя, одно за другим про­сит соли, крупы и масла; ест кашу .

Теперь понаблюдаем за тем, как вела себя старуха в каждый выделенный нами момент.

- Менялось ли ее настроение и поведение? С чем связаны эти изменения?

Предлагаем детям представить, какие иллюстрации можно сде­лать к этой сказке и описать солдата и старуху в каждый момент действия (устное словесное рисование).

Помогаем вопросами:

- На каком фоне происходит действие ? (Изба, обстановка в избе, печь, утварь и т.п.)

- Где стоит солдат, как он стоит, куда смотрит (на старуху, в котел, в сторону и т.п.), что делает в этот момент? Какое у него настроение? О чем он думает? Какое у него при этом выражение лица?

Предлагаем описать старуху из сказки «Каша из топора» в раз­ные моменты действия. Помогаем аналогичными наводящими во­просами.

Затем обсуждаем иллюстрацию в хрестоматии (рис. 13 В.О.Аникин. «Каша из топора»).

- Можно ли определить, какой момент сказки изобразил ху­дожник В.О.Аникин? Что помогает (или, наоборот, мешает) это сделать?

Психология литературного творчества Арнаудов Михаил

4. ЗВУКОВАЯ ЖИВОПИСЬ И СИМВОЛИКА

4. ЗВУКОВАЯ ЖИВОПИСЬ И СИМВОЛИКА

Словесные образы, сросшиеся с душой и приобретшие ценность вне своего более узкого смысла, обладают, однако, и, если можно так сказать, физической красотой, когда рассматриваются как звук, как мелодия. Понятые даже со стороны своей наиболее материальной сущности, они опять же не лишены способности порождать какую-нибудь скрытую вибрацию слуховых нервов, вызывать некоторые более общие, мало осознанные эмоциональные состояния, которым более полное выражение даёт тональное искусство. Слова языка живут и для поэта, и для читателя всегда как акустические восприятия, которые оказывают известное художественное влияние. И как бы теория поэзии как искусства зримых образов ни недооценивала это значение чувственного, слухового, тонального, всё же поэты инстинктивно улавливают, что оно является очень важным моментом поэтического воздействия, так что, если одни заботятся хотя бы о том, чтобы избегать видимой дисгармонии между звуковым выражением и содержанием, другие могут по врождённой наклонности или сознательно возлагать тяжесть как раз на такую гармонию за счёт всего картинного или интеллектуального, что затрагивает воображение и разум.

Характерной в этом отношении является реакция против принципа Лессинга, наступившая очень рано в кругах немецких и английских романтиков и подхваченная позже французскими неоромантиками или символистами. Мы уже указывали, говоря о творческом настроении, какое представление связывают с лирическим возбуждением Новалис или Тик, что они считают музыкальный элемент важнее самой мысли, которая высказывается. Такие поэты, как Ките и Теннисон в Англии, исходя, наверное, из чувства музыкального настроения, предшествующего оформленной идее и отдельному слову в процессе создания, хотят совершенно сознательно игнорировать определённый смысл и картины, чтобы внушать пережитое через простой звук, через звуковые впечатления «максимум звука» («maximum of sound») и «минимум смысла» («minimum of sense»), является самой очевидной чертой всего этого направления в английской литературе после 1830 г.. Многие стихотворения Теннисона поражают своей бессодержательностью, своим «минимумом смысла», тогда как большое место в них занимает звуковая живопись - «максимум мелодий». Музыкально-звуковые сочетания, богатая разработка всего внешне формального, будь то комбинация гласных и согласных или ритмично-строфическое строение, идёт не только в помощь более неуловимым для ума внутренним движениям, но и как средство для передачи объективно-наглядного, доступного для восприятия. Ритм и музыка стиха хотят очаровать слух, напоминая удары конских копыт и гул снарядов (в стихотворении «Лёгкая кавалерия»), или напоминая блестящими ассонансами и аллитерациями зрительную картину (в стихотворении «Ручей»), или рисуя звуками звон рождественского колокола: «Мир и доброта, доброта и мир, мир и доброта для всего человечества» .

Позже благодаря Данте Габриэлю Россетти это направление в музыкальной поэзии превращается в современный символизм, нашедший выражение в произведениях Йетса и Уайльда, которые могут быть поставлены рядом с такими французскими поэтами, как Верлен, Самен и Грег, и с немецкими - Стефаном Георге и Гофмансталем.

Во Франции именно как реакция против пластической и живописной поэзии Парнасской школы, давшей в лице Эредиа и Франсуа Копе образцовые вещи и приведшей стих к возможному техническому совершенству после Гюго, появилась тенденция к алогической поэзии, где образ и идея - ничто, а всем является звук. Верлен, Маларме и другие открывали в языке новый инструмент, посредством которого, помимо воображения, воздействовали прямо на душу. Одинаково испытывая отвращение к академическому холоду парнасцев и к прозаичности и бесформенности натуралистов, видевших только зримую действительность или грубые страсти и инстинкты, символисты обратились к самым тонким настроениям, к мистериям души, стремясь к созданию музыкальной поэзии. Посредством искусно подобранных звуков и посредством свободно расчленённого стиха, vers libre, который не признаёт прежнюю монотонную архитектонику и допускает на каждом шагу так называемый enjambement, поэты, последователи Верлена, превращали слово едва ли не в самоцель, терялись в тёмной игре слов и доходили до крайностей, нового формализа, граничившего с безвкусной манерностью. Главной их целью было навязать принцип «Ut musica ut poesis», убедить читателей, что в поэзии, как заявляет первый стих новой «Поэтики» Верлена:

«Музыка прежде всего»

На это направление в лирике оказал значительное влияние и Бодлер, к которому возвращались символисты с восторгом как к подлинному своему учителю. Маларме подгоняет свою эстетику к сонету Бодлера «Соответствия» («Запахи, цветы и звуки отвечают друг другу»); Верлен исповедует настоящий фанатизм в отношении того, у кого заимствует по духовному родству заголовки своих «Сатурновских поэм» и «Проклятых поэтов»; Артюр Рембо извлекает из «Цветов зла» свою лирическую строфу и элементы «Алхимии стиха» . Стих Бодлера показывал необыкновенные музыкальные и ритмические качества и полностью отвечал теории своего автора о «таинственной просодии», «пустившей в душе корни глубже, чем подозревала классическая поэзия» и позволяющей поэтической фразе имитировать ту или другую линию (прямую, кривую, отвесную, зигзаг, спираль, параболу), приближаясь таким образом опять к музыке. На эту поэтическую школу оказали влияние и творения Вагнера, сочетавшие музыку с поэзией и встреченные с энтузиазмом всеми одарёнными писателями. Сразу почувствовалось, насколько беден язык для выражения аффективной и вообще внутренней жизни и как музыка почти прямо воздействует на центральную нервную систему, создавая все желанные иллюзии, все фантасмагории. «Для поэтов неизбежно появилась необходимость, - замечает Валери, ученик символизма, - противопоставить что-то опасному сопернику, владельцу таких обманчивых и сильных возбуждений для человеческой души». Разве даже живопись не искала в 1885 г. какие-то соотношения с музыкой, чтобы повысить через неё свою силу внушения? Отсюда и сознание у символистов, что необходимо вложить в поэзию что-то из тайн тонов, чтобы добиться от языка эффектов, подобных тем, которые производятся чисто сонорными факторами.

Оказывается, надо не думать, а вслушаться в стих, раз и сами слова вне своего абстрактного значения могут говорить чувству. Более того, некоторые поклонники музыкального стиха поверили, что при помощи звуковой живописи возможно создавать даже идеи, и Банвиль, например, пытается пробудить идею о комическом «через созвучия, через воздействие слов, через всемогущую магию рифмы» . Сам Банвиль не является символистом, но это, несомненно, путь символизма, по которому он пошёл бы, если бы рациональные элементы в его поэзии, логическое и пластическое, не занимали бы столько же места, сколько отведено музыкально-ритмическим . В этом отношении Верлен, предтеча символистов, показывает несравненно больше здравого смысла и в понимании возможностей поэзии, чем такой немецкий лирик, как Рильке, например, который строит описания ландшафта и даже драматические сцены при помощи чисто акустических элементов . Трудности здесь, при связывании ощущений из различных областей, в силу основного эмоционального тона так же велики, как и в музыке, вызывающей самые определённые живописные эффекты. У китайского философа Лe Цзы рассказана история одного музыканта, который, играя на цитре и представляя себе восхождение на высокие горы или шум потока, вызывал аналогичные впечатления и у своих слушателей. Настроенный мрачно при путешествии в дождливое время, этот музыкант опять передавал соответствующие чувства и представления. И под конец он говорил своему спутнику: «Ты прекрасно слышишь то, что у меня в душе. Картины, которые вызываешь, одинаковы с моим настроением. Для меня невозможно укрыться со своими тонами». В поэзии эту эвокативную силу тонов, звуков следовало бы понимать весьма условно. Через особый колорит гласных или согласных, через их блеск или их тёмную окраску и слабую артикуляцию поистине можно значительно уяснить представления о вещах, прямо изображённых; но думать, что этого достаточно, чтобы пренебречь всяким участием воображения, значит совершенно сместить центр тяжести в поэтическом искусстве.

В защиту нового принципа выступила и русская символическая школа, поскольку и в ней, разумеется, мы имеем серьёзных поэтов, а не бездарных последователей всего модного. Андрей Белый рассуждает так:

«Отказывать словесному искусству в игре словами, как звуками, или умалять значение этой игры, значит глядеть на живой язык как на мёртвое, ненужное целое, завершившее круг своего развития: есть целый разряд людей, у которых дурным воспитанием и ложными взглядами на язык кастрирован слух и которые считают изысканность словесной инструментовки праздным занятием: к сожалению, среди художественных критиков большинство кастраты слуха… Между тем, способность эстетически наслаждаться не только фигуральным образом, но и самим звуком слова, независимо от его содержания, чрезвычайно развивается у художников слова» .

И, подчёркивая, как мало наблюдений ещё делается в природе словесной инструментовки, и в частности об аллитерации и ассонансах, которые являются только поверхностью более глубоких мелодических явлений, Белый добавляет: «Мы только смутно предчувствуем, что произведение подлинного художника слова способно волновать наше ухо самим подбором звуков и что существует неуловимая пока параллель между содержанием переживания и звуковым материалом слов, его оформивающим».

Попутно мы должны заметить, что не только художественное слово, но и обыкновенная речь знает эту зависимость между звуками и символическим смыслом, так что известным словам присуща уже из-за некоторого звукового сочетания и помимо всякого основного значения та или иная тенденция. Но систематических наблюдений в этом направлении ещё не делалось .

Цитируя стихотворение Баратынского:

Взгляните: свежестью младой

И в осень лет она пленяет,

И у нея летун седой

Ланитных роз не похищает:

Сам побеждённый красотой

Глядит - и путь не продолжает,

Белый замечает:

«… внимательно разбирая строку за строкой, мы начинаем понимать, что всё стихотворение построено на «е» и «а», сначала идёт «е», потом «а»: решительность и жизнерадостность заключительных слов как будто связаны с открытым звуком «а»… Аллитерация и ассонансы здесь скрыты… А что тут ряд аллитераций, мы убедимся, если подчеркнём аллитерирующие звуки… Тут (в первых трёх строках) три группы аллитераций:

1) на «л», 2) на носовые звуки (м, н), 3) на зубные (д, т), т. е. на 12 не явно аллитерирующих букв приходится 23 явно аллитерирующих (вдвое больше)».

И, цитируя ещё одно стихотворение того же Баратынского, начинающееся строками:

Приманкой ласковых речей

Вам не лишить меня рассудка…

Белый поясняет: «По мере развития меланхолический тон стихотворения переходит в тон мрачной решимости и гнева, и соответственно меланхолическая инструментовка (мнл ) меняется: будто трубы, вступают зубные и через з переходят к свистящим в язвительной по смыслу строке:

Я состязаться не дерзаю» .

Мы привели эти мнения и наблюдения как и укоры в адрес критиков, которые ищут только общественные настроения и идеи в поэзии и у которых есть «боязнь полюбить самую плоть выражения мысли художника: слова, соединение слов» , поскольку только так объясняется новая крайность, до которой доходят сторонники музыкальной живописи, не признающие фабулу, идеи и картины в поэзии и сводящие словесное искусство к рискованной игре звуков и неопределённых образов, к набору слов, ничего не значащих, но претендующих быть отражением внутренних ритмов или символами сокровенных настроений. Одно-два типичных стихотворения символизма убедят нас в том, какое большое насилие над словом позволяют они себе иногда, заставляя его говорить вещи, которые оно не может сказать, и почувствовать, как преднамеренность и манерность напрасно тщатся обрести роль художественного инстинкта. Странные «Сумерки мистического вечера» Верлена гласят:

Трепещут сумерки… Дрожат воспоминанья

В сияющей дали былого упованья,

Краснея на огне мерцающих лучей.

Завесой странною, то ярче, то бледней

Горят на небесах живые сочетания

Сплетаются в узор игрой своих огней

И ядом знойного тлетворного дыханья -

Тюльпанов, далий, роз, ранункул, орхидей, -

Туманят мысль мою порывы всех страстей

И в общий обморок сливают без сознанья

И эти сумерки, и все воспоминанья.

И самые большие почитатели Верлена должны признать, что смысл здесь отгадывается трудно, хотя налицо столько чар для слуха. И так трудно уловить что либо первичное и искренно почувствованное в перехваленном стихотворении Георге «Сон и смерть» , где много ономатопеи и звучных слов, но мало смысла. Автор совершенно уклоняется от нормально-поэтического способа высказывания, как и от общепринятой орфографии, выбрасывая, по примеру Маларме, и главные буквы, и систему знаков препинания. Эти примеры поэтической музыки, сведённой к опасной игре словами, программы словесного искусства, игнорирующего всё логическое и ясно изложенное в угоду акустическим эффектам, причём последние не имеют той всеобщности и закономерности, которая присуща инстинктивно найденным в творческом настроении ритмам и звукам. Поэтому понимание этого рода символизма ограничено очень узким кругом любителей, и никогда искусство таких поэтов, как Георге и его последователей, своим односторонним формализмом и своими эзотерическими вдохновениями не приобретет влияния и значения более старых литературных течений. Добиваясь строгой стилизации созерцаемого и благородной отдалённости от всего временного и житейского, всего, что является моралью и мировоззрением, вдохновитель поэтов, группирующихся вокруг журнала «Bl?tter f?r die Kunst» (1892-1919), враг натуралистов и романтиков школы Гейне, поддерживает принцип: «Стихи должны быть необъяснимыми, цель их - будить чувства и заставлять звучать невыразимое». Но известная холодность и какой-то искомый и тёмный импрессионизм оставляют нас равнодушными к этой музыке невыразимого в душе. Гофмансталь точно также не может прикрыть своей тональной словесной игрой идейную пустоту своей лирики. Намного более естественным и наивно мистическим в сравнении с ним и с Георге является их современник Р. М. Рильке, точно так же поклонник музыки слов, изысканной рифмы и ассонансов, который исповедует: «Ich bin eine Saite, ?ber breite Resonanzen gespannt». («Я натянутая струна с широким резонансом».) Заслуга Георге только в том, что даёт он своим «гиератическим искусством» - этой поэтической скорописью, где едва уловим первоначальный образ письма - отпор современной лирической рутине, использующей давно негодные средства.