Образ Григория Отрепьева в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов»

«Борис Годунов» - первый крупный опыт А.С. Пушкина в драматургии. Трагедия создана на историческом материале. Действие в произведении происходит в 1598-1605 г.- в так называемое Смутное время. Одним из главных героев трагедии является Гришка Отрепьев, который в истории России занимает неоднозначное место (см. Приложение).

Кажется, что с точки зрения антропонимики образ Григория Отрепьева в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов» не может вызвать интереса, потому что драматург не придумал своему герою именование, ведь этот герой является историческим лицом. Но нам интересна номинационная цепочка данного персонажа.

Лжедмитрий (Григорий, Гришка, Димитрий, Самозванец) - беглый инок Григорий Отрепьев, объявляющий себя царевичем Димитрием и захватывающий власть в Москве. Факты почерпнуты Пушкиным в основном из 10-го и 11-го томов «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина. Подхватывая карамзинскую версию событий (временное торжество Самозванца предопределено злодейским убийством по приказу Годунова юного наследника-царевича), Пушкин переосмысливает образ Лжедмитрия I. Его Лжедмитрий - не романтический гений зла и не просто авантюрист; это авантюрист, спровоцированный на авантюру; это актёр, блестяще сыгравший чужую роль, которую оставили без исполнителя. Лжедмитрий вызван к жизни внутрироссийским грехом - и только использован врагами России, поляками и иезуитами, во вред ей. Именно поэтому Лжедмитрий введён в действие лишь в пятой сцене («Ночь. Келья в Чудовом монастыре»), когда уже ясно, что Борис Годунов - злодей и узурпатор власти. Больше того, именно в этой сцене мудрый летописец Пимен (чьим келейником изображён будущий Лжедмитрий, девятнадцатилетний инок Григорий, из галицкого рода бояр Отрепьевых, постригшийся «неведома где», до прихода в Чудов живший в суздальском Евфимьевском монастыре) окончательно разъясняет и зрителю, и самому Отрепьеву нравственно-религиозный смысл происходящих событий: «Прогневали мы Бога, согрешили: /Владыкою себе цареубийцу /Мы нарекли». Выведав у Пимена подробности угличского убийства, Григорий (которого бес уже мутит сонными «мечтаниями») решается на побег. В сцене «Корчма на литовской границе» Григорий появляется в обществе бродячих чернецов; он на пути к своим будущим союзникам - полякам. Являются приставы; грамотный Григорий по их просьбе читает вслух приметы беглого инока Отрепьева; вместо своих собственных черт («…» ростом «…» мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волосы рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая») называет приметы пятидесятилетнего жирного монаха Мисаила, сидящего тут же; когда же Варлаам, почуяв неладное, по слагам пытается прочесть бумагу, Григорий «стоит потупя голову, с рукою за пазухой», потом выхватывает кинжал и бежит через окно. В сцене одиннадцатой («Краков. Дом Вишневецкого»). Лжедмитрий кажется себе и зрителю хозяином положения; ведёт себя как настоящий политик, обещая каждому именно то, о чём тот мечтает. (Иезуитскому patery Черниковскому - «католизацию» России в два года; литовским и русским воинам - борьбу за общее славянское дело; сыну князя Курбского - примирение с Отечеством всего рода славянского изменника; опальному боярину Хрущову - расправу с Борисом; казаку Кареле - возвращение вольности донским казакам). Но уже в двенадцатой сцене («Замок воеводы Мнишка в Самборе») в диалоге отца прекрасной Марины и Вишневецкого, чьим слугою был Григорий, прежде чем «на одре болезни» объявил себя царевичем, проскальзывает намёк на несамостоятельность, «орудийность» авантюрного героя. «и вот / Всё кончено. / Уж он в её (Марининых) сетях». В следующей сцене («Ночь. Сад. Фонтан») во время свидания с Мариной это неприятное открытие вынуждает сделать и сам Лжедмитрий. Объявив Марине о своём самозванчестве и предложив ей просто свою любовь, без претензии на «царственную власть», он выслушивает угрозу разоблачения и с горечью восклицает: «Димитрий я иль не - что им за дело? Но я предлог раздоров и войны». Отныне Лжедмитрий - именно предлог, повод; человек, по собственной воле занявший место, лишившее его собственной воли. С дороги, избранной им, ему теперь не дадут свернуть. Эта сцена ключевая, кульминационная для сюжетной линии Самозванца. Точно так же, как для сюжетной линии Бориса Годунова кульминационной окажется пятнадцатая сцена («Царская дума»). И там, и тут беззаконным властителям - будущему и нынешнему - сама судьба указывает на решение, которое может остановить кровавый ход событий. Достаточно Лжедмитрию отказаться от власти ради любви; достаточно Борису принять предложение Патриарха перенести мощи убиенного царевича из Углича в Москву - и смута уляжется. Но в том и дело, что такое решение для них уже невозможно - по одной и той же причине. Покусившись на власть по собственному произволу, они не властны освободиться от безличной власти обстоятельств. Конечно, мистическая вера в себя и своё предназначение, в «счастливую звезду» не покидает Лжедмитрия и после разговора с Мариной. В сценах восемнадцатой и девятнадцатой, «Севск» и «Лес», Лжедмитрий изображён истинным вождём: сначала он уверен в победе, несмотря на абсолютное неравенство сил; затем - совершенно спокоен после тяжкого поражения. Самозванца более огорчает потеря любимого коня, чем потеря войска, - так что его воевода Григорий Пушкин не в силах удержаться от восклицания: «Хранит его, конечно, Провиденье!». И всё-таки нечто важное и трагически-неразрешимое в характере и судьбе Лжедмитрия после тринадцатой сцены появляется. Он не в силах избавиться от мысли, что ведёт русских против русских; что в жертву своей затее, в оплату годуновского греха приносит ни больше ни меньше, как родное Отечество. Об этом он говорит в сцене четырнадцатой («Граница Литовская (1604 года, 16 октября)») с князем Курбским-младшим.

О том же свидетельствует его финальное восклицание после одержанной победы в сцене шестнадцатой («Равнина близ Новгород - Северского (1604 года, 21 декабря)»): «Довольно; щадите русскую кровь. Отбой!» И кончает Лжедмитрий (которого после девятнадцатой сцены читатель(зритель) более не видит) тем же, чем некогда начал Годунов: детоубийством, устранением законного наследника престола, юного царевича Феодора и его сестры Ксении (действует Лжедмитрий руками приближённых во главе с Масальским, но и Борис Годунов тоже действовал руками Битяговских). Следующая затем финальная ремарка трагедии (Мосальский. «…» Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович! Народ безмолвствует») может быть истолкована различно - и как свидетельство народного отрезвления, и как очередное проявление народного равнодушия. (В первом варианте финал был принципиально иным-народ приветствовал нового царя, как некогда приветствовал воцарение Годунова). В любом случае это молчание означает, что Лжедмитрий лишился главного источника своей силы - поддержки мнения народного.

Пушкин относится к своему Лжедмитрию принципиально иначе, чем к Борису, что отразилось в номинационной цепочке данного героя. Лжедмитрий всякий раз именуется в ремарках по-разному. При подсчёте частотности использования того или иного именования героя трагедии Пушкина выяснилось, что Григорием его именуют 24 раза, 50 раз - Самозванцем, 2 - Лжедмитрием; 29 раз - Димитрием (см. Приложение), причём дважды автор называет своего героя Димитрием без унизительной приставки «лже», как бы удивлённо признавая возможность преображения беглого инока Отрепьева в «настоящего» царевича. Первый раз эта «обмолвка» происходит в сцене у фонтана, когда герой внезапно исполняется истинно царским духом и восклицает: «Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла «…» Царевич я «…». Второй - после битвы близ Новгород-Северского, когда победитель по-царски великодушно и милостиво приказывает трубить и щадить отбой русскую кровь.

Понять природу образа Самозванца, везде разного, с «психологической» точки зрения невозможно. Но драматургически образ Самозванца строится не на психологических причинах, а на сверхличных целях. Это - артист, играющий отведённую ему в истории роль: субъективно он действует по собственной инициативе и по собственным побуждениям, но объективная, драматургическая логика его действий-неведомая ему логика предназначенности, которая мечтается ему самому. Григорий живёт не в «большом времени», а в своём собственном мире. Он монологичен и эгоцентричен, слышит не то, что ему говорят («Не сетуй, брат, что рано грешный свет поникнул ты…»), а то, что ему нужно и хочется слышать: из духового увещания он берёт только то «мирское», что может послужить «игре» его «младой крови». И в конце сцены, когда Пимен торжественно передаёт Григорию, «просветившему» разум грамотой, свою миссию свидетеля Истории («Тебе свой труд передаю»), - оказывается, что действие давно ушло в другую сторону, Григорий избрал себе другую миссию - миссию «вершителя» Истории. Как только Самозванец отклонятся от предназначенной ему исторической роли, как только не на шутку увлекается Мариной и с истинно русской безоглядностью готов ради любви пожертвовать целым царством, так и плывущим ему в руки, - на помощь ходу вещей приходит сама Марина. Ни на минуту не задумываясь о целях правды и справедливости, повинуясь лишь честолюбию, она возвращает Самозванца на определённый ему путь. Именно в этой сцене происходит таинственное как бы соприкосновение Самозванца с духом убитого царевича - и автор даёт понять это беспрецедентным в драматургии способом (равным чёткому режиссерскому указанию): меняя наименование действующего лица:

Димитрий

Тень Грозного меня усыновила,

Димитрием из гроба нарекла…

Быть может здесь он в глубине души по-настоящему осознаёт, что кроме честолюбия у него есть и некая миссия. В ходе действия Пушкин режиссерски материализует призрак, воскрешает царевича. В келье и корчме мы видим Григория, в Кракове он - Самозванец; в сцене у фонтана он-Димитрий, и снова Димитрий в сцене битвы, когда, появляясь «верхом», призывает «щадить русскую кровь»; на эту вершину он всходит как раз перед сценой у собора. Сразу после сцены с Юродивым снова появляется Самозванец, а в следующей сцене, «Лес», он уже Лжедмитрий - после чего он исчезает, и всё дальнейшее совершается как бы уже само, без него. Впрочем, он не исчезает. Он засыпает. В первый раз мы видим его в келье - он спит. Сон в келье был тревожен: «враг меня мутил»; сон в лесу - беспечен, об этом говорит Гаврила Пушкин. Сон в келье - накануне славы; сон в лесу-накануне бесславия. Ремарка к сцене в келье гласит: «Отец Пимен, Григорий спящий»; ремарка к «Лесу» - ироническое эхо: «В отдалении лежит конь издыхающий». Как Иуда, которому было сказано: «что делаешь, делай скорее», - Григорий выполнил миссию, к которой оказался пригоден. Он хотел сделать правду своею служанкой - и сам стал её послушным орудием; пути правды и здесь оказались неисповедимы, энергия событий - неподвластной эгоистическим целям.

Особое отношение Пушкина к Григорию Отрепьеву можно увидеть в его набросках предисловия к «Борису Годунову » («А.С. Пушкин об искусстве», т. 1, М., «Искусство», 1990, стр. 246), где автор называет своего героя Дмитрием: «…любовь весьма подходит к романическому и страстному характеру моего авантюриста, я заставил Дмитрия влюбиться в Марину…в Дмитрии много общего с Генрихом IV. Подобно ему он храбр, великодушен и хвастлив…». Вполне вероятно, что личность Гришки Отрепьева повлияла на появлении пословицы «Горе, горе, что муж Григорий, хоть бы болван, да Иван» (см. Даль В.И. «Пословицы русского народа», М., Худ. лит-ра, 1984, стр. 67), в которой мы видим отношение народа к этому историческому персонажу.

История создания драмы «Борис Годунов»
Знаменитая трагедия Александра Сергеевича Пушкина была написана в декабре 1824-ноябре 1825 года в селе Михайловском. Это произведение стало не только первым завершенным драматургическим произведением Пушкина, но и его первым опытом масштабного художественного осмысления исторического прошлого России. На написание «Бориса Годунова» Пушкина вдохновила знаменитая «История государства Российского» Николая Михайловича Карамзина, исторические хроники Уильяма Шекспира, а также русские летописи. В роли драматурга Александр Пушкин обращается к одному из самых переломных моментов Российской истории- Смутному времени(конец XVI- начало XVII в.). Однако русский гений не придерживался классических догм написания трагедии, проведя своеобразный эксперимент, став новатором в драматургическом жанре. «Успех или неудача моей трагедии будет иметь влияние на преобразование драматической нашей системы»- заметил Пушкин. 7 ноября 1825 года он написал П. Я. Вяземскому: «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, бил в ладоши и кричал: ай да Пушкин, ай да сукин сын…» Первоначально трагедия называлась «Комедией о царе Борисе и Гришке Отрепьеве»…Вернувшись из ссылки в Михайловском новоиспеченный драматург добивался разрешения царя на постановку трагедии. Но опыт общения с Николаем I не оказался приятным: ознакомившись с трагедией, император запретил её ставить…Отзывы современников были в основном критическими. Трагедию признавали несценичной, противоречащей законам театра, «пьесой для чтения». То, что сам Пушкин считал смелым новаторством, многие его критики сочли художественным тупиком. Справедливости ради надо заметить, что театр того времени и технически, и творчески не был готов к адекватному сценическому воплощению этого «гигантского создания», как писал Виссарион Белинский. Пушкину в трагедии удалось преодолеть классицистические догмы и романтические искания, Пушкин написал реалистическую трагедию, фактически поэт был первопроходцем в этом деле. Трагедия так и не была поставлена при жизни драматурга.
Её удалось поставить спустя сорок лет после смерти великого поэта…

Лжедмитрий как историческая личность
Россия. 1583 год. Умер один из самых противоречивых русских монархов- Иван IV, вошедший в историю как Иван Грозный. Власть по наследству перешла его сыну Федору. Но тот был очень слаб здоровьем, и власть сосредоточилась в руках бояр. А точнее, разгорелась ожесточенная борьба между двумя представителями знатных родов- Иваном Петровичем Шуйским и Борисом Фёдоровичем Годуновым. Польский посол доносил в июле 1584 года: «Между вельможами раздоры и схватки беспрестанные; так и нынче, сказали мне, чуть-чуть дело не дошло у них до кровопролития, а государь не таков, чтобы этому препятствовать.
В конце концов Годунову удалось одержать верх.
Борис Годунов был фактическим правителем России и в эпоху четырнадцатилетнего царствия Фёдора, и после его смерти был избран на царство народом в 1598 году. Но до этого радостного для Бориса события произошла страшная трагедия, масштаб которой проявил себя лишь со временем. 15 мая 1591 года в Удельном городе Угличе был убит младший брат царя Фёдора- восьмилетний царевич Дмитрий, сын Марфы Нагой, последней жены Ивана Грозного. В смерти Дмитрия были обвинены люди не знатные. Нагая, обезумев от смерти царевича, принялась бить Василису Волохову (мамку царевича) паленом, крича, « что будто её сын её Василисин Осип с Михайловым сыном Битяговского да Микита Качалов царевича Дмитрия убили». Тогда на престол был избран Борис Годунов…
С этого момента на арене русской истории появляется Лжедмитрий. Да, именно на арене. На арене российской истории, на арене борьбы за власть, власть столь призрачную и туманную, что подчас и не понять в твоих ли она руках она или нет. Смутное время наложило свой трагический отпечаток. Призрачная, не готовая к лояльности Россия, уже успевшая привыкнуть к тирании Ивана Грозного, народ, чьи души вконец истерзаны опричниной, люди, которые тешат себя надеждами на лучшее, оставаясь у исходной точки и не замечая, как жизнь катится в пропасть… В драме Пушкина «Борис Годунов» проблема народа и власти- одна из основных, ведь в этой жизни кто-то управляет, а кем-то управляют. Подобная проблема возникла в междуцарствие, когда на смену Ивану Грозному пришёл его слабоумный сын Фёдор, а по сути (а позднее и в реальности)-Борис Годунов. Народ в какой-то мере лишился гармонии. Да, опричнина была кошмаром и бичом, но была определённостью. Но вот к власти пришёл Борис Годунов, на власть избранный народом (после того, как устроил целый спектакль). Но по версии многих историков, Николая Михайловича Карамзина, например, власть не была добыта честным путём, а путём убийства царевича Дмитрия. Все эти проблемы нашли отражение в драме- Пушкин положил в основу своего произведения убийство царевича в Угличе. Убийство невинного ребёнка- тяжкий грех, непростительный. Убийство ребёнка царской крови, помазанника божьего по христианской традиции ещё более страшный, немыслимый в понимании народа грех. Важно заметить, что начало трагедии- разговор бояр Шуйского и Воротынского:

В о р о т ы н с к и й.
Ужасное злодейство! Полно точно ль
Царевича сгубил Борис?

Ш у й с к и й.
А кто же?
Кто подкупил напрасно Чепчугова?
Кто подослал обоих Битяговских
С Качаловым? Я в Углич послан был
Исследовать на месте это дело:
Наехал я на свежие следы;
Весь город был свидетель злодеянья;
Все граждане согласно показали;
И возвратясь я мог единым словом
Изобличить сокрытого злодея.

Как мы видим, начало трагедии- разговор об убийстве царевича, и конец трагедии- убийство семьи Годуновых, в том числе и Фёдора Годунова, по сути-то ещё невинного дитяти. Зеркальное построение композиции? Возможно. А может, это порочный круг, круг от убийства к убийству, только по прошествии некоторого времени можно понять, что случилось, почему и кто в этом виноват. В трагедии «Борис Годунов» Александр Пушкин вводит образ Лжедмитрия. Он вводит его в самом начале драмы. Лжедмитрий- своеобразный герой времени, того смутного времени. На протяжении всей трагедии этот человек противоречив, неоднозначен как это непонятное, сумбурное время. Смутный герой смутного времени. Загадочно, неопределённо, а может быть, закономерно?... Постараемся проанализировать метаморфозы одной из самых ключевых фигур в трагедии Александра Сергеевича Пушкина «Борис Годунов»

Ночь. Келья в Чудовом монастыре.
В этой сцене участвуют только двое- старый монах Пимен и молодой монах Григорий отрепьев (Лжедмитрий). Пушкин называет его Григорием- простым русским именем, казалось бы, ничем не отличающимся. Григорий. По сюжету ему 20 с лишним лет. Но всё-таки он не Гришка, а Григорий- чуть более взрослое, но Александр Пушкин называет его только по имени «Григорий». А не официально «Григорий Отрепьев»- Пушкин показывает то, что его персонаж такой же человек, как и все люди, как каждый из нас. Изначально в трагедии отсутствует предубеждённое отношение. В этом-то и состоит уникальность гения Александра Пушкина в целом.
Завязка игры Григория происходит именно в этой сцене. Перед нами Пимен- летописец, пишет «одно последнее сказанье», как мы позднее узнаём- о драме, произошедшей в Угличе. Александр Пушкин с самого начала вводит прямое противопоставление. В данном случае- с Пименом. Пимен человек меланхоличный, видавший виды. Следует также обратить внимание на ремарки автора:
; Отец Пимен
; Григорий спящий
; Пимен (пишет перед лампадой)
Пимен и Григорий уже изначально противопоставлены друг другу:
; Старость и Молодость
; Покой в душе и смятение
; Творческая деятельность и сон (Григорий пока спит и физически, и духовно- он пока не пробудился для своей доли)
; Мудрость и неопытность
Примечательно то, что монолог Пимена-кольцо. Монолог и начинается, и заканчивается одной и той же фразой: «Ещё одно, последнее сказанье». С одной стороны- ещё одно, с другой- последнее. И эта тонкая грань- всего лишь запятая…

На старости я сызнова живу,
Минувшее проходит предо мною --
Давно ль оно неслось событий полно,
Волнуяся, как море-окиян?
Теперь оно безмолвно и спокойно
Не много лиц мне память сохранила,
Не много слов доходят до меня,
А прочее погибло невозвратно.....
Но близок день, лампада догорает --
Еще одно последнее сказанье. (Пишет.)

И тут пробуждается Григорий. Его монолог – ключевой для определения души Григория Отрепьева:
Всё тот же сон! возможно ль? в третий раз!
Проклятый сон!... А всё перед лампадой
Старик сидит, да пишет -- и дремотой
Знать во всю ночь он не смыкал очей.

Пушкин показывает, что Григорий в смятении, но Пимен абсолютно спокоен. В монологе можно увидеть число три, употребленное символично. В третий раз Григорию приснился «проклятый сон»:
Как я люблю его спокойный вид,
Когда, душой в минувшем погруженный,
Он летопись свою ведет; и часто
Я угадать хотел, о чем он пишет?
О темном ли владычестве татар?
О казнях ли свирепых Иоанна?
О бурном ли новогородском Вече?
О славе ли отечества? напрасно.

Мы видим жажду узнать новое в душе Григория (опять же мы встречаем принцип зеркал). Я бы хотела обратить внимание на слово «напрасно». В монологе оно имеет явно двойной смысл:
«Напрасно»- с одной стороны, напрасно Григорий гадал, о чём пишет Пимен, ведь ему не угадать:
Ни на челе высоком, ни во взорах
Нельзя прочесть его сокрытых дум;
Всё тот же вид смиренный, величавый.
Так точно дьяк в приказах поседелый
Спокойно зрит на правых и виновных,
Добру и злу внимая равнодушно,
Не ведая ни жалости, ни гнева.

Этим Григорий даёт понять, что на лице Пимена не замечено никаких эмоций. И опять в этом молодой монах противопоставлен Пимену. Пимен уже испытал все те чувства, которые предстоит испытать Григорию.
А с другой стороны, «напрасно» Пимен пишет летописи. Видимо, по мнению Григория, это занятие бессмысленно…
Можно заметить, что и в своей следующей реплике Григорий отвечает Пимену:
Благослови меня,
Честный отец.

«Благослови»- на что?...
Просто благословение, благословение одного монаха другим.
Благословение на кроющуюся в глубинах подсознания авантюру?...
Александр Сергеевич Пушкин предоставил достаточно пищи для размышлений. И ответить на риторический вопрос можно и с точки зрения человека привыкшего видеть смысл в каждом слове, и с точки зрения поверхностного читателя, не вникающего в потаённый смысл драмы. Оставим вопрос открытым - всё равно ведь, как было указано выше, точного ответа дать не удастся…
Григорий:




Меня вела на башню; с высоты

Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне и страшно становилось --
И, падая стремглав, я пробуждался....
И три раза мне снился тот же сон.
Не чудно ли?
Пушкин вводит символический сон, чтобы углубить создаваемый им образ. Вспомним сон в Григория в сцене «Лес», о которой будут сказано позже. Пушкин проводит явную параллель
Пушкин строит сюжет сцены так, что читатель видит, что в словах Григория звучит пророчество, но Григорий молод и не понимает смысла вещего сна. Он относился ко сну легкомысленно, до конца не понимая происходящего. Некие остатки детской непосредственности, неполного осознания ситуация являются главной трагедией молодого человека.
На опрометчивый поступок его, по сути, толкает сам Пимен. Этого абсолютно не осознавая. Создалось впечатление, что Пимен не понимает, какие порывы зарождаются в душе Григория, хотя. Кто бы мог понять на его месте- Пимен человек мудрый, но даром предвиденья отнюдь не обладает. В конце своего монолога о правлении Ивана Грозного он говорит:
Прогневали мы бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.
Эти три ключевые строчки пробуждают в молодом человеке неимоверный интерес:
Давно, честный отец,
Хотелось мне спросить о смерти
Димитрия царевича; в то время
Ты, говорят, был в Угличе.
Пимен мог не отвечать на этот вопрос, мог оборвать приступ любопытства. Но видимо есть причины на то, что он рассказал Григорию о смерти невинного ребёнка. Может быть, просто хотелось выговориться, чтобы его послушал живой человек, а не обычные монастырские стены или бумага… В конце концов, он судя по-всему, доверяет Григорию. Но, видимо, Пимен возвращается в реальность:
Брат Григорий,
Ты грамотой свой разум просветил,
Тебе свой труд передаю. В часы
Свободные от подвигов духовных
Описывай не мудрствуя лукаво
Всё то, чему свидетель в жизни будешь…

Пимен передает ему свое дело. Но вот Григорию- то это уже не надо, это не интересно. Он жаждет создавать историю, а не описывать её.
Жизни Пимена и Григория прямо противоположны, а по сути. Похожи:
Жизнь Пимена:
динамика покой
Жизнь Григория:
покой динамика
Этих двух людей связывает только монастырь. Можно сказать, что Григорий повторит судьбу Пимена наоборот. Пимен «видал двор и роскошь Иоанна», а потом стал жить праведной жизнью, вдали от светских забав. Но Григорий-то не знаком со всеми радостями мира, со славой, с роскошью, «с женской лукавой любовью»- жажда приключений, новых ощущений. Типичный авантюрист:
Борис, Борис! всё пред тобой трепещет,
Никто тебе не смеет и напомнить
О жребии несчастного младенца --



Как не уйдешь от божьего суда.
Царю, облачённому неограниченной властью, подданные не смеют и напомнить, каким путем она могла быть добыта. Григорий говорит о двух судах, от которых не сможет уйти Борис, так как словами Григория говорит немезида. Пришедшая дабы отмстить Борису за смерть младенца, и нам ещё следует разобраться в его неоднозначной сущности.

Корчма на Литовской границе.
По сюжету Григорий сбегает из Чудова монастыря во имя осуществления своих авантюрных замыслов. Александр Пушкин в этой сцене называет молодого человека Григорием, всё так же Григорием. В данной сцене он поначалу внешне только возрастом отличен от Мисаила и Варлаама. Хотя, следуя авторской ремарке, Григорий всё же особняком от них держится (Мисаил и Варлаам, бродяги-черенцы, Григорий Отрепьев мирянином, хозяйка). Григорий вроде как и не отличается от них, а с другой стороны- Пушкин всё-таки даёт нам понять, что Григорий отличается от остальных участников сцены. На протяжении всей сцены можно проследить очень интересный факт- Григорий может найти себя в любой трудной ситуации:
1) Мисаил спрашивает Григория: «Что же ты закручинился. Товарищ? Вот и граница литовская, до которой тебе так хотелось добраться». На это ему молодой человек отвечает: «Пока не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен». Мисаил приметил волнение в поведении Григория и указал ему на это. Другой человек на месте Григория растерялся бы и не нашёлся, что сказать, но Григорий заметил очень простую мудрость- самый лучший выход из положения- сказать правду. И никто даже бровью не поведёт, что и вышло. А возможно, Григорий и не раздумывал о различных житейских мудростях, а просто действовал.
2) Григория и здесь не оставляетпредусмотрительность. Он спрашивает у хозяйки корчмы про дорогу:
Григорий (хозяйке)- чтобы остальные не слышали, ведь это сугубо личное дело молодого человека:
Куда ведёт эта дорога?

Хозяйка:
В Литву, мой кормилец, к Лунёвым горам

Григорий.
А далече ли до Лунёвых гор?

Хозяйка
Недалече. К вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские да сторожевые приставы.

Григорий.
Как, заставы! Что это значит?

Хозяйка.
Кто-то бежал из Москвы, а велено всех задерживать да осматривать.

Григорий (про себя).
Вот тебе, бабушка, Юрьев день.
Варлаам:
Эй, товарищ! Да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна молодка, дело, брат, дело! У всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьём до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим. (И какие же всё-таки низменные интересы по сравнению с целями Григория. Пушкин противопоставляет простой народ будущему царю)

Мисаил:
Складно сказано, отец Варлаам…

Гргорий.
Да кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?

Можно заметить, что Григорий заволновался, когда узнал о приставах, которые с дозором идут.

Григорий.
Нет ли в избе другого угла?

Но всё же он быстро находит себя, называясь обычным мирянином из города. Примечателен тот факт, что Мисаил называет Григория так: «Наш товарищ». Возможно, молодой человек сумел пробудить в малозначительных людях чувство товарищество, давнего знакомства, доверия- этим Александр Пушкин показывает, что Григорий способен сразу войти в доверие к любому малознакомому человеку.
Но вот ещё одну часть Григорий окончательно открывает в сцене с приставами. Не каждому человеку под силу с выражением полного спокойствия и на лице, и в голосе импровизировать в свою пользу:
Пристав.
Кто здесь грамотный?

Григорий (выступает вперёд)-явно лезет на рожон, ведь рискует же.
Я грамотный

Пристав.
Вот на! А у кого же ты научился?

Григория.
У нашего пономаря.

Пристав (даёт ему указ).
Читай же вслух.

Григорий (читает).
«Чудова монастыря недостойный чернец Григорий, из роду Отрепьевых, впал в ересь и дерзнул, наученный Диаволом, возмущать святую братию всякими соблазнами и беззакониями. А по справкам оказалось, отбежал, окаянный Гришка, к границе Литовской…»

Пристав (Мисаилу)-Григорий вне подозрений.
Как же не ты?

Григорий.
«И царь повелел изловить его…»

Пристав.
И повесить.

Григорий.
Тут не сказано повесить.

Пристав.
Врёшь: не всяко слово в строку пишется. Читай: изловить и повесить.

Григорий.
«И повесить. А лет ему вору Гришке отроду…(смотря на Варлаама) за 50. А росту он среднего, лоб имеет плешивый, бороду седую, брюхо толстое…»
(Все глядят на Варлаама)

Первый пристав.
Ребята! Здесь Гришка! Держите, вяжите его! Вот уж не думал, не гадал.

(Замечу, что называют всё-таки Гришкой, а не Григорием, так что для них он пока ещё ребёнок, несерьёзный)

Отнюдь не каждому человеку так удаётся оборачивать ситуацию в свою пользу в очень короткий срок. Безусловно, Григорий хитёр, и он превосходный актёр, соображает достаточно быстро. Во время чтения Григорий стоит потупя голову, с рукой за пазухой- авторская ремарка свидетельствует о том, что Григорию удаётся скрыть данную в указе примету – одна рука короче.

Варлаам (вырывая бумагу).
Отстаньте, сукины дети! Что я за Гришка?-как! 50 лет, борода седая, брюхо толстое! Нет, брат! Молод еще надо мною шутки шутить. Я давно не читывал и худо разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит. (Читает по складам) «А лет е-му от-ро-ду…20». – Что, брат? Где тут 50? Видишь? 20.

Второй пристав (Григорию)
Да ты, брат, видно забавник.

"А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая". Да это, друг, уж не ты ли?

«Григорий вдруг вынимает кинжал; все перед ним расступаются, он бросается в окно.»- весьма умный ход. Григорий достаточно быстро находит выход из положения. Стоит обратить внимание на следующий факт: все перед ним расступаются. Перед ним уже люди расступаются, как будут расступаться и потом. И вот то, что он в окно бросается- тоже некая маленькая модель его будущего, да и можно сказать, что и прошлого (а в настоящем он просто физически выпрыгнул в окно, как и в будущем физически выпрыгнет). Но перед тем, как в будущем и настоящем выпрыгнуть, он уже необратимо «выпрыгнул из окна» духовно, выпрыгнул из кельи Чудова монастыря навстречу новой жизни. Это Немезида покинула своё заточение, стремясь совершить возмездие…
Последняя авторская ремарка сцены- после реплики приставов: «Держи! Держи» (но вот к кому они только обращаются?) «Все бегут в беспорядке»- Григорий уже на начале пути сумел создать беспорядок, уже посеял смуту между людьми. Пушкин в этой сцене чётко и ясно показал, что механизм уже запущен, начался необратимый процесс. Поступок породил возмездие. Возмездие, которое уже внутри…

Краков. Дом Вишневецкого.
Пока в сцене «Царские палаты» Борис оправляется от вести о самозванце, Григорий в это время уже в Кракове. Первое, что бросается в глаза- это то, что Пушкин называет Отрепьева самозванцем. Он уже не Григорий! Григорий уже выпрыгнул в окно в сцене «Корчма на Литовской границе» и исчез. Появился самозванец. Самозванец- грубое прозвище, жалкое подобие великого царевича. Пушкин показывает некое неприятие к подобному поведению, неспособность принять. Фактически, назвав Григория Отрепьева самозванцем, Пушкин подчёркивает недостойность этого поступка. Но! Увы, обстоятельства на стороне самозванца, ведь немезида всесильна - и она не отступает ни под каким предлогом, тем более в такое время-время смыты, которое её и породило.
Самозванцу известно очень многое- именно этим Пушкин подчёркивает предпосылки к будущей победе самозванца:

Нет, мой отец, не будет затрудненья;
Я знаю дух народа моего;
В нем набожность не знает исступленья:
Ему священ пример царя его.
Всегда, к тому ж, терпимость равнодушна.
Ручаюсь я, что прежде двух годов
Весь мой народ, вся северная церковь
Признают власть наместника Петра.
Почему же самозванец так хорошо знает сущность русского народа? Потому что он- порождение своего времени, он вобрал в себя все переживания народа за время существования Руси:
Конфликты между славянами (внутренне недоверие друг к другу)
Опричнина Ивана Грозного
Ливонская война
Междуцарствие (самое начало)
Душа народа истерзана, и обычный человек Гришка Отрепьев стал орудием судьбы в борьбе против грешника Бориса Годунова. Но «самозванец»- хоть и индивидуальность, это лишь жалкое подобие настоящего. Увы.
Самозванец не прогадал- к нему потянулись люди. Но каких же людей его сущность притягивает? Рассмотрим подобных участников этой сцены:
1) Гаврила Пушкин. (родственник драматурга)
Александр Пушкин подчёркивает некую причастность к происходящим событиям
Они пришли по милости твоей
Просить меча и службы
Словами Гаврилы Пушкины показаны главные желания русского народа- в это время меч и службу им может дать только самозванец, ведь народ поверил, что царевич Дмитрий жив, что живо что-то царское, реальное в их понимании.
И одно зло порождает ещё большее. Толпа становится разгневанной толпой.
Разгневанная толпа- процесс уже необратимый, она весьма опасна. И эта толпа правит миром. И вот разгневанная толпа потянулась к самозванцу. Стоит обратить внимание на то, как самозванец называет толпу::
Рад вам, дети.
Ко мне, друзья.
Сначала- дети, потом- друзья. Первоначально они были ещё детьми, как и самозванец был простым монахом Григорием Отрепьевым- ребёнком фактически, вот и толпа вела себя по-детски с Борисом Годуновым- безответственно, непосредственно же даёт понять, что с они не дети, а друзья. Но всё-таки переход от детства к взрослости не происходит за считанные секунды, так что пока они могут побыть ещё детьми. Но! Тут же самозванец выдвигает условие, что чётко выражено в фразе «ко мне». Ну, и естественно, теперь они друзья, ведь их объединяет общее дело - возмездие за смерть царевича. Тайна настоящая цель Немезиды. Но Самозванец хочет занять трон, а толпа- убрать надоевшего Бориса.
2) После толпы и Гаврилы Пушкина самозванцу представляется Курбский. Этот человек тоже является своеобразной Немезидой. Историческая справка: отец этого молодого человека, Андрей Курбский был убит по приказу Ивана Грозного собственным племянником. Иван таким образом мстил за то, что Курбский бежал из России дабы избежать опричнинных казней, а вместе с тем выдал множество военных секретов России, что позволило полякам победить в Ливонской войне.
Естественно, Курбский-младший во что бы то ни стало хочет отмстить. Дети расплачиваются за грехи отцов- а Борис своеобразный ребёнок Ивана IV, так как является его преемником.
Пушкин делает своеобразную цепочку Немезид:
Григорий Отрепьев Курбский Разгневанная толпа.
Весьма логично. Зло, порождающее ещё большее зло. Что неоднократно можно встретить в поэзии Пушкина (Анчар, Бесы).
Обратим внимание на реплику самозванца:
Не странно ли? Сын Курбского ведёт
На трон, кого? Да- сына Иоанна. (членённая проза помогает передать динамичность ситуации)
Одна Немезида прислуживает другой помогает совершить возмездие. Но среди толпы не одна Немезида: поляк (Собаньский, шляхтич вольный), Карела(донской казак. Как известно, Донские казаки- самые буйные). Но тут самозванец допускает небольшую оплошность. Говорит: «Я знал донцов». Возможно, знал Григорий Отрепьев. Самозванец не имеет такого права, хотя, вполне возможно, что герой попросту соврал.
В этой сцене мы видим ещё одно качество самозванца- творчество:
Что вижу я? Латинские стихи!




И я люблю парнасские цветы.



Егож они прославили заране!
Но перед этим возникает поэт, личность творческая, нежная. Обратим внимание на авторскую ремарку: Приближается, кланяясь низко и хватая Гришку за полу. Именно Гришка. Для поэта самозванец не Григорий, не Лжедмитрий, не самозванец, а просто Гришка, свой человек, друг, приятель. Как братья, можно сказать. А поэты с обычными обывателями не особо дружат, им близки подобные им, те, которые могут их понять (весьма характерно для Пушкина, учитывая, что множество людей его не понимало). И как поэт обращается к самозванцу: «Великий принц, святейший королевич».- Европейские титулы. А Европа, как известно, в то время жила более благополучно, чем Россия. Для поэта самозванец как принц из Европы. Можно даже предположить, что принц из сказки. Принц, который явился, чтобы спасти положение, чтобы подарить свет и радость. И реплика самозванца на порывы поэта тоже содержит некоторые европейские термины: «латинские стихи» (Италия), «Парнасские стихи» (Франция), «Пророчества пиитов» (Греция). Так же упоминается «Союз меча и лиры»- поэт и самозванец очень близки по духу…
Очень важный знак- самозванец дарит поэту перстень. Перстень носят на руке. Он, можно сказать, руку свою протянул, сделал первый дар, награду за преданность. Но он же не наградил этим даром ни шляхтича, ни казака. Правильно- ведь поэт выше их всех, стихи по мнению самозванца лучше всякой лести и он впоследствии обращается к поэту на «ты», но не на «вы»:
Когда со мной свершится
Судьбы завет, когда корону предков
Надену я; надеюсь вновь услышать
Твой сладкий глас, твой вдохновенный гимн.
Musa gloriam coronat, gloriaque musam.
Итак, друзья, до завтра, до свиданья.

Фактически, самозванец стал для поэта чем-то вроде музы, а самозванец выделяет его из толпы, относится к нему с индивидуальной точки зрения- всё-таки отчасти он романтик, что полностью будет раскрыто в сцене «Ночь. Сад, Фонтан».

Замок воеводы Мнишка в Самборе.
Ночь. Сад. Фонтан.
В небольшой сцене «Замок…» можно тоже кое-что узнать о личности Григория Отрепьева. Стоит обратить внимание на авторские ремарки после маленького диалога Мнишка и Вишневецкого. 2 ремарки, имеющие фактически полярное развитие между собой:
Музыка играет Польской. Самозванец идет с Мариною в первой паре.
М а р и н а (тихо Димитрию)
Впервые в трагедии Пушкин называет героя Димитрием! Почему же он даёт ему такое наименование, после того, как грубо назвал его самозванцем? Но ведь любовь, чувства возвышают человека, меняют. Марина не любит самозванца, но он любит её- увы. Его любовь безответна. Как скажет впоследствии и сам Пушкин, «Безответная любовь не унижает человека, а возвышает его». Григорий с Мариной преображается в Димитрия, возвышается над самим собой, становится тем, кем бы хотел стать больше всего!
Уделим отдельное внимание сцене «Ночь. Сад. Фонтан. Сама сцена напоминает сцену на балконе из пьесы Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта. Сцену в Пушкинской трагедии начинает самозванец (как и Ромео в Шекспировской пьесе). Он переживает, не находит себе места. Он сравнивает своё теперешнее состояние с тем, что было раньше:
Вот и фонтан; она сюда придет.
Я кажется рожден не боязливым;
Перед собой вблизи видал я смерть,
Пред смертию душа не содрогалась.
Мне вечная неволя угрожала,
За мной гнались -- я духом не смутился
И дерзостью неволи избежал.
Но что ж теперь теснит мое дыханье?
Что значит сей неодолимый трепет?
Иль это дрожь желаний напряженных?
Нет -- это страх. День целый ожидал
Я тайного свидания с Мариной,
Обдумывал всё то, что ей скажу,
Как обольщу ее надменный ум,
Как назову московскою царицей --
Но час настал -- и ничего не помню.
Не нахожу затверженных речей;
Любовь мутит мое воображенье....
Но что-то вдруг мелькнуло.... шорох... тише....
Нет, это свет обманчивой луны,
И прошумел здесь ветерок.
Из монолога видно, как изменился Самозванец, здесь нет уже того «милого авантюриста», перед нами обычный влюблённый. Прямо как Ромео! Только Джульетта в этом случае имеет весьма стервозный характер. Вспомним, в сцене на балконе Джульетта восклицает:
Ромео, как мне жаль, что ты Ромео!
Отринь отца да имя измени,
А если нет, меня женою сделай,
Чтоб Капулетти больше мне не быть.
Джульетта сетует на судьбу, на то, что она не может быть с Ромео, она хочет, чтобы он был кем угодно, но только не Ромео. Ситуация Марины и самозванца перевёрнута с ног на голову:
Марина:
Димитрий ты и быть иным не можешь
Другого мне любить нельзя.
Ей нужен только Дмитрий Иванович, но никак не самозванец, не Лжедмитрий, не тем более Гришка Отрепьев о своей любовью. Ей вообще не нужны чувства- корысть их заменяет. Невольно возникает вопрос- За что же Григорий всё-таки любит её? Но ведь любят не «за что», а «вопреки»…Вот и Самозванец любит Марину что «вся кровь остановилась», любит так, что сперва не может поверить в то, что перед ним она:
Волшебный, сладкий голос!
(Идет к ней.) Ты ль наконец? Тебя ли вижу я,
Одну со мной, под сенью тихой ночи?
Как медленно катился скучный день!
Как медленно заря вечерня гасла!
Как долго ждал во мраке я ночном!
Мы видим аналогию с трагедией Уильяма Шекспира. Вспомним речь Ромео на балу:
Ее сиянье факелы затмило.
Она, подобно яркому бериллу
В ушах арапки, чересчур светла
Для мира безобразия и зла.
Как голубя среди вороньей стаи,
Ее в толпе я сразу отличаю.
Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор.
Любил ли я хоть раз до этих пор?
О нет, то были ложные богини.
Я истинной красы не знал доныне.
Весьма похоже на поведение Самозванца в данной сцене, но Пушкин даёт читателю возможность подумать: «а жил ли самозванец до тех пор, пока не встретил Марину?»
Вопрос спорный. Пушкин показывает нам индивидуальность самозванца, проявившуюся в его способности принести в жертву любви всю свою авантюру. Во-первых, потому что «Борис Годунов»- трагедия историческая, а не любовная и на первый план выходит драма народа и власти, но никак не драма запретной любви. Не исключено, что Марина не даёт Самозванцу высказаться подобным образом:
Часы бегут, и дорого мне время --
Я здесь тебе назначила свиданье
Не для того, чтоб слушать нежны речи
Любовника. Слова не нужны. Верю,
Что любишь ты; но слушай: я решилась
С твоей судьбой и бурной и неверной
Соединить судьбу мою; то вправе
Я требовать, Димитрий, одного:
Я требую, чтоб ты души своей
Мне тайные открыл теперь надежды,
Намеренья и даже опасенья --
Этим монологом Пушкин показывает Марину Мнишек не бесчеловечной снежной королевой, а женщиной, может и с непростым характером, но человеком волнующимся, трезво глядящим на жизнь и оценивающим ситуацию. Марина требует, но она вправе требовать. Так как самозванец является фактическим котом в мешке- неизвестно что будет дальше, для чего?
Хотя бы для того
Чтоб об руку с тобой могла я смело
Пуститься в жизнь -- не с детской слепотой,
Не как раба желаний легких мужа,
Наложница безмолвная твоя --
Но как тебя достойная супруга,
Помощница московского царя.
Марина абсолютно не похожа на Ксению Годунову, чей образ хорошо нам рисует Пушкин в сцене «Царские палаты»: Ксения продолжает любить мертвого жениха, целует его портрет- Ксения сугубо романтическая натура, чем-то похожая на Джульетту, но противопоставленная прагматичной и расчетливой Марине. Но в этой сцене именно поведение марины и самозванца очень напоминает сцену на балконе. Мы видим, что самозванец хочет умчаться с земли на небеса:
О дай забыть хоть на единый час
Моей судьбы заботы и тревоги!
Но вот Марина наоборот горит абсолютно обратным желанием, она наоборот возвращает царевича с небес на землю, чтобы тот боролся за поставленные цели, боролся за свои идеалы, Марина напоминает о том, что преданность «клевретов стынет», говорит о зарождающихся сплетнях, о новых желаниях: «уж новизна сменяет новизну». Но создаётся впечатление, что происходит разговор двух глухих, у самозванца своя характерная реплика на слова Марины:
Что Годунов? во власти ли Бориса
Твоя любовь, одно мое блаженство?
Нет, нет. Теперь гляжу я равнодушно
На трон его, на царственную власть.
Твоя любовь... что без нее мне жизнь,
И славы блеск, и русская держава?
В глухой степи, в землянке бедной -- ты,
Ты заменишь мне царскую корону,
Твоя любовь...
Самозванец забывает о своей исторической миссии- он Немезида, призванная избавить народ от грешника Бориса Годунова, но наш самозванец уходит далеко от своих первоначальных затей. Неужели его смогла сломить женщина? Но заметим в этой сцене явное противоречие в душе самозванца. Сначала он ломается, подчиняется человеку, который видит лишь в нём одну выгоду, почти сдаётся, признаваясь, кто он на самом деле:
А хочешь ли ты знать, кто я таков?
Изволь; скажу: я бедный черноризец;
Монашеской неволею скучая,
Под клобуком, свой замысел отважный
Обдумал я, готовил миру чудо --
И наконец из келии бежал
К украинцам, в их буйные курени,
Владеть конем и саблей научился;
Явился к вам; Димитрием назвался
И поляков безмозглых обманул.
Он не признался ни Мнишку, ни Вишневецкому, а признался ей, той, которая его околдовала. Обратим внимание на следующую авторскую ремарку: бросается на колени. Примечателен тот факт, что делает это подобно тому, как Ромео стоит перед балконом Джульетты, так и Самозванец физически ниже расположен. Но Ромео не может дотянутся до Джульетты, чтобы быть вместе с ней, чтобы соединиться, Ромео надо подняться выше. А самозванцу наоборот приходит в голову опуститься ниже, ниже Марины, ниже своей сущности, ниже своего идеала, но возвращает его в исходную позицию Марина же:
Встань, бедный самозванец.
Не мнишь ли ты коленопреклоненьем,
Как девочке доверчивой и слабой,
Тщеславное мне сердце умилить?
Ошибся, друг: у ног своих видала
Я рыцарей и графов благородных;
Но их мольбы я хладно отвергала
Не для того, чтоб беглого монаха...
Марина один из самых неоднозначных персонажей. Корыстная, расчетливая, тщеславная. Но в то же время она, может быть, до конца и не понимая, сама вытягивает самозванца из той трясины, в которой он себя топит. Во спасение? Да, ведь если он спасется сам, то и она желаемое получит! Она служит своеобразным стимулом для самозванца, и результат не замедлит себя проявить:

Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила



Он фактически называет себя сыном Ивана Грозного. Он говорит высокими, царскими речами, как бы говорил Димитрий. Герой возвышается над самим собой, достигает своего идеала. Он больше не жалкое подобие оригинала. В монологе появляется рифма, высокопарный тон. Он больше не самозванец, не Григорий Отрепьев. Он- царевич. Его Димитрием нарекла тень Грозного. Иван Грозный уже из могилы нарек его своей роднёй, специально для этого лишил себя покоя! Нужна ли ему теперь Марина?...
Он без стеснения называет себя царевичем и без сомнений ставит себя выше Марины. Более- он ставит свои цели выше Марины:
О как тебя я стану ненавидеть,
Когда пройдет постыдной страсти жар!
Теперь иду -- погибель иль венец
Мою главу в России ожидает,
Найду ли смерть, как воин в битве честной,
Иль как злодей на плахе площадной,
Не будешь ты подругою моею,(фактически, отвергает её)
Моей судьбы не разделишь со мною;
Но -- может быть, ты будешь сожалеть
Об участи, отвергнутой тобою.
Его речь звучит как речь реального исторического персонажа, настоящего воина, который не прогибается под слабостями мира сего. Но, увы, таковым наш герой остаётся ненадолго. После того, как Марина решается намекнуть ему на шантаж, то его Пушкин вновь называет самозванцем:
Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь?
Что более поверят польской деве,
Чем русскому царевичу?
Прощай.
Его речь уже больше напоминает самозванческую, нежели историческую, увы. Тон наглый, насмешливый, заметить можно, что самозванец даже низко ставит своих сподвижников:
-- Но знай,
Что ни король, ни папа, ни вельможи --
Не думают о правде слов моих.
Димитрий я, иль нет -- что им за дело?
Но я предлог раздоров и войны.
Им это лишь и нужно, и тебя,
Мятежница! поверь, молчать заставят.
Мы понимаем истинную сущность союзников самозванца. Сам самозванец служит своеобразным катализатором для начала войны- он лишь повод для начала войны и всё. Как же низко пали эти люди: не делая разницы между настоящим историческим человеком и самозванцем, они всё равно идут войной. Мы вновь видим разгневанную толпу- Пушкин нам показал, что разгневанная толпа- явление общечеловеческое и очень страшное. К тому же Самозванец Марину мятежницей называет! Она могла отвесить ему пощечину, могла накричать, могла гордо удалиться но она говорит ему совершенно иные речи:
Постой, царевич. Наконец
Я слышу речь не мальчика, но мужа,
С тобою, князь -- она меня мирит.
Безумный твой порыв я забываю
И вижу вновь Димитрия.
Для Марины он стал Димитрием, перестав быть самозванцем, но в реальности-то наш герой-самозванец, наглый и высокомерный подражатель. Но Марина видимо лучше реагирует на речи «не мальчика, но мужа». Она требует от Димитрия исторических подвигов:
Но -- слушай.
Пора, пора! проснись, не медли боле;
Веди полки скорее на Москву --
Очисти Кремль, садись на трон московский,
Тогда за мной шли брачного посла;
Но -- слышит бог -- пока твоя нога
Не оперлась на тронные ступени,
Пока тобой не свержен Годунов,
Любви речей не буду слушать я.
Но ведь она не знает, что самозванец так и остался самозванцем, с реальностью не поспоришь. Плюс этой ситуации состоит в том, что самозванец готов навсегда забыть о Марине. Он упал ниже некуда, но поднялся тотчас же, можно сказать, взлетел! Он так хорошо говорил о ней в самом начале сцены, так восхвалял её, но что мы видим? Он называет её змеёй:
И путает, и вьется, и ползет,
Скользит из рук, шипит, грозит и жалит.
Змея! змея! -- Недаром я дрожал.
Она меня чуть-чуть не погубила.
Но решено: заутра двину рать.
Но всё-таки Марина, какой бы змеёй она не была, толкнула на начало наступления самозванца именно она, вернула его к «исторической миссии»- вершителем суда мирского! Самозванец обжёгся, но лучше поздно, чем никогда. Человек он и есть человек. Со своими слабостями. Главное - не сломиться окончательно, чтобы выполнить предначертанное.

Самозванец в бою.
Рассмотрим небольшие сцены с участием героя.
В сцене «Граница Литовская» мы видим всего лишь два действующих лица- двух Немезид: Самозванца и Курбского. Но реакция этих двоих абсолютно разная:
Курбский радуется, что он наконец-то на Родине, что может отряхнуть прах чужбины со своих одежд. (заметим- именно прах, остатки прошлого и все). Можно также обратить внимание на то, что Курбский говорит: «пью жадно воздух новый». Оксюморон, ведь воздух пить невозможно, но Курбский его пьёт, упивается им, радуется ему, поит им свою душу, напивается, можно даже и так сказать.. Он славит свой меч, для которого вновь нашлась работа, которому есть за что сражаться и главное, есть за кого сражаться!
Зато тот, кто является предметом всеобщего внимания «едет тихо с поникшей головой». Может, Немезиду замучила совесть за содеянные поступки, и в первую очередь за то, что выдал себя за мёртвого царевича. А может, ему стыдно за то, что он ведёт на Россию, на свою родную Россию иноверцев, поляков, врагов. Ради чего? Ради личной авантюры, цели занять русский престол. Ради этого он готов пролить русскую кровь… Мы видим, что самозванец говорит: «О витязь мой! Завидую тебе.». Чему же он может завидовать? Патриотизму, рвению и готовности жизнь отдать за чью-то авантюрную идею:
Забыв отцом снесенные обиды,


Готовишься; законного царя


Стоит обратить внимание на следующие за репликой самозванца слова Курбского:
Там ждут тебя сердца твоих людей:
Твоя Москва, твой Кремль, твоя держава.
Курбский чаще всего использует местоимение «твой». Особенно впечатляет то, что самозванец уже успел завладеть сердцами людей, которые его и не видели-то ни разу! Значит так им Годунов не по нраву, что они готовы признать царём первого попавшегося Гришку Отрепьева!
В сцене «Равнина близ Новгород-Северского» Пушкин раскрывает сущность французских и немецких союзников самозванца. Как они говорят о православных!...
Учитывать еще надо, что слова Розена и немцев- по-немецки, а слова Маржерета-по - французски. Они говорят на абсолютно разных языках, но всё-таки понимают друг друга. И как грубо они отзываются о русских и самозванце! Со стороны безусловно виднее, но стоит обратить внимание на то, что они о Басманове говорят. Басманов впоследствии предаст Бориса Годунова, как и Розен с Маржеретом предали свою отчизну, пойдя за самозванцем. Рыбак рыбака видит издалека…
В этой сцене Пушкин во второй и в последний раз называет самозванца Димитрием, да еще и верхом на коне. Речь героя опять идет в историческом стиле:
Ударить отбой! мы победили. Довольно; щадите русскую кровь. Отбой!
Тут можно проследить некий патриотизм в его речах.Противоречивый однако персонаж:: на своих с мечом пошёл и приказывает своих щадить. Безусловно, что-то интересное и захватывающее в этом есть, в этом и суть истории. Но вот в сцене «Севск» перед нами вновь возникает самозванец, допрашивающий пленника. Обычный человек, решивший узнать о том, что происходит во вражеском стане, и получает весьма достойный его самого ответ:
Бог знает; о тебе
Там говорить не слишком нынче смеют.
Кому язык отрежут, а кому
И голову -- такая право притча!
Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты.
На площади, где человека три
Сойдутся -- глядь -- лазутчик уж и вьется,
А государь досужною порою
Доносчиков допрашивает сам.
Как раз беда; так лучше уж молчать.
Самозванец переполошил народ. Перевернул всё вверх дном. Вот оборотная сторона его похода на Москву. Пушкин подтверждает его непонимание ситуации полярными репликами в сцене «Лес»:
Л ж е д и м и т р и й.(В первый аз мы видим такое наименование. Пушкин подчёркивает некоторый исторический характер. Он запечатлел того в истории. И всё. Для страниц школьных учебников он так и останется Лжедмитрием. Не самозванцем – все – таки определенной цели он достиг, не Отрепьевым – он не хотел войти в историю под ЭТИМ именем. И не Димитрием. Он, возможною, духовно и достиг того идеала. Но реальность остаётся реальностью, как бы нам ни хотелось её преодолеть)
Мой бедный конь! как бодро поскакал
Сегодня он в последнее сраженье,
И раненый как быстро нес меня.
Мой бедный конь.

П у ш к и н (про себя).
Ну вот о чем жалеет?
Об лошади! когда всё наше войско
Побито в прах!

Действительно. Сожалеет не о том, о чём стоит сожалеть. Обратим внимание на первую авторскую ремарку: В отдалении лежит конь издыхающий. Именно в отдалении, герой уже отошёл от него и погрузился в свои думы. Он остался один, совсем один. Его историческая миссия завершена, но стал ли Григорий Отрепьев исторической личностью, о чём мечтал так долго?
После того как Пушкин впервые назвал его Лжедмитрием, наш герой опять становится самозванцем. Он скорбит о коне, он поминает павшего в бою Курбского, славит немцев, а в конце концов- ложится спать. Всё, уходит на покой. Его миссия завершена, так что теперь он может и поспать. Больше в самой трагедии он не появится. Он стал внесценичиским персонажем по той простой причине, что всё для него завершено. Дальше дело осталось за народом. Так что он может заснуть. Заснуть тем же сном, от которого проснулся когда-то в келье, в Чудовом монастыре…
Суть дальнейших событий мы узнаем от дворянина Пушкина:
Приятный сон, царевич.
Разбитый в прах, спасаяся побегом,
Беспечен он, как глупое дитя:
Хранит его конечно провиденье;
И мы, друзья, не станем унывать. --

Верно, его войско, пока он спит, унывать не будет, будет бороться до последнего. А Немезиды выполнили свои миссии и ушли на покой:
Курбский погибает
Казаки (представители разгневанной толпы) предают
Григорий засыпает…засыпает до того самого момента, пока его жизнь физически не оборвётся., пока он не выпрыгнет из окна в буквальном смысле и не будут убит. Он уже не жив морально, а скоро и физически.

Миссии завершены. Осталась лишь непонимающая толпа. К которой постепенно приходит осознание(народ безмолвствует)

Авторское отношение к самозванцу
По мнению автора, Григорий был избран небом для кары Бориса не как защитник правды, а как личность, фактически способная свершить эту миссию, так как он честолюбив, беспечен, обладает безоглядной русской удалью, он горд, можно сказать, у него это не гордость, а гордыня. Он ещё и прекрасный актёр, способен к перевоплощению, Пимен передаёт ему своё дело, а ему этого мало, он желает вершить историю, но как только он уклоняется от миссии, раскрывшись Марине – жертвует ради любви целым царством, сама Марина возвращает его на сей путь.
По мнению самого Пушкина эта фигура противоречива и неоднозначна. Он поначалу стремится вершить историю, а затем готов положить к ногам Марины все свои высокие намерения. Но потом вновь возвращается в реальность. И реальность выбрасывает его из окна, потому что она его не простила. Она не простила его за попытку отказаться от своей исторической миссии. (Она могла же просто оставить его на престоле). Как мы видим, реальность прощать не умеет. Этот факт Пушкин попутно доказал. Пушкин по-разному свою позицию выражает. Во-первых, называет героя разными именами: Григорием (когда хочет подчеркнуть то, что он обычный человек), самозванцем (показывая его некоторую низость и выказывая пренебрежение), Димитрием (когда подчёркивает его возвышение, его некоторое царское начало), Лжедмитрием (когда решает запечатать его на страницах русской истории). Во-вторых, стиль реплик. Как он говорит на протяжении всей трагедии:

Ты всё писал и сном не позабылся,
А мой покой бесовское мечтанье
Тревожило, и враг меня мутил.
Мне снилося, что лестница крутая
Меня вела на башню; с высоты
Мне виделась Москва, что муравейник;

А между тем отшельник в темной кельи
Здесь на тебя донос ужасный пишет:
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от божьего суда

Забыв отцом снесенные обиды,
Его вину за гробом искупив --
Ты кровь излить за сына Иоанна
Готовишься; законного царя
Ты возвратить отечеству..... ты прав,
Душа твоя должна пылать весельем.

Довольно простой тон, так говорит обычный русский обыватель. Но стиль реплик меняется только 2 раза на протяжении драмы. Первый раз- когда герой встречает поэта, высокого по духу человека:

Что вижу я? Латинские стихи!
Стократ священ союз меча и лиры,
Единый лавр их дружно обвивает.
Родился я под небом полунощным,
Но мне знаком латинской Музы голос,
И я люблю парнасские цветы.
Я верую в пророчества пиитов.
Нет, не вотще в их пламенной груди
Кипит восторг: благословится подвиг,
Егож они прославили заране!

Да и для поэта он «Гришка». Они ведут себя друг с другом как давние знакомые, друзья, приятели, братья. Рядом с поэтом он преображается.
Но вот с Мариной герой преображается в другую сторону. Если с поэтом он становится простым русским человеком с творческими наклонностями, которые делают его способным понять стихи, то с Мариной он достигает своего идеала, возвышается над самим собой, Пушкин даже Димитрием его называет:

Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла --
Царевич я. Довольно, стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться.-

Высокий. Царственный тон, тон, достойный человека знатного происхождения, но никак не беглого монаха Гришки Отрепьева. Вот Пушкин и таким образом им восхищается.
Поэт и Марина - 2 полярных степени одного и того же. Поэт упрощает Григория, делает его простым Гришкой. А Марина – усложняет, делая его Димитрием. Что лучше, а что хуже, не нам решать. И не Григорию. В этом разберутся свыше.

Поставлю лишь последнюю точку в его противоречивости. По старому календарю он родился в мае. Вспомним, что по гороскопу знак зодиака у него близнецы. Так не закономерна ли эта неоднозначность в его душе? Не закономерен ли тот факт, что Пушкин показал его таким неоднозначным? Возможно, смута породила своего собственного героя, как было упомянуто в начале. Одно порождает другое. Механизм был запущен с самого рождения и пути назад или иного пути не было.

Итог
Я искал великих людей, но находил лишь обезьян их идеала
Фридрих Ницше.

Итогом в трагедии Александра Сергеевича Пушкина «Борис Годунов» для Лжедмитрия стал сон, в который он провалился. Для Бориса Годунова- смерть и убийство семьи Годуновых. Для народа- начало осознания происходящего перед ними. А для Немезиды, уже не материальной- это полное удовлетворение от возмездия Годунову. Именно поэтому Пушкин и не описывает вторжение самозванца в Москву. Тогда бы трагедия называлась бы уже не «Борис Годунов», а скажем, «Григорий Отрепьев», или «Начало смуты», или «Проблема народа и власти». Или как-нибудь ещё. Но всё -таки Пушкин называет своё произведение в честь Бориса, но не в честь Гришки Отрепьева. И не потому, что Борис протагонист, а Григорий антагонист. Не поэтому: они вообще оба полемичные персонажи и говорить о них однозначно было бы по меньшей мере невежественно. Просто Борис- реальная историческая личность, личность, может и добывшая власть нечестным путём,но вспомним историю: власть капризна и за неё надо бороться. Любыми способами. А Григорий так и остался никчёмной тенью того самого идеала. Кончил-то он плохо, как мы помним, правил всего один год, а потом был убит, а его прахом выстрелили из пушки в сторону Польши. Он оказался ненужным ни Родине, ни Речи Посполитой. У поляков свои проблемы. И им не было никакого дела до беглого монаха Григория Отрепьева. Он не стал полноценной исторической личностью хотя бы потому, что ступил на страницы школьных учебников не как Григорий Отрепьев (под своим настоящим именем). А как Лжедмитрий I(такого имени даже в природе не существует!). Трагедией «Борис Годунов» Пушкин полностью доказал, что история государства – это не только история побед и поражений, монархов и самозванцев, народа. Это ещё и история человеческих переживаний, которые в глобальном понимании нашли своё отражение в народе, а личностном – в Григории Отрепьеве.

Как это ни прискорбно, он так и остался лишь тенью того, к чему стремилась его мятежная душа, павшая жертвой бесчеловечного греха и жажды мщения…

Список использованной литературы:
1. Р. Г. Скрынников «Смутное время»
2. Р. Г. Скрынников «Три Лжедмитрия»
3. Р. Г. Скрынников «Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев»
4. В. Непомнящий «Поэзия и судьба»
5. Дж. Даглас Клэйтон «Тень Димитрия. Опыт прочтения пушкинского «Бориса Годунова»

В данном произведении А.С. Пушкин описывает период Смутного времени в России на тот момент, когда пришел конец эпохе правления династии Рюриковичей. Престол переходит в распоряжение семьи Романовых. Образ и характеристика Григория Отрепьева в трагедии Пушкина ‹‹Борис Годунов›› с цитатами является центральным. Григорий известен тем, что смог занять царский трон, выдавая себя за законного наследника.

Григорий Отрепьев – самозванец. Беглый инок. Исторический прототип – Лжедмитрий I.

Образ

Григорий молодой парень двадцати лет от роду. При рождении был назван Юрием. Происходит из небогатого боярского рода. Подростком мотался по разным монастырям. После долгих мытарств оказывается в Чудовом монастыре. Является учеником духовного наставника Пимена.

Отрепьев невысокого роста. Достаточно крепкого телосложения. Рыжеволосый с ясными, голубыми глазами. Лицо парня портят бородавки, рассыпанные в хаотичном порядке.

На окружающих производил приятное впечатление. Был приветлив и дружелюбен со всеми.

Он не красив, но вид его приятен и царская порода в нем видна

А ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая...

Характеристика

Будучи авантюристом по натуре, Григорий услышав от Пимена историю о царевиче Дмитрии, случившуюся двенадцать лет назад, решил использовать ее себе на благо. Царевич был убит по приказу Годунова. Сейчас ему было бы столько же лет, сколько Грише. Почему бы не испытать судьбу, если она дает такой шанс.

Зачем и мне не тешиться в боях, не пировать за царской трапезой?

Сообразительный монах решает прикинуться убиенным Дмитрием. Он покидает монастырь и сбегает в Литву. Обладая врожденным даром убеждения он каким-то образом заставил поверить короля государства в то, что он и есть Дмитрий, наследник престола.

Я знаю только то, что в Кракове явился самозванец и что король и паны за него...

В Литве Гришка знакомится с Мариной Мнишек и влюбляется в нее. В порыве чувств он разоткровенничался, открыв девушке всю правду и признавшись ей, что он самозванец. Марина оторопела от такой новости, но секрет обещает хранить. Ради Марины Григорий готов отказаться от своей затеи. Одно ее слово, но девушка решила использовать любовь Отрепьева себе на пользу. Она напоминает ему о долге перед государством, напоминая, что может открыть его секрет в случае отказа. Теперь он не вправе уйти с политической арены. Она подтолкнула его к решительным действиям, заставляя принять попытку завладеть троном.

А хочешь ли ты знать, кто я таков? Изволь, скажу: я бедный черноризец...

Любовь, любовь ревнивая, слепая, одна любовь принудила меня все высказать...

В лице правителя Сигизмунда он заручается военной поддержкой и движется на Москву. Армия противника оказалась сильнее. Войско Лжедмитрия терпит крах. Тем временем Годунов умирает. Отрепьев делает повторную попытку занять престол. Он избавляется от наследника и матери Федора. Григорий становится новым правителем государства, но ненадолго. До народа быстро дошло, что он ничуть не лучше других и отказался славить новоиспеченного государя.

Григорий Отрепьев – один из самых загадочных персонажей Смутного времени. Именно этот человек по убеждению ряда современников и историков выдавал себя за погибшего сына Ивана Грозного и стал известен как Лжедмитрий І. Его биография представляет собой набор во многом спорных фактов, поэтому для начала ознакомимся с её официальной трактовкой, а затем перейдем к аргументам сторонников и критиков общеизвестной версии.

Предположительно Григорий Отрепьев на гравюре неизвестного времени

Первое заявление о том, что человек, выдающий себя за царевича Дмитрия, это беглый монах Григорий Отрепьев, прозвучало от правительства . Официальная версия гласила, что по происхождению Гришка был сыном галичского дворянина Богдана Отрепьева. Соответственно в миру он был известен как Юрий Богданович Отрепьев.

Имя Григорий было получено после пострига. Постригся он по причине «буйного и беспутного поведения». Тем не менее, Григорий стал дьяком Чудова монастыря в Кремле и некоторое время даже служил секретарем патриарха Иова. Позже Григорий бежал из монастыря в Литву.

Стоит отметить, что вышеописанную версию Годунов предложил польскому двору. Как известно, именно на территории Речи Посполитой самозванец впервые объявил себя погибшим царевичем. По этой причине его считали авантюристом на польской службе.

Несколько другие объяснения были предложены венскому двору. В личном послании императору Габсбургов Борис писал, что Отрепьев был одним из холопов Михаила Романов, но бежал и постригся в монахи. Напомним, что Романовы были главными соперниками Годунова в борьбе за престол. О том, что Отрепьев был беглым холопом Романова, позже во всеуслышание объявил патриарх Иов.

Интересно, что после того как правительство Годунова сделало официальное заявление о личности самозванца, Лжедмитрий начал показывать народу человека, утверждавшего, что он и есть Григорий Отрепьев. После трагического завершения правления Лжедмитрия I правительство вернулось к версии о том, что он был Гришкой Отрепьевым. Его имя сохранялось в числе анафематствуемых вплоть до времен Александра II.

Шуйский, правда, уточнил, что Отрепьев служил у бояр Микитиных, а затем у князя Черкасова. Будущий самозванец «заворовался и постригся в ченцы». Как бы там ни было, но многие исследователи считают службу Отрепьева у бояр романовского круга подлинным фактом.

След реального Отрепьева теряется на пути от границы с Литвой до Острога. На том же самом пути и в то же самое время впервые обнаруживается Лжедмитрий I. Первые попытки самозванца получить поддержку православного духовенства в Литве потерпели неудачу. Тем не менее, он не остался без посторонней помощи, а нашел покровителей в лице польских и литовских магнатов.

Аргументы сторонников официальной версии

Известный специалист по истории России 16-17 веков Р. Скрынников отмечал, что московские власти объявили Лжедмитрия Отрепьевым не на пустом месте, а на основания данных расследования. Но базе показаний родственников Григория были собраны подробные сведения о его похождениях.

Упомянутый историк отмечает, что родовое гнездо Отрепьевых располагалось рядом с селом Домнино, костромской вотчиной Романовых. Это объясняет, почему молодой провинциальный дворянин оправился на их московское подворье. Происхождение давало ему возможность надеяться на должность конюшего или дворецкого. Но после начала преследований против Романовых Отрепьева ждала тяжелая участь. Страх перед казнью привел молодого дворянина в монастырь.

Косвенно тождество самозванца и Отрепьева подтверждают автографы Лжедмитрия. Палеографический анализ писем последнего показал, что Лжедмитрий был великороссом, плохо знавшим польский язык, но свободно писавшим по-русски. Почерк его имел особенности, характерные для московских приказных канцелярий, что объясняет, почему патриарх взял его к себе в качестве секретаря.

Официальная версия нашла яркое воплощение в пьесе Пушкина «Борис Годунов». Она также описана в трагедии А. Сумарокова «Дмитрий Самозванец» и одноименном романе Ф. Булгарина.

Аргументы противников официальной версии

Многие современники сомневались, что Отрепьев и Лжедмитрий – одно лицо. Исторические исследования указывают на многочисленные неувязки в жизнеописаниях Отрепьева.

Одним из первых историков, выступивших с критикой официальной версии, стал Н. Костомаров. Он отмечал, что по образованию и поведению Лжедмитрий больше напоминал польского шляхтича, чем дворянина, знакомого с монастырской и придворной жизнью в Москве. По его мнению, Отрепьева, как секретаря патриарха, должны были хорошо знать в лицо. Интересно, что в пьесе «Царь Борис» А. Толстой поддержал мнение Костомарова.

В. Ключевский отмечал, что люди, обвинявшие Лжедмитрия в самозванстве, не были казнены, а для авантюриста подобные решения были весьма рискованны. Мало того, он вернул им боярские чины. Ряд современных исследователей также отмечает, что у воцарившегося Лжедмитрия не было ничего от «буйного молодого пьяницы с монастырским образованием».

Большинство исследователей в целом поддерживают официальную версию, но лишь по той причине, что нет информации, достаточной для её опровержения.

История самозванца, принявшего имя царевича Дмитрия, принадлежит к числу самых драматических эпизодов свое­го времени.

Избрание Бориса не положило конец боярским интри­гам. Сначала знать пыталась противопоставить Годунову хана Симеона, позже - самозванного Дмитрия. Полузабытого царевича вспомнили на другой день после кончины царя Федора. Прокравшиеся в Смоленск литовские лазут­чики услышали о нем много удивительного. Одни толко­вали, будто Дмитрий жив и прислал им письмо, другие - будто Борис велел убить Дмитрия, а потом стал держать при себе его двойника с таким расчетом: если самому не удастся овладеть троном, он выдвинет лжецаревича, чтобы забрать корону его руками. Небылицы сочинили враги Го­дунова. Они старательно чернили нового царя, а его про­тивников, бояр Романовых, превозносили. Передавали, что старший из братьев Романовых открыто обвинил Бориса в убийстве двух сыновей Грозного и пытался собственноручно покарать злодея (Русский архив, 1910, № И, с. 41 ).

Всем этим толкам невозможно верить. Слишком много в них несообразностей. Но они помогают установить, кто оживил призрак Дмитрия. То были круги, близкие к Романовым

После коронации нового царя рассказы о самозванце заглохли сами собой. Но вскоре Борис тяжело заболел. Борьба за трон казалась неизбежной, и призрак Дмитрия воскрес вторично. Три года спустя таинственная и неуловимая тень обрела плоть: в пределах Польско-Литовского государства появился человек, назвавшийся именем погибшего царевича.

В России объявили, что под личиной Дмитрия скрывается беглый чернец Чудова монастыря Гришка Отрепь­ев. Может быть, московские власти назвали первое попавшееся имя? Нет, это не так. Поначалу они считали само­званца безвестным вором и баламутом и, лишь проведя тщательное расследование, установили его имя. Доказать тождество Гришки и лжецаревича с полной неопровержи­мостью власти, конечно, не могли. Но они собрали подроб­ные сведения о похождениях реального Отрепьева, опира­ясь на показания его матери, дяди и прочих родственни­ков-галичан. Дядя Григория, Смирной-Отрепьев, оказался самым толковым свидетелем, и царь Борис послал его в Польшу для обличения племянника.

Мелкий галицкий дворянин Юрий Богданович Отрепь­ев, в монашестве инок Григорий, постригся в одном из русских монастырей, после чего сбежал в Литву. На этих решающих событиях его жизни царская канцелярия и со­средоточила все свое внимание. Почему же ее высказыва­ния насчет беглого монаха полны противоречий? Как объяснить многочисленные неувязки в официальных жиз­неописаниях Отрепьева?

Свою первую версию русские власти адресовали поль­скому двору. В Польше они заявили буквально следую­щее: «Юшка Отрепьев, як был в миру, и он но своему злодейству отца своего не слухал, впал в ересь, и воровал, крал, играл в зернью и бражничал и бегал от отца многажда и, заворовався, постригсе у чернцы» (Сб. Русское историческое общество, т. 137. СПб., 1912, с. 176 ). Автором назидательной новеллы о беспутном дворянском сынке был, по-видимому, Смирной-Отрепьев, вернувшийся из Польши после неудачной попытки свидеться с племянником.

Царские дипломаты толковали про Отрепьева не толь­ко в Кракове, но и в Вене, столице австрийских Габсбур­гов. Царь Борис направил императору личное послание. Оригинал его, до сих пор не опубликованный, хранится в Венском архиве. Нам удалось познакомиться с ним.

Вот что писал Борис по поводу беглого монаха: Юшка Отрепьев «был в холопех у дворянина нашего, у Михаила Романова, и, будучи у нево, учал воровати, и Михайло за его воровство велел его збити з двора, и тот страдник учал пуще прежнего воровать, и за то его воровство хотели его повесить, и он от тое смертные казни сбежал, постригся в дальних монастырех, а назвали его в чернцех Григо­рием» (Центральный государственный архив древних актов, 3/А, 28, Австрия ).

В далекой Вене московские дипломаты проявили боль­шую откровенность, чем в Кракове. Там они впервые на­звали покровителя самозванца. Правда, связав воедино имена Отрепьева и Романова, дипломаты тут же попыта­лись рассеять подозрение, будто авантюриста выдвинула влиятельная боярская партия. От поляков вообще утаили, что Отрепьев служил Романовым. Австрийцев постарались убедить, будто Романовы не были пособниками интриги, а сами прогнали от себя самозванца.

Сравнение двух официальных версий пострижения Гришки наводит на мысль о том, что царская канцелярия фальсифицировала этот эпизод из его биографии. Цель по­добной фальсификации предельно ясна. Московские вла­сти старались изобразить Отрепьева преступником уголов­ным, а не политическим и тем самым доказать, что за его спиной не стояло никакой влиятельной оппозиции.

Разъяснения за рубежом были сделаны в то время, ко­гда в самой России имя самозванца находилось под запре­том. Все толки о чудесно спасшемся царевиче беспощадно пресекались. Но наконец Лжедмитрий вторгся в страну, и молчать стало невозможно. Враг оказался значительно опаснее, чем думали в Москве, и, хотя он терпел поражение в открытом бою, никакая сила не могла изгнать его за пределы государства.

Попытки представить Отрепьева юным негодяем, которого пьянство и воровство довели до монастыря, больше никого не могли убедить. Ложь дипломатов рушилась сама собой. Тогда-то за обличение еретика взялась церковь. Патриарх объявил народу, что Отрепьев «жил у Романовых во дворе и заворовался, от смертные казни постригся и черпьцы и был по многим монастырям», служил на пат­риаршем дворе, а потом сбежал в Литву (Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией, т. 2, с. 78-79 ). Чтобы уяснить себе, как современники восприняли откровения патриарха, надо знать, что в старину воровством называли чаще всего неповиновение властям, измену и прочие политические преступления. Дипломатические документы называ­ли в качестве причин пострижения Гришки пьянство и воровство. Из патриаршей же грамоты следовало, что он постригся из-за преступлений, совершенных на службе у Романовых.

После гибели Годуновых и смерти Лжедмитрия I царь Василий Шуйский, вождь заговора против самозванца, нарядил новое следствие по делу Отрепьева. Он огласил историю Гришки с большими подробностями, чем Борис. В частности, Шуйский сообщил полякам, что Юшка Отрепьев «был в холопех у бояр Микитиных, детей Романовича, и у князя Бориса Черкаскова и, заворовався, пост­ригся в чернцы» (Сб. Русское историческое общество, т. 137, с. 247, 319 ).

Из новых официальных заявлений стало ясно, что От­репьев был связан по крайней мере с двумя знатнейшими боярскими фамилиями - с Романовыми и Черкасскими.

Мера откровенности объяснялась прямым политиче­ским расчетом. Придя к власти, Шуйский пытался при­влечь уцелевших Романовых на свою сторону. Он назна­чил постриженного Федора Романова патриархом, а его брата Ивана - боярином. Хитроумный ход, однако, не дал желаемых результатов. При первой же возможности Романовы примкнули к заговору против Шуйского. Новый царь не имел более причин щадить своих соперников. Он полностью отказался от старой выдумки насчет изгнания Отрепьева с романовского подворья и обнародовал допол­нительные факты из его ранней биографии.

Версия Шуйского отличалась большей достоверностью, нежели годуновская, поскольку с гибелью Бориса вопрос о причастности боярской оппозиции к самозванческой инт­риге утратил прежнюю остроту. Кроме того, Шуйский ад­ресовался к польскому двору, прекрасно осведомленному насчет прошлого собственного ставленника. Непрочно сидевшему на троне царю пришлось держаться ближе к фак­там: любые измышления по поводу Отрепьева могли быть опровергнуты польской стороной.

Службу Отрепьева у бояр романовского круга, по-ви­димому, можно считать подлинным историческим фактом. Какую роль сыграл данный эпизод в биографии авантюри­ста? Современники обошли этот вопрос молчанием. И толь­ко один летописец, живший в царствование первых Рома­новых, пренебрег осторожностью и приоткрыл краешек завесы. Им был автор «Сказания о расстриге». «Гришка Отрепьев,- повествует он,- утаився страха ради царя Бориса, иже гонение воздвиже на великих бояр... Федора Никитича Романова и с братьею... в заточение посылает, тако же и князь Бориса Келбулатовича... тако же в зато­чение посла. Сей же Гришка Отрепьев ко князю Борису Келбулатовичу в его благодатный дом часто приходил и от князя Бориса Келбулатовича честь приобрел, и тоя ради вины на него царь Борис негодовал, той же лукав сыи, вскоре избежав от царя, утаився во един монастырь и пострижеся» (Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1847, кн. 9, с. 3-4 ).Автор «Сказания» предан Романовым, он усердствует, стараясь смягчить крайне неприятные для новой династии факты. Он как бы хочет сказать: полно, Отрепьев вовсе не служил ни Михаилу Романову, ни Бо­рису Черкасскому, он только захаживал в дом Черкасских.

Летописец прекрасно разбирался в семейных делах Черкасских. Он знал, что их осудили заодно с Романовым, что за князем Борисом в ссылку последовали его жена и сын Иван. Тем более интересно его замечание о том, что Отрепьев был у Черкасского в чести. Значит, Юрий Бог­данович не затерялся среди многочисленной боярской дворни, а, напротив того, смог выдвинуться на княжеской службе.

Долгое время свидетельству «Сказания о расстриге» не придавали большого значения. Источник не воспринимали всерьез из-за обилия в нем недостоверных деталей. Но вот характерный штрих. Все вымыслы «Сказания» относятся исключительно к литовскому периоду жизни Отрепьева. О московских похождениях Гришки автор «Сказания» знал несравненно больше. Уникальные подробности, по­черпнутые из этого сложного источника, разумеется, мож­но использовать лишь после всесторонней проверки. Попробуем проделать необходимую работу.

Московский период жизни Отрепьева беден события­ми. После службы на боярских дворах он некоторое время монашествовал, а потом исчез в Литве. Самый загадочный эпизод в биографии Отрепьева - его блуждания по про­винциальным монастырям. Современники знали о них по­наслышке и неизменно противоречили друг другу, едва начинали перечислять места, в которых останавливался чернец. Один из летописцев отметил, что Гришка прожил три года в монастыре под Галичем, а потом два года «пребываше и безмолствовавше» в Чудове. Осведомленность этого летописца не слишком велика. Железноборский галичский монастырь Иоанна Предтечи он почему-то именует обителью живоначальной Троицы Костромского уезда. Совсем фантастичен его рассказ о посещении Отрепьевым царицы Марии Нагой в монастыре на Выксе.

Автор «Иного сказания» описывал хождения Отрепьева по монастырям совсем иначе. По его словам, Гришка начал с жительства в Спасо-Евфимиеве монастыре в Суздале, позже перебрался в Чудов монастырь и лишь под конец - в Предтеченскую обитель на Железном Борку.

Составленное при Романовых «Иное сказание» препод­носило читателям романтическую легенду о том, как 14-летний Юшка стал монахом под влиянием душеспаси­тельной беседы с вятским игуменом, которого он случайно встретил в Москве. Слишком близка эта сказка к поли­тике, чтобы поверить в нее. На самом деле не душеспаси­тельная беседа, а служба у опальных бояр привела Юшку в монастырь. Но при Романовых опасно было вспоминать о связи родоначальника династии со зловредным еретиком.

В поисках истины попробуем опереться на материалы раннего происхождения.

При Шуйском власти установили, что Гришка опреде­ленно побывал в двух провинциальных монастырях - в Суздале и Галиче, а потом «был он в Чюдове монастыре в дияконех з год». Эта деталь биографии Отрепьева заслу­живает особого внимания. Царская канцелярия расследо­вала чудовский период жизни Отрепьева своевременно, по свежим следам. Чудовскому архимандриту пришлось дать объяснения, почему он раскрыл перед Гришкой двери оби­тели.

Жизнеописание Отрепьева, составленное при Шуйском, не сообщает, сколько времени провел чернец в провинци­альных монастырях. Но тут на помощь историкам прихо­дит один из самых осведомленных современников Гришки, князь Шаховской. В своих записках он категорически утверждает, что до водворения в столичном монастыре Григорий носил монашескую рясу очень недолго: «По мале же времени пострижения своего изыде той чернец во царствующий град Москву и тамо доиде пречистые оби­тели архистратига Михаила» (Русская историческая библиотека, т. XIII, с. 638 ).

Если верно то, что пишет Шаховский, значит, Отрепь­ев не жительствовал в провинциальных монастырях, а бе­гал по ним. Поздние писатели забыли об этом и невольно преувеличили сроки его монашеской жизни.

Произведем теперь несложный арифметический под­счет. Чудовский монах отправился за рубеж в феврале 1602 г., а до того провел в Чудове монастыре примерно год. Следовательно, он объявился в кремлевской обители в самом начале 1601 г. Если верно, что Юшка надел ку­коль незадолго до этого, значит, он постригся в 1600 г. Цепь доказательств замкнулась. В самом деле, Борис раз­громил бояр Романовых и Черкасских как раз в 1600 г. Не подтверждает ли это версию, согласно которой постри­жение Отрепьева было непосредственно связано с круше­нием романовского круга? И вот еще одно загадочное совпадение: именно в 1600 г. по всей России распространи­лась молва о чудесном спасении царевича Дмитрия, кото­рая, вероятно, и подсказала Отрепьеву его роль.

По-видимому, семья Отрепьевых имела давние связи с Угличем, резиденцией погибшего царевича. Предки Гри­гория выехали на Русь из Литвы. Одни из них осели в Га­личе, а другие - в Угличе. В 1577 г. неслужилый «новик» Смирной-Отрепьев и его младший брат Богдан получили поместье в Коломне. В то время Богдану едва исполни­лось 15 лет. Несколько лет спустя у него появился сын, названный Юрием. Примерно в то же время у царя Ивана родился сын Дмитрий. Совершеннолетия Юшка достиг в самые последние годы царствования Федора.

Богдан Отрепьев дослужился до чина стрелецкого сот­ника и рано погиб. Наверное, Богдан обладал таким же буйным характером, как и его сын. Жизнь сотника обо­рвалась в Немецкой слободе в Москве. Там, где иноземцы свободно торговали вином, нередко случались пьяные дра­ки. В одной из них Богдана зарезал некий литвин.

Юшка остался после отца своего «млад зело», и воспи­тывала его мать. Благодаря ее стараниям мальчик научил­ся читать Священное писание. Когда возможности домаш­него образования оказались исчерпанными, дворянского недоросля послали на учение в Москву. Там жил зять От­репьевой, Семейка Ефимьев, которому суждено было сы­грать в жизни Юшки особую роль. Уже после постриже­ния Гришка стал переписчиком книг на патриаршем дво­ре. Без каллиграфического почерка он никогда бы не по­лучил это место. Не в доме ли дьяка Ефимьева он на­учился писать? В московских приказах ценили каллигра­фическое письмо, и приказные дельцы вроде Ефимьева обладали хорошим почерком.

Ранние жизнеописания изображали юного Отрепьева беспутным негодяем. При Шуйском такие отзывы были забыты. Во времена Романовых писатели не скрывали удивления по поводу способностей необыкновенного юноши, но при том высказывали благочестивое подозрение, не общался ли он с нечистой силой. Учение давалось Отрепьеву с поразительной легкостью, и в непродолжитель­ное время он стал «зело грамоте горазд».

Бедность и сиротство отнимали у способного ученика надежду на выдающуюся карьеру. В конце концов Юрий поступил на службу к Михаилу Романову. Многие считали Романовых наследниками короны. Служба при их дворе, казалось бы, сулила блестящее будущее. К тому же родовое гнездо Отрепьевых располагалось на Монзе, при­токе Костромы, и там же находилась знаменитая костром­ская вотчина Романовых - село Домнино. Соседство по имению, видно, тоже сыграло роль в том, что провинци­альный дворянин отправился на московское подворье бояр Романовых.

«Наказы» Шуйского называют Юрия Отрепьева бояр­ским холопом. Этот полемический выпад нельзя прини­мать всерьез. Юшка служил Михаилу Романову скорее всего добровольно, иначе как мог он перейти на службу к Черкасскому?

На государевой службе Отрепьевы подвизались в роли стрелецких командиров. В боярских свитах дворяне их ранга занимали должности дворецких и конюших. Юшка «принял честь» от Черкасского, значит, его карьера нача­лась вполне успешно.

Опала, постигшая романовский кружок в ноябре 1600 г., одна не погубила Отрепьева. Под стенами романовского подворья произошло форменное сражение. Во­оруженная свита оказала отчаянное сопротивление царским стрельцам. Царь Иван в таких случаях подвергал боярскую дворню поголовному истреблению. Но Борис не хотел следовать его примеру. Он ограничился тем, что под­верг пытке «ближних» слуг (многие на пытках «помираху») и запретил всем принимать к себе на службу людей из распущенных боярских свит. Зато «большие господа» и их ближайшие советники подверглись самым жестоким карам. Окольничий Михаил Романов и боярин Борис Чер­касский погибли в ссылке.

Юшке Отрепьеву, видно, угрожала нелегкая участь. Патриарх говорил, что он спасся в монастыре «от смерт­ные казни». Борис выражался еще определеннее: боярско­го слугу ждала виселица!

Не благочестивая беседа, а страх перед виселицей при­вел Отрепьева в монастырь. 20-летнему дворянину, пол­ному надежд, сил и энергии, пришлось покинуть свет, за­быть мирское имя. Отныне он стал смиренным чернецом Григорием.

Во время своих скитаний новоиспеченный монах опре­деленно побывал в галичском Железноборском монастырьке (по некоторым сведениям, он там и постригся) и в суздальском Спасо-Евфимиеве монастыре. Если мы взглянем на карту, то убедимся, что оба названных пункта лежат и одном и том же направлении - к северо-востоку от Москвы. Естественно предположить, что слуга опальных бояр искал спасения в родных краях.

По преданию, в Спасо-Евфимиеве монастыре Гришку отдали «под начало» духовному старцу. Жизнь «под началом» оказалась стеснительной, и чернец покинул Спас­скую обитель. В суздальском монастыре Отрепьев задер­жался, по-видимому, все-таки дольше, чем в других попут­ных обителях.

Переход от жизни в боярских теремах к прозябанию и монашеских кельях был слишком резким. Чернец поневоле тяготился монашеским одеянием. Столица притягивала его своими соблазнами. Очень скоро Отрепьев поки­нул провинциальную глушь.

Как же осмелился он вновь появиться в Москве? Во-первых, царь отправил Романовых в ссылку и прекра­тил розыск. Оставшиеся в живых опальные очень скоро заслужили прощение. Во-первых, по словам современни­ков, монашество на Руси нередко спасало преступников от наказания.

Как мог опальный инок попасть в Чудов, самый ари­стократический, кремлевский, монастырь? Дьяки Шуйского удовлетворительно ответили на этот вопрос: нашлось много свидетелей водворения провинциала в Кремле. Вы­яснилось, что Григорий воспользовался протекцией: «бил челом об нем в Чюдове монастыре архимариту Пафнотью» (что ныне крутицкой митрополит, добавили от себя дьяки) «богородитцкой протопоп Еуфимий, чтоб его велел взяти в монастырь и велел бы ему жити в келье у деда у своего у Замятни; и архимарит Пафнотий, для бедности и сиротства взяв его в Чюдов монастырь, дал под нача­ло» (Сб. Русское историческое общество, т. 137, с. 247 ).

Отрепьев недолго прожил под надзором деда. Архимандрит вскоре отличил его и перевел в свою келью. Там чернец, по его собственным словам, занялся литературным трудом. «Живучи-де в Чудове монастыре у архимарита Пафнотия в келии,- рассказывал он знакомым монахам,- да сложил похвалу московским чудотворцам Петру, и Алексею, и Ионе» (Русская историческая библиотека, т. XIII, с. 19 ). Старания Отрепьева были оценены, и с этого момента начался его стремительный, почти сказочный взлет.

Григорий был очень молод и провел в монастыре без году неделю. Несмотря на это, Пафнутий произвел его в дьяконы. Роль келейника влиятельного чудовского архимандрита могла удовлетворить любого, но не Отрепьева. Покинув архимандричью келью, чернец переселился на патриарший двор. Придет время, и патриарх будет оправдываться тем, что он приглашал к себе Гришку лишь «для книжного письма». На самом же деле Отрепьев не только переписывал книги на патриаршем дворе, но и сочинял каноны святым. Патриарх говорил, что чернеца Григория знают и епископы, и игумены, и весь священный собор. Вероятно, так оно и было. На собор и в думу патриарх являлся с целым штатом помощников. В числе их оказал­ся и Отрепьев. Своим приятелям чернец говорит так: «Патриарх-де, видя мое досужество, и учал на царскую думу вверх с собою меня имати, и в славу-де [я] вшел ве­ликую». Заявление Отрепьева насчет его великой славы нельзя считать простым хвастовством.

Потерпев катастрофу на службе у Романовых, Отрепь­ев поразительно быстро приспособился к новым условиям жизни. Случайно попав в монашескую среду, он заметно выделялся в ней. Юному честолюбцу помогли выдвинуть­ся не подвиги аскетизма, а необыкновенная восприимчи­вость натуры. В течение месяцев Григорий усваивал то, на что другие тратили жизнь. Церковники сразу оценили живой ум и литературные способности Отрепьева. Но было в этом юноше и еще что-то, что притягивало к нему и под­чиняло других людей. Служка у деда Замятни, келейник чудовского архимандрита и, наконец, придворный патри­арха! Надо было обладать незаурядными качествами, что­бы сделать такую выдающуюся карьеру в течение всего одного года. Однако Отрепьев очень спешил, должно быть чувствуя, что ему суждено прожить совсем недолгую жизнь...

При царе Борисе Посольский приказ пустил в ход вер­сию, будто Отрепьев бежал от патриарха после того, как прослыл еретиком. Юшка отверг родительский авторитет, восстал против самого бога, впал в «чорнокнижье, и призыване духов нечистых и отъреченья от бога у него выняли». В наказание патриарх со всем вселенским собором «по правилам святых отцов и по соборному уложению приговорили сослати [Отрепьева]... на Белое озеро в заточенье на смерть».

Московские власти адресовали подобные заявления польскому двору. Они старались доказать, что Отрепьев был осужден судом. Это давало им повод требовать от по­ляков выдачи беглого преступника.

При Шуйском Посольский приказ весь эпизод осужде­ния Отрепьева уместил в одну-единственную строку: чернец Григорий впал «в еретичество», и его «с собору хотели (!) сослать в заточенье на смерть». Тут не было и речи о соборном уложении, осудившем Отрепьева.

Версия, рассчитанная на заграницу, не совпала с вер­сией, предназначенной для внутреннего пользования.

После гибели Лжедмитрия дьяки Шуйского составили подборку документов с краткой справкой о личности само­званца. В справке служебного назначения говорилось, что в 1602 г. из Чудова монастыря убежал в Литву «диакон черной Григорий Отрепьев, и в Киеве и в пределах его... и чернокнижество обратися, и ангельский образ сверже и обруга, и по действу вражию отступив зело от бога» (Сб. Русское историческое общество, т. 137, с. 193-194 ). Оказывается, Отрепьев впал в ересь уже после побега за рубеж! Значит, до побега у патриарха попросту не было основания для того, чтобы приговорить Отрепьева к смер­ти.

Когда московские епископы писали в Польшу, будто они обличили чернеца Григория «перед собой» и осудили на смерть, они грешили против истины. На самом деле они прокляли Отрепьева лишь после того, как в Литве объявился Лжедмитрий.

Розыск о похождениях Григория Отрепьева в пределах России не потребовал от московских властей больших усилий. Зато расследование его деятельности за рубежом сразу натолкнулось на непреодолимые трудности. В конце концов годуновская полиция смогла заполучить двух бро­дячих монахов, которые «провожали» Гришку за кордон и «знались» с ним в Литве.

Но бродяги, неизвестным путем попавшие в руки властей, не внушали доверия никому, включая правительство. Власти, не церемонясь, звали их «ворами». Авторитетные свидетели объявились в Москве только два года спустя. Бориса уже не было в живых. В столице произошел переворот, покончивший с властью и жизнью Лжедмитрия I. Главарь заговорщиков Василий Шуйский нуждался в материалах, неопровержимо доказывавших самозванство свергнутого им «царя Дмитрия». В такой момент в Москву как нельзя более кстати прибыл чернец Варлаам, обра­тившийся к правительству со знаменитым «Изветом».

Сочинение Варлаама считали ловкой подделкой, пред­принятой в угоду властям предержащим. Даже такой глубокий и осторожный в своих выводах исследователь, как С. Ф. Платонов, называл «Извет» скорее любопытной сказ­кой, чем показанием достоверного свидетеля. Но отноше­ние к «Извету» со временем стало меняться. Обнаружи­лось, что летописный текст «Извета» отличается от вновь открытых архивных. В этих последних отсутствовали ци­таты из грамот Лжедмитрия I, украшавшие летописный список и вызывавшие наибольшее недоверие. Последние подозрения насчет возможности поздней подделки рассея­лись сами собой, когда в подлинные описях царского ар­хива начала XVII в. нашли прямые указания на следст­венное дело старца Варлаама Яцкого.

Отрепьев бежал за кордон не один, а в сопровождении двух монахов - Варлаама и Мисаила. Имя сообщника От­репьева, «вора» Варлаама, было всем известно из борисовых манифестов. Варлаам вернуля в Россию через не­сколько месяцев после воцарения Лжедмитрия I. Воеводы самозванного царя на всякий случай задержали «вора» на границе и в Москву не пустили.

Со смертью Лжедмитрия I ситуация переменилась. Мо­сковское духовенство заочно осудило не только Отрепье­ва, но и его сообщника. Взятый к допросу Варлаам имел все основания ожидать, что его заточат в тюрьму. Мало надеясь на благополучный исход дела, беглый монах за­кончил свою челобитную удивительной просьбой. «Мило­сердный царь-государь и великий князь Василий Иванович всея Русии,- писал он,- пожалуй меня, богомольца своего, вели отпустить на Соловки к Зосиме и Саватею» (Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографической экспедицией, т. 2, с. 143 ).

Монастырь на пустынных островах Студеного моря давно превратился в место ссылки особо опасных государственных преступников. Почему же Варлаам просился на Соловки? Очевидно, убийство самозванца так напугало его, что ссылку на Север он считал лучшим для себя исхо­дом.

Бросается в глаза одна интересная особенность сочи­нения Варлаама. Если бы беглый монах продал свое перо новым властям и написал подложными «Извет» под их дик­товку, он употребил бы красноречие на обличение само­званца в первую очередь. Однако в «Извете» Варлаам не столько бранил Отрепьева, сколько оправдывал себя. Безыскусность его рассказа поразительна. Страх наказа­ния за пособничество Отрепьеву удивительно контрасти­рует с наивным стремлением выставить себя противником расстриги.

Варлаам выказывает исключительную осведомленность о первых шагах самозванца в Литве. Никому из русских авторов, кроме Варлаама, не известен тот факт, что в Самборе самозванец велел казнить московского дворянина, пы­тавшегося изобличить его как Гришку Отрепьева. Эпизод этот засвидетельствован документом, не внушающим сомнения,- письмом Юрия Мнишека из Самбора, написан­ным тотчас после казни годуновского агента.

В то самое время как по милости «царевича» лишился головы первый московит, Варлаам угодил в самборскую тюрьму. На этом факте автор челобитной пытается пост­роить всю свою защиту. Он называет казненного дворяни­на «товарищем» и просит московские власти допросить Юрия Мнишека, чтобы удостовериться в истинности его слов. Во время допросов Варлаама Юрий Мнишек и вдова Лжедмитрия в самом деле находились под следствием в Москве и допросить их было можно.

Историки выражали крайнее удивление по поводу того, что Варлаам помнил точную дату выступления самозван­ца из Самбора в московский поход - «августа в пятый на десять день». На этом основании автора «Извета» подозре­вали в мистификации и в том, что он составил «Извет» по поздним документам. Точность Варлаама в данном случае легко объяснима. Старец не мог забыть день, когда самозванец выступил из Самбора, так как именно в этот день за ним захлопнулись двери самборской тюрьмы.

Варлаам рассказывает о том, что вышел из тюрьмы по­сле пятимесячного заключения благодаря милости Марины Мнишек. Как видно, он не имел ни малейшего пред­ставления о подлинных причинах своего освобождения. Причины же эти были достаточно просты. В течение четы­рех месяцев Лжедмитрию сопутствовал успех. Но затем его армия подверглась разгрому и сам он едва избежал плена. Юрий Мнишек заблаговременно покинул его лагерь. Авантюре, казалось, пришел конец. В такой ситуа­ции вопрос о безопасности самозванца перестал волновать владельцев Самбора и они «выкинули» Варлаама из самборской тюрьмы.

Старец Варлаам оказался сущим кладом для москов­ских судей, расследовавших жизнь и приключения Гриш­ки Отрепьева. Стремясь снять с себя подозрения в пособ­ничестве Отрепьеву, Варлаам одновременно старался воз­можно более точно изложить факты, касавшиеся «исхода» трех бродячих монахов в Литву. Его сочинение пестрит точными датами. Но можем ли мы доверять им? Чтобы от­ветить на этот вопрос, надо вспомнить, что Варлаам опи­сал события, от которых его отделяло от двух до пяти лет. Очевидно, времени прошло не слишком много. К тому же старый монах прекрасно ориентировался в церковных праздниках. Он не забыл, что Москву покинул «в великий пост на другой неделе», что в Новгород-Северском служил «на Благовещеньев день», перешел рубеж «на третьей не­дели после велика дни» и т. д.

Варлаам старательно умалчивал о том, что предшест­вовало «исходу» в Литву, и представлял дело так, будто познакомился с Отрепьевым случайно, за день до отъезда из Москвы. Однажды, повествует Варлаам, он шел по Вар­варке (это была самая многолюдная торговая улица, про­ходившая мимо нынешней гостиницы «Россия»), вдруг его догнал молодой чернец, назвавшийся Григорием От­репьевым. Григорий предложил ему ехать в Чернигов и дальше, ко гробу господню. Варлаам согласился, и на дру­гой день чернецы выехали из столицы.

Исследователи недоумевали, как мог Варлаам из-за случайной встречи с незнакомым человеком без промедле­ния пуститься в трудный и далекий путь.

Самое сомнительное в рассказе Варлаама, конечно, то, что он, по его словам, не был прежде знаком с Отрепье­вым. Что же касается внезапности отъезда, то тут как раз нет ничего удивительного. Дело происходило в последние зимние дни 1602 г., когда в Москве царил голод. Хотя Вар­лаам и утверждал, будто принял предложение Отрепьева «для душевного спасения», на самом деле монахов торопи­ли в путь не души, а бренные тела. Раньше Варлаама к Отрепьеву присоединился Мисаил, его приятель по Чудо­ву монастырю.

Отъезжавших монахов никто в городе не преследовал. В первый день они спокойно беседовали на центральной посадской улице, на другой день встретились в Иконном ряду, прошли за Москву-реку и там наняли подводу до Волхова. Никто не тревожил бродячих монахов и в порубежных городах. Отрепьев открыто служил службу в церкви. В течение трех недель друзья собирали деньги на строительство захолустного монастыря. Все собранное се­ребро иноки присвоили себе.

Легендарное «Сказание об Отрепьеве» живо описывает сцену в корчме, которая получила широкую известность благодаря трагедии А. С. Пушкина. Трое беглецов остановились в деревне на самой границе, но тут неожиданно узнали, что на дороге выставлены заставы. Отрепьев стал «от страху яко мертв» и молвил попутчикам: «Нас ради застава сия, аз же утаився Иова патриарха и с вами бегу ся ять».

Весь этот рассказ вымышлен. Отъезд Отрепьева и его друзей из Москвы попросту никем не был замечен. Власти не имели причин принимать экстренные меры для их по­имки. Беглецы миновали рубеж без всяких приключений. Сначала монахи, как о том повествует Варлаам, провели три недели в Печерском монастыре в Киеве, а потом пере­шли во владения князя Константина Острожского, в Острог.

Показания Варлаама относительно пребывания бегле­цов в Остроге летом 1602 г. подтверждаются неоспоримыми доказательствами. В свое время Л. Добротворский обнару­жил в книгохранилище Загоровского монастыря на Волыни книгу, отпечатанную в Остроге в 1594 г., с надписью: «Лета от сотворении миру 7110-го (1602 г.- Р. С), меся­ца августа в l4-й день, сию книгу Великого Василия дал нам Григорию з братею, с Варлаамом да Мисаилом, Кон­стантин Константинович, нареченный во светом крещении Василей, божиею милостию пресветьлое княже Острожское, воевода Киевский» (Вестник Западной России, т. II, кн. 6. Вильно, 1866, с. 96 ). Как видно, Отрепьев, прове­дя лето и Остроге, успел снискать расположение магната и получил от него щедрый подарок.

Покинув Острог, трое монахов благополучно водвори­лись в Дерманском монастыре, принадлежавшем Острожскому. Но Отрепьев не для того покинул патриарший дво­рец и кремлевский Чудов монастырь, чтобы похоронить Себя в захолустном литовском монастырьке. По свидетельству Варлаама, Григорий скрылся из владений Острожского, сбросил монашеское одеяние и, наконец, объявил себя царевичем. Неизвестная рука сделала в книге Василия Великого дополнение к дарственной надписи. Над сло­гом «Григорию» кто-то вывел слова «царевичю московскому». Автором новой подписи мог быть либо один из трех владельцев книги, либо кто-то из их единомышленников, уверовавших в «царевича».

Поправка к дарственной надписи замечательна не сама по себе, а всего лишь как подтверждение показаний Варлаама.

Для проверки «Извета» Варлаама П. Пирлинг впервые привлек один любопытный источник - исповедь самозван­ца. Когда Адам Вишневецкий известил короля о появле­нии московского «царевича», тот затребовал подробные объяснения. И князь Адам записал рассказ самозванца о его чудесном спасении.

«Интервью» претендента, кстати до сих пор не переве­денное с латыни на русский, производит самое странное впечатление. Самозванец довольно подробно повествует о тайнах московского двора, но тут же начинает неискусно фантазировать, едва переходит к изложению обстоятельств своего чудесного спасения. По словам Дмитрия, его спас некий воспитатель, который, узнав о планах жестокого убийства, подменил царевича мальчиком того же возраста. Несчастный мальчик и был зарезан в постельке царевича. Мать-царица, прибежав в спальню и глядя на убитого, лицо которого стало свинцово-серым, не распознала подлога.

В момент, когда решалась его судьба, самозванцу надо было выложить все аргументы, но «Дмитрий» не сумел привести ни одного серьезного доказательства своего цар­ственного происхождения.

«Царевич» избегал называть точные факты и имена, ко­торые могли быть опровергнуты в результате проверки. Он признавал, что его чудесное спасение осталось тайной для всех, включая мать, томившуюся тогда в монастыре в России.

Знакомство с рассказом «Дмитрия» обнаруживает тот поразительный факт, что он явился в Литву, не имея хо­рошо обдуманной и достаточно правдоподобной легенды. Исповедь «царевича» кажется неловкой импровизацией и невольно обличает его самозванство. Но, конечно же, не все здесь было ложью.

Новоявленный «царевич» в Литве жил у всех на виду, и любое его слово легко было тут же проверить. Если бы «Дмитрий» попытался скрыть известные всем факты, он прослыл бы явным обманщиком. Так, все знали, что московит явился в Литву в рясе. О своем пострижении «царе­вич» рассказал следующее. Перед смертью воспита­тель вверил спасенного им мальчика попечению некоей дворянской семьи. «Верный друг» держал воспитанника в своем доме, но перед кончиной посоветовал ему, чтобы из­бежать опасности, войти в обитель и вести жизнь монаше­скую. Юноша так и сделал. Он обошел многие монастыри Московии, и наконец один монах опознал в нем царевича. Тогда «Дмитрий» решил бежать в Польшу...

История самозванца напоминает как две капли воды ис­торию Григория Отрепьева в московский период его жиз­ни. Вспомним, что Гришка воспитывался в дворянской семье и обошел Московию в монашеском платье.

Описывая свои литовские скитания, «царевич» упомя­нул о пребывании у Острожского, переходе к Габриэлю Хойскому в Гощу, а потом в Брачин, к Вишневецкому. Там, в имении Вишнивецкого в 1603 г. и был записан его рассказ. Замечательно, что спутник Отрепьева Варлаам называет те же самые места и даты: в 1603 г. Гришка «очютился» в Брачине, у Вишневецкого, а до того был в Остроге и Гоще. П. Пирлинг, впервые обнаруживший это знаменательное совпадение, увидел в нем бесспорное до­казательство тождества личности Отрепьева и Лжедмитрия I.

В самом деле, поскольку в рассказах самозванца и Варлаама одинаково переданы обстоятельства места и време­ни, возможность случайного совпадения исключается. Важно и то, что возможность сговора между ними тоже исключается. Варлаам не мог знать секретный доклад Вишневецкого королю, а самозванец не мог предвидеть того, что напишет Варлаам после его смерти.

Помимо исповеди «Дмитрия», важный материал для суждения о личности самозванца дают его автографы. Двое ученых, И. А. Бодуэн де Куртенэ и С. Л. Пташицкий, подвергли палеографическому анализу письмо «царевича» к папе и установили парадоксальный факт. «Дмитрий» владел изысканным литературным слогом, по при этом до­пускал грубейшие ошибки. Вывод напрашивается сам со­бой: самозванец лишь переписал письмо, сочиненное для него иезуитами. Графологический анализ письма показал, что Лжедмитрий был великороссом, плохо знавшим польский язык. По-русски же он писал свободно. Более того, его почерк отличался изяществом и имел характерные особенности, присущие школе письма московских при­казных канцелярий.

Это еще одно совпадение, подтверждающее тождество Лжедмитрия и Отрепьева. Мы помним, что почерк Отрепь­ева был весьма хорош, и потому сам патриарх взял его к себе для «книжного письма».

На Руси грамотность никого не удивляла, но каллигра­фы попадались среди грамотеев чрезвычайно редко. С точ­ки зрения удостоверения личности изящный почерк в те времена имел несравненно большее значение, чем, скажем, сейчас.

Будучи иноком поневоле, Отрепьев тяготился затвор­нической жизнью. И в самозванце многое выдавало быв­шего невольного монаха. Беседуя с иезуитами, «Дмитрий» не мог скрыть злость и раздражение, едва заходила речь о монахах.

Анализируя биографическую информацию об Отрепьеве и самозванном царевиче, мы замечаем, что она совпадает по многим важным пунктам. След реального Отрепьева теряется на пути от литовского кордона до Острога - Гощи - Брачииа. И на том же самом пути в то же самое время обнаруживаются первые следы Лжедмитрия I. На названном строго очерченном отрезке пути и произошла метаморфоза - превращение бродячего монаха в цареви­ча. Свидетелей этой метаморфозы было достаточно.

Варлаам наивно уверял, будто расстался с Гришкой до того, как последний назвался царевичем. Он сообщил, что Отрепьев учился в Гоще у протестантов и зимовал там у князя Януша Острожского. Князь Януш подтвердил все это собственноручным письмом. В 1604 г. он писал, что знал «Дмитрия» несколько лет, что тот жил довольно дол­го в монастыре его отца, в Дермане, а потом пристал к анабаптистам (очевидпо, гощинским). Письмо уличает Варлаама во лжи. Оказывается, и в Гоще, и еще раньше, в Дермане, князь Януш знал Отрепьева только под именем царевича Дмитрия.

По-видимому, Отрепьев уже в Киево-Печерском мона­стыре пытался выдать себя за царевича Дмитрия. В книгах Разрядного приказа находим любопытную запись о том, как Отрепьев разболелся «до умертвия» и открылся печерскому игумену, сказав, что он царевич Дмитрий. «А ходит бутто в ыскусе, не пострижен, избегаючи, укры­ваясь от царя Бориса...» Печерский игумен, по словам Варлаама, указал Отрепьеву и его спутникам на дверь. «Четыре-де вас пришло,- сказал он,- четверо и подите».

Кажется, Отрепьев не раз пускал в ход один и тот же неловкий трюк. Он прикидывался больным не только в Печерском монастыре. По русским летописям, Григорий «разболелся» и в имении Вишневецкого. На исповеди он открыл священнику свое «царское происхождение». Впро­чем, в докладе Вишневецкого королю никаких намеков на этот эпизод нет. Так или иначе попытки авантюриста най­ти поддержку у православного духовенства в Литве потер­пели полную неудачу. В Киево-Печерском монастыре ему указали на дверь. В Остроге и Гоще было не лучше. Само­званец не любил вспоминать это время. На исповеди у Вишневецкого «царевич» сообщил кратко и неопределенно, будто бежал к Острожскому и Хойскому и «молча там на­ходился».

Совсем по-другому излагали дело иезуиты. Они утверж­дали, что претендент обращался за помощью к Острожскому, но тот будто бы велел гайдукам вытолкать самозваанца за ворота. Сбросив монашеское платье, «царевич» .лишился верного куска хлеба и, по словам иезуитов, стал прислуживать на кухне у пана Хойского.

Никогда еще сын московского дворянина не опускался так низко. Кухонная прислуга... Растерявший разом всех своих прежних покровителей, Григорий, однако, не пал ду­хом. Тяжелые удары судьбы могли сломить кого угодно, только не Отрепьева.

«Расстрига» очень скоро нашел новых покровителей, и весьма могущественных, в среде польских и литовских магнатом. Первым из них был Адам Вишневецкий. Он снабдил Отрепьева приличным платьем, велел возить его и карете и сопровождении своих гайдуков.

Авантюрой магната заинтересовались король и первые сановинки государства, в их числе канцлер Лев Сапега. На службе у канцлера подвизался некий холоп Петрушка, московский беглец, по происхождению лифляндец, попавший и Москву в годовалом возрасте как пленник. Тайно потворствуя интриге, Сапега объявил, что его слуга, которого теперь стали величать Юрием Петровским, хорошо знал царевича Дмитрия по Угличу.

При встрече с самозванцем Петрушка, однако, не нашелся, что сказать. Тогда Отрепьев, спасая дело, сам «узнал» бывшего слугу и с большой уверенностью стал расспрашивать его. Тут холоп также признал «царевича» по характерным приметам: бородавке около носа и неравной длине рук. Как видно, приметы Отрепьева сообщили холо­пу заранее те, кто подготовил инсценировку.

Сапега оказал самозванцу неоценимую услугу. Одно­временно ему стал открыто покровительствовать Юрий Мнишек. Один из холопов Мнишека также «узнал» в Отрепьеве царевича Дмитрия.

Таковы были главные лица, подтвердившие в Литве царское происхождение Отрепьева. К ним присоединились московские изменники братья Хрипуновы. Эти дворяне бе­жали в Литву в первой половине 1603 г.

Варлаам очертил весь круг лиц, «вызнавших царевича» за рубежом. Он забыл упомянуть лишь о двух первых спо­движниках авантюриста - о себе и Мисаиле...

Едва ли могли убедить кого-нибудь наивные сказки претендента и речи собравшихся вокруг него свидетелей. Во всяком случае Вишневецкий и Мнишек не сомнева­лись в том, что имеют дело с неловким обманщиком. Пово­рот в карьере авантюриста наступил лишь после того, как за его спиной появилась некая реальная сила.

Отрепьев с самого начала обратил свои взоры в сторо­ну запорожцев. Этот факт засвидетельствован многими. Ярославец Степан, державший иконную лавку в Киеве, показывал, что к нему захаживали казаки и с ними Гришка, который был еще в монашеском платье. У черкас (казаков) днепровских в полку видел Отрепьева, но уже «розстрижена», старец Венедикт: Гришка ел с казаками мясо (оче­видно, дело было в пост, что и вызвало осуждение старца) и «назывался царевичем Дмитрием».

Поездка в Запорожье связана была с таинственным исчезновением Отрепьева из Гощи. Перезимовав в Гоще, Отрепьев, как писал Варлаам, с наступлением весны «из Гощеи пропал безвестно». Замечательно, что расстрига об­щался как с гощинскими, так и с запорожскими протестан­тами. В Сечи его с честью приняли в роте старшины Гера­сима Евангелика.

Сечь бурлила. Буйная запорожская вольница точила сабли на московского царя. Вновь найденная Разрядная роспись 1602-1603 гг. свидетельствует о том, что в первой половине 1603 г. Годунов послал дворян на границу, в Бе­лую, «для приходу черкас». Местный бельский летописец подтверждает, что именно тогда в двух пограничных уез­дах поставлены были заставы «от литовского рубежу».

Сведения о нападении запорожцев совпадают по вре­мени со сведениями о появлении среди них самозванного царевича. Именно в Запорожье в 1603 г. началось форми­рование той повстанческой армии, которая позже приняла участие в московском походе самозванца. Казаки энергич­но закупали оружие, вербовали охотников. Обеспокоенный размахом военных приготовлений в Сечи, король 12 декаб­ря 1603 г. особым указом запретил продажу оружия каза­кам. Но казаки не обратили внимания на грозный мани­фест.

К новоявленному «царевичу» явились гонцы с Дона. Донское войско готово было идти на Москву. Крепостниче­ское государство пожинало плоды собственной политики притеснения вольного казачества. Самозванец послал на Дон свой штандарт - красное знамя с черным орлом. Его юнцы выработали затем «союзный договор» с казачьим поиском.

В то время как окраины глухо волновались, в сердце России появились многочисленные повстанческие отряды. Династия Годуновых оказалась на краю гибели. Отрепьев уловил чутьем, сколь огромные возможности открывает перед ним сложившаяся ситуация.

Казаки, беглые холопы, закрепощенные крестьяне связывали с именем царевича Дмитрия надежды на освобождение от ненавистного крепостнического режима, установ­ленного в стране Годуновым. Отрепьеву представлялась возможность возглавить широкое народное выступление.

Некоторые историки высказывали предположение, будто за Дмитрия выдавало себя безвестное лицо, казак. Будь так, что могло помешать ему найти путь в степи после неудачи в Киеве и Остроге?

Увы, гипотеза эта вовсе не подтверждается фактами. Подлинный Лжедмитрий-Отрепьев, будучи дворянином по происхождению и воспитанию, не доверял ни вольному «гулящему» казаку, ни пришедшему в его лагерь комарицкому мужику. Самозванец мог стать казацким предво­дителем, вождем народного движения. Но он предпочел сговор с врагами России.