Страдания юного Вертера. Фауст (сборник). Анализ романа «Страдания юного Вертера» (И. В. Гёте)

С первых же страниц романа читатель оказывает­ся вовлеченным во внутренний мир героя, проникает­ся глубочайшей симпатией к нему и становится пове­ренным его переживаний. Письма Вертера другу вос­принимаются так, как если бы они были написаны нам, каждому из нас.

«Страдания юного Вертера» - самое интимное про­изведение Гете. Мы, конечно, понимаем, что герой - вымышленное лицо, но за ним видится сам Гете; нам ясно, что надо самому пережить подобное, иначе автор не мог бы с таким чувством выразить происходящее в душе героя.

Невольно отождествляя Гете с Вертером, едва ли не каждый читатель ощущает, что переживания героя свойственны и нам. Другие герои Гете интересны, вы­зывают восхищение, но на них мы всегда смотрим более или менее со стороны. Вертер входит в наши души как часть нас самих.

Уже краткое предуведомление «издателя» писем призывает читателя проникнуться уважением к уму и сердцу героя и пролить слезы над его участью, а за­тем сразу следуют письма героя, чарующие своим задушевным тоном. Автор этих писем без оглядки, полностью раскрывает свое сердце. Шаг за шагом рас­сказывает он, как прибыл в маленький городок; мы узнаем о смятении, владеющем его душой после какой-то сложной любовной истории, когда он бежал от двух девушек, увлеченных им, слышим о его жажде одиночества; вместе с ним любуемся окружающей природой, затем наступает роковой момент в его судь­бе - он встречается с дочерью местного чиновника Лоттой и влюбляется в нее.

В немногих штрихах Вертер передает облик пре­лестной девушки и, главное, с такой выразительностью говорит о своем чувстве к ней, что строки книги пробуждают в каждом читающем воспоминание о его собственной самой большой любви в моло­дости.

Вертеру не суждено обрести взаимность. Лотта помолвлена, ее жених Альберт достойный молодой человек. Правда, он иного склада, чем Вертер, лишен его тонкой чувствительности, не столь мечтателен, но зато практичен и обеими ногами крепко стоит на земле.

Поняв безнадежность своей страсти, Вертер поки­дает город, становится чиновником при дипломатиче­ской миссии маленького государства, но не находит утешения в службе, которая связана для него не толь­ко с бессмысленной работой, но и с унизительным положением, ибо он, как бюргер, человек низшего со­словия, чужой в аристократической среде, хотя умом и талантами превосходит тех, кто выше его по соци­альному положению.

Решив вернуться в городок, он находит Лотту уже замужем за Альбертом. Страсть его от этого не гас­нет, а еще более возрастает, становится болезненной. Продолжая встречаться с любимой, которая располо­жена к нему дружески, Вертер однажды в порыве чувства заключает ее в объятия; хотя она горячо от­вечает на его поцелуй, рассудок заставляет ее опо­мниться, и она запрещает ему видеться с нею. В отчая­нии Вертер кончает самоубийством, стреляясь из пи­столета, одолженного им у Альберта.

Если на протяжении большей части рассказа чи­татель узнает о происходящем из писем Вертер а, то к концу повествование ведется от имени неназванно­го «издателя» писем, героя. Здесь изложение стано­вится более сухим, но временами даже «издатель» не в состоянии удержаться от эмоциональных выраже­ний, когда речь заходит о чувствах, волновавших Вер-тера.

В автобиографии Гете подал повод думать, будто «Страдания юного Вертера» были написаны им под непосредственным впечатлением его неудачной любви к Шарлотте Буфф, с которой он познакомился вскоре после приезда в Вецлар в 1772 году. Любовь к Лотте длилась всего около четырех месяцев, с июня по сен­тябрь этого года. По его собственному признанию, он не скрывал свою страсть, но поведение Шарлотты и ее жениха убедило его, что «с этим приключением надо покончить», и он «решил уехать по доброй воле», прежде чем его прогонят «невыносимые обстоятельст­ва» (3, 468).

Гете рассказал в мемуарах, что одно время он но­сился с мыслью о самоубийстве, но потом «отбросил свою дурацкую ипохондрию и решил - надо жить. Чтобы с достаточной бодростью осуществить это на­мерение, мне, однако, нужно было справиться с некоей поэтической задачей: высказать все свои чувства, мысли и мечтания касательно упомянутого отнюдь не маловажного предмета (то есть самоубийства. - А. А.). Для этой цели я собрал воедино все элементы, уже несколько лет не дававшие мне покоя, и постарался с полной ясностью представить себе случаи, более других меня угнетавшие и тревожившие; но все они упорно не отливались в форму: мне недоставало со­бытия - фабулы, в которой я мог бы их воплотить. Внезапно я услышал о смерти Иерузалема, и сра­зу за первой вестью пришло точнейшее и подробней­шее описание рокового события. В это же самое мгно­вение созрел план «Вертера»; составные части целого устремились со всех сторон, чтобы слиться в плотную массу... Удержать редкостную добычу, отчетливо уви­деть перед собой произведение со столь значительным и многообразным содержанием, разработать его во всех частях мне было тем важнее, что я опять попал в весьма досадное и еще более безнадежное, чем в Вецларе, положение» (3, 494).

Это признание раскрывает, как складывался замысел «Страданий юного Вертера». Все в романе осно­вано на подлинных фактах, на личных переживаниях Гете, на истории Иерузалема, на наблюдениях над окружающими. «Многообразие», о котором говорит Гете, имеет в виду не внешние события - их совсем немного в романе,- а чувства, настроения, интересы - словом, духовный мир героя, изображение которого составляет главное содержание «Страданий юного Вер­тера».

В рассказе Гете дело выглядит так, будто неудачная любовь к Шарлотте, любовь к еще одной женщине и самоубийство Иерузалема следовали непосредст­венно друг за другом. Между тем все обстояло не­сколько иначе.

Гете расстался с Шарлоттой и ее мужем, Кестнером в сентябре 1772 года. Той же осенью он позна­комился с семьей писательницы Софи Ларош и воспы­лал нежными чувствами к ее семнадцатилетней дочери Максимилиане (близкие называли ее Максе). 30 ок­тября покончил самоубийством Иерузалем. В январе 1774 года Максе была выдана за купца Брентано. Брак оказался несчастливым. Гете часто бывал в ее доме, мужу это весьма не понравилось, и он изгнал поклон­ника своей жены.

Твердо установлено, что Гете принялся за созда­ние романа в феврале 1774 года и через четыре недели завершил его. Таким образом, прошло года полтора после смерти Иерузалема, прежде чем Гете начал пи­сать свое произведение, а история с Максимилианой произошла как раз в начале 1774 года; тогда и был создан роман.

Вопроса о хронологии событий не стоило бы ка­саться ради того, чтобы исправить неточность в рас­сказе Гете. Важнее другое. Несмотря на кажущееся прямое соответствие между Гете и его героем, на са­мом деле «Страдания юного Вертера» - отнюдь не автобиографический рассказ и не исповедь, хотя ро­ман нередко производит именно такое впечатление.

Как подлинный художник, Гете профильтровал свой жизненный опыт, соединил две любовные исто­рии в одну, наделил героя некоторыми своими чертами и переживаниями, но внес в его характер и черты несвойственные себе, взяв их у Иерузалема.

Внешняя канва событий близка к тому, как разви­вались отношения между Шарлоттой Буфф и Гете, но не случайно и она, и Кестнер были обижены и раздражены, когда прочитали «Страдания юного Вер­тера»: им показалось, что Гете исказил отношения между ними тремя; эти люди, подобно многим чи­тателям, видели в романе просто изложение того, что было в действительности. Гете с трудом успокоил их обещанием исправить «неточности» во втором издании. Но он не скоро принялся за эту работу. Лишь в 1787 году, тринадцать лет спустя и через двенадцать лет после того, как он поселился в Веймаре, Гете кое-что изменил в романе, но, конечно, не столько ради друзей, сколько из-за того, что многое изменилось в нем самом и он захотел произвести изменения в сти­ле, композиции и характеристиках персонажей. Из языка романа исчезла намеренная неправильность ре­чи, характерная для стиля «бури и натиска»; была смягчена характеристика Альберта; введена история работника, совершившего убийство из ревности. Но, пожалуй, главное состояло в том, что рядом штрихов Гете сделал повествование более объективным, тогда как в первом варианте почти все было показано так, как оно виделось Вертеру.

Второй вариант стал каноническим, так как Гете включил его в собрание своих сочинений. С тех пор читатели знакомятся с первым романом Гете не со­всем в том виде, в каком он буквально потряс совре­менников. Но изменения не были столь радикальными, чтобы лишить роман той страсти, непосредственности, того ощущения молодости, которые пронизывают этот самый лиричный из романов Гете. Мы рассматриваем роман в том виде, в каком Гете его оставил на суд поколений в годы зрелости.

Сила любви, поднимающейся на самую вершину страсти, нежная, ранимая душа, восхищение природой, тонкое чувство красоты - эти черты Вертера являются общечеловеческими, и они сделали его одним из лю­бимейших героев мировой литературы. Но не только они.

Близок Вертер многим людям и своими страдания­ми, своей неудовлетворенностью. Особенно людям молодым, ибо они, подобно ему, крайне остро и тяжело переживают неудачи и мучаются, когда жизнь не оправдывает их ожиданий.

Если этим Вертер подобен многим, то в другом он герой того склада, какой был особенно близок самому Гете. Хотя Вертер во многом похож на интеллигент­ных молодых бюргеров 1770-х годов, вместе с тем он наделен качеством совершенно гетевским. У Вертера мирообъемлющая душа. Он глубоко ощущает свою связь со вселенной. Ему равно близки небеса с их могучими стихиями, и муравей, ползущий в траве, и даже камень, валяющийся на дороге. Таково кореня­щееся в самых глубинах души его мироощущение. Всеми фибрами, кончиками нервов ощущает Вертер мировую жизнь.

Он человек чувства, у него есть своя религия, и в этом он подобен самому Гете, который с юных лет воплощал свое меняющееся мироощущение в создан­ных его воображением мифах. Вертер верит в бога, но это совсем не тот бог, которому молятся в церквах. Его бог - это незримая, но постоянно ощущаемая им душа мира. Верование Вертера близко к гетевскому пантеизму, но не полностью сливается с ним и не мо­жет слиться, ибо Гете не только чувствовал мир, но и стремился познать его. Вертер - это наиболее пол­ное воплощение того времени, которое получило на­звание эпохи чувствительности.

Средствами своего искусства Гете сделал так, что история любви и мук Вертера сливается с жизнью всей природы. Хотя по датам писем Вертера видно, что от встречи с Лоттой до смерти проходит два года, Гете сжал время действия, и сделал это так: встреча с Лот­той происходит весной, самое счастливое время люб­ви Вертера - лето; самое мучительное для него начи­нается осенью, последнее предсмертное письмо он на­писал Лотте 21 декабря. Так, подобно мифическим героям первобытных времен, в судьбе Вертера отра­жаются расцвет и умирание, происходящие в природе.

Пейзажи в романе постоянно намекают на то, что судьба Вертера выходит за рамки обычной истории неудачной любви. Она проникнута символичностью, и широкий вселенский фон его личной драмы придает ей поистине трагический характер.

На наших глазах развивается сложный процесс душевной жизни героя. Сколько радости, жизнелюбия, наслаждения красотой и совершенством мироздания звучит в удивительном по своему лиризму письме от 10 мая, в котором Вертер описывает, как он, лежа в высокой траве, наблюдает тысячи всевозможных былинок, червяков и мошек; в этот миг он чувствует «близость всемогущего, создавшего нас по своему по­добию, веяние вселюбящего, судившего нам парить в вечном блаженстве...» (6, 10).

Но вот Вертер начинает сознавать безнадежность своей любви к Лотте, и меняется его мироощущение. 18 августа он пишет: «Могучая и горячая любовь моя к живой природе, наполнявшая меня таким блажен­ством, превращая для меня в рай весь окружающий мир, теперь стала моим мучением... зрелище бесконеч­ной жизни превратилось для меня в бездну вечно от­верстой могилы» (6, 43, 44).

Предвестием катастрофы полна одна из декабрь­ских ночей, когда из-за оттепели река вышла из бе­регов и затопила ту самую долину, которую Вертер так вдохновенно описал в письме 10 мая: «Страшно смотреть сверху с утеса, как бурлят при лунном свете стремительные потоки, заливая все вокруг; рощи, поля и луга и вся обширная долина - сплошное море, бу­шующее под рев ветра!.. Стоя над пропастью, я про­стирал руки, и меня влекло вниз! Вниз! Ах, какое бла­женство сбросить туда вниз мои муки, мои страдания!»

Божество, казавшееся Вертеру раньше таким бла­гим, дарящим одну лишь радость, преобразилось в его глазах. «Отец мой, неведомый мне! Отец, раньше за­полнявший всю мою душу и ныне отвративший от меня свой лик! Призови меня к себе!» (6, 75) -вос­клицает Вертер, для которого небеса стали обителью

Так Вертер становится первым провозвестником мировой скорби в Европе, задолго до того, как ею проникнется значительная часть романтической лите­ратуры.

Причина мук и глубокой неудовлетворенности Вер­тера жизнью не только в несчастной любви. Пытаясь излечиться от нее, он решает попробовать силы на государственном поприще, но, как бюргеру, ему могут предоставить только скромный пост, никак не соот­ветствующий его способностям. Формально его рабо­та - чисто секретарская, но фактически он должен думать и составлять деловые бумаги за своего шефа. Посланник, при котором, состоит Вертер,-педантич­ный дурак, «вечно недоволен собой, а потому и на него ничем не угодишь. У меня работа спорится, и пишу я сразу набело. А он способен возвратить мне бумагу и сказать: «Недурно, но посмотрите-ка еще раз - всегда можно найти более удачное выражение и более правильный оборот» (6, 52). Сам он, конечно, ни на что не способен, но от подчиненного требует совершенства.

Раздраженный молодой человек уже собрался было подать в отставку, однако его отговорил и приободрил министр. Он, по словам Вертера, отдал «должное юно­шескому задору, проглядывающему в моих сумасброд­ных ] идеях о полезной деятельности, о влиянии на других и вмешательстве в важные дела», но предложил эти идеи «смягчить и направить по тому пути, где они найдут себе верное применение и окажут плодотвор­ное действие!» (6, 56 - 57). Даже умерив пыл, Вертер все же не смог ничего осуществить. Произошел инци­дент, положивший конец его неудачно начавшейся службе.

Граф К., оказывавший ему покровительство, пригла­сил его к себе на обед. То была высокая честь для скромного чиновника и бюргера. Ему следовало после обеда удалиться, дабы не мешать аристократическому обществу, собравшемуся для времяпрепровождения, но он этого не сделал. Тогда граф оказался вынужден­ным сказать ему об этом, то есть, попросту говоря, выгнать Вертера, одновременно, впрочем, прося его извинить «наши дикие нравы» (б, 58). Слух о проис­шествии мгновенно распространился по городу, и до Вертера дошло, что о нем говорят: «Вот до чего до­водит заносчивость, когда люди кичатся своим ни­чтожным умишком и считают, что им все дозволено» (6, 59).

Оскорбленный Вертер покидает службу и уезжает в родные места. Он вспоминает там юность, и им овладевают горестные мысли: «Тогда, в счастливом неведении, я рвался в незнакомый мне мир, где чаял найти столько пищи для сердца, столько радостей, на­сытить и умиротворить мою алчущую, мятущуюся ду­шу. Теперь, мой друг,-пишет он,-я возвратился из дальнего мира с тяжким бременем несбывшихся на­дежд и разрушенных намерений» (6, 61).

Скорбь Вертера вызвана не только неудачной лю­бовью, но и тем, что как в личной жизни, так и в жиз­ни общественной пути для него оказались закрытыми. Драма Вертера является социальной. Такова была судьба целого поколения интеллигентных молодых людей из бюргерской среды, не находивших приме­нения своим способностям и знаниям, вынужденных влачить жалкое существование гувернеров, домашних учителей, сельских пасторов, мелких чиновников.

Во втором издании романа, текст которого теперь обычно печатают, «издатель» после письма Вертера от 14 декабря ограничивается кратким заключением: «Решение покинуть мир все сильнее укреплялось в душе Вертера в ту пору, чему способствовали разные обстоятельства» (б, 83).

В первом издании об этом было сказано ясно и четко: «Обиду, нанесенную ему во время пребывания в посольстве, он не мог забыть. Он вспоминал ее ред­ко, но когда происходило нечто напоминавшее о ней хотя бы отдаленным образом., то можно было почувст­вовать, что его честь оставалась по-прежнему задетой и что это происшествие возбудило в нем отвращение ко всяким делам и политической деятельности. Тогда он полностью предавался той удивительной чувстви­тельности и задумчивости, которую мы знаем по его письмам; им овладевало бесконечное страдание, ко­торое убивало в нем последние остатки способности к действию. Так как в его отношениях с прекрасным и любимым существом, чей покой он нарушил, ничего не могло измениться и он бесплодно расточал силы, для применения которых не было ни цели, ни охоты,- это толкнуло его в конце концов на ужасный посту­пок» 1 .

Можно предположить, что, будучи веймарским ми­нистром, Гете счел нетактичным сохранить это место романа, но мы не станем настаивать на таком объяс­нении. Важно другое. Даже без столь недвусмысленного разъяснения причин трагедии Вертера она оста­лась трагедией социальной. Начальные письма второй части не нуждаются в комментарии, чтобы понять их острый политический смысл. Хотя Гете показал лишь отдельные черты действительности, этого было доста­точно, чтобы современники почувствовали враждеб­ность автора феодальному строю.

Вообще мы крайне сузили бы социальный смысл романа, сочтя, что общественное звучание в нем при­суще только сценам участия Вертера в государствен­ных делах. Для читателей переживания героя имели не только личный смысл. Раскованность его чувств, их сила, любовь к природе - все это выдавало в нем человека нового склада, поклонника учения Руссо, ре­волюционизировавшего все мышление современного ему мира. Читателям конца XVIII века не было необ­ходимости называть источник идей Вертера. Первое поколение читателей романа, во всяком случае значи­тельная часть его, знало «Новую Элоизу» (1761) Рус­со, где рассказана история, во многом похожая на гетевский роман, читателям был известен и трактат женевского мыслителя «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1754). Идеи этих книг витали в воздухе, и Гете не было не­обходимости подчеркивать связь героя и свою собст­венную с передовыми идеями времени.

Прекрасно написал об этом Томас Манн: «Нелег­кое дело - проанализировать состояние умов, лежав­шее в основе европейской цивилизации той эпохи. С исторической точки зрения это было предгрозовое состояние, предчувствие очистившей воздух француз­ской революции; с точки же зрения культурно-исто­рической это была эпоха, на которую Руссо наложил печать своего мечтательно-мятежного духа. Пресыще­ние цивилизацией, эмансипация чувства, будоражащая умы, тяга назад, к природе, к естественному человеку, попытки разорвать путы окостеневшей культуры, воз­мущение условностями и узостью мещанской морали - все это вкупе породило внутренний протест против того, что ограничивало свободное развитие личности, а фанатическая, безудержная жажда жизни вылилась ] в тяготение к смерти. В обиход вошла меланхолия," пресыщение однообразным ритмом жизни» 1 .

В эту предреволюционную эпоху личные чувства и настроения в смутной форме отражали глубокое недо­вольство существующим строем. Любовные страдания Вертера имели не меньшее общественное значение, чем его насмешливые и гневные описания аристо­кратического общества. Даже жажда смерти и само­убийство звучали вызовом обществу, в котором ду­мающему и чувствующему человеку нечем было жить. Вот почему этот, казалось бы, такой чисто немецкий роман приобрел не менее горячих поклонников во Франции, и среди них был, как известно, скромный артиллерийский офицер Наполеон Бонапарт, по его собственному признанию, семь раз прочитавший «Стра­дания юного Вертера».

Центральный конфликт романа воплощен в про­тивоположности Вертера и его счастливого соперни­ка. Их характеры и понятия о жизни совершенно раз­личны. В первом издании жених Лотты был изображен более темными красками, в окончательном тексте Гете смягчил его портрет, и это придало большую убеди­тельность не только образу, но всему роману. В самом деле, будь Альберт воплощением душевной сухости, как могла бы Лотта полюбить его? Но и в несколько смягченной форме Альберт остался антагонистом Вер­тера.

Вертер не может не признать: «Альберт вполне заслуживает уважения. Его сдержанность резко отли­чается от моего беспокойного нрава, который я не умею скрывать. Он способен чувствовать и понимать, какое сокровище Лотта. По-видимому, он не склонен к мрачным настроениям...» (6, 36). «Бесспорно, лучше Альберта нет никого на свете» (б, 38),-восторженно отзывается о нем Вертер, проявляя свойственную ему крайность суждений. Однако у него есть для этого серьезное основание. Альберт не мешает ему встре­чаться с Лоттой, более того, они дружески обмени­ваются мнениями о ней. Он, по словам Вертера, «ни­когда не омрачает моего счастья сварливыми выход­ками, а, наоборот, окружает меня сердечной дружбой и дорожит мною больше, чем кем-нибудь на свете по­сле Лотты!» (6, 38).

Такими идиллическими были отношения между Кестнером, Шарлоттой и Гете по описанию, которое есть в «Поэзии и правде» (см. 3, 457 - 459). Их пе­реписка свидетельствует о том, что Гете и Кестнер были близки друг другу по взглядам. Не то в романе. Уже в приведенных словах Вертера отмечено карди­нальное различие темпераментов. Но они расходятся также и по взглядам на жизнь и - смерть!

В письме Вертера от 18 августа подробно рассказа­но о серьезной беседе, которая произошла между друзьями, когда Вертер, прося одолжить ему пистоле­ты, шутя приставил один из них к виску, Альберт предостерег, что это опасно делать, и хотел что-то добавить. «Впрочем»,-сказал он, и Вертер замечает: «...я его очень люблю, пока он не примется за свои «впрочем». Само собой понятно, что из каждого пра­вила есть исключения. Но он до того добросовестен, что, высказав какое-нибудь, на его взгляд, опрометчи­вое, непроверенное общее суждение, тут же засыплет тебя оговорками, сомнениями, возражениями, пока от сути дела ничего не останется» (6, 39).

Однако в споре о самоубийстве, возникающем меж­ду ними, Альберт придерживается твердой точки зре­ния: самоубийство - безумие. Вертер возражает: «Для всего у вас готовы определения; то безумно, то- умно, это хорошо, то плохо!.. Разве вы вникли во внутрен­ние причины данного поступка? Можете ли вы с точ­ностью проследить ход событий, которые привели, должны были привести к нему? Если бы вы взяли на себя этот труд, ваши суждения не были бы так опро­метчивы» (6, 39).

Поразительно, насколько мастерски подготовляет Гете финал романа, ставя проблему самоубийства за­долго до того, как герой приходит к мысли уйти из жизни. Вместе с тем сколько здесь скрытой иронии по отношению к критикам и читателям, которые не заме­тят того, что сделало неизбежным выстрел Вертера.

Альберт твердо убежден: «...некоторые поступки всегда безнравственны, из каких бы побуждений они ни были совершены» (6, 39). Его нравственные поня­тия догматичны, при всем том что он хороший человек.

Психический процесс, доводящий до самоубийст­ва, с большой глубиной охарактеризован Вертером: «Человек может сносить радость, горе, боль лишь до известной степени, а когда эта степень превышена, он гибнет... Посмотри на человека с его замкнутым внутренним миром: как действуют на него впечатле­ния, какие навязчивые мысли пускают в нем корни, пока все растущая страсть не лишит его всякого само обладания и не доведет до погибели» (6, 41). Какая ирония! Еще не зная, что с ним будет, Вертер совер­шенно точно предвосхищает свою судьбу!

Спор, однако, обнаруживает не только расхожде­ние во взглядах на самоубийство. Речь идет о крите­риях нравственной оценки поведения человека. Аль­берт твердо знает, что хорошо и что плохо. Вертер отвергает такую мораль. Поведение человека опреде­ляется, по его мнению, природой. «Человеческой при­роде положен определенный предел,- заявляет он.- ...мы считаем смертельной болезнью, когда силы че­ловеческой природы отчасти истощены, отчасти на­столько надорваны, что поднять их и какой-нибудь благодетельной встряской восстановить нормальное течение жизни нет возможности» (6, 41). То же самое относится и к духовной сфере человека: «Тщетно будет хладнокровный, разумный приятель анализиро­вать состояние несчастного, тщетно будет увещевать его! Так человек здоровый, стоящий у постели больно­го, не вольет в него ни капли своих сил» (б, 41). Та­кова естественная мораль, нравственность, исходящая из человеческой природы и из индивидуальности. Бо­лее того, как утверждает Вертер, «мы имеем право по совести судить лишь о том, что прочувствовали сами» (б, 41).

Какое положение занимает между двумя любящими ее мужчинами Лотта?

Она - воплощение женственности. Еще не став матерью, она уже в полной мере проявляет материн­ский инстинкт. В ней сильно развито чувство долга, но не формального, а опять-таки природного. Она - дочь, мать, невеста и станет хорошей женой не в силу предписаний морали, а по зову чувства.

Узнав об одном самоубийстве из ревности, Вертер поражается: «Любовь и верность - лучшие человече­ские чувства - привели к насилию и убийству» (6, 79). Самого Вертера прекрасное чувство тоже довело до ужасного состояния.

Ничто подобное, однако, не может произойти с Лоттой. Ей свойственна сдержанность, умеренность, и поэтому она нашла в Альберте того человека, ко­торый составит ее счастье. Вместе с тем она питает к Вертеру искреннюю симпатию. Она не была бы женщиной, если бы ей не льстило поклонение Верте­ра. Ее чувство находится на той тонкой грани, когда оно могло бы при известных условиях перерасти в не­что большее. Но именно врожденное, естественное сознание долга не дает ей перейти за эту грань. Вер­тер дорог ей общностью их восприятия прекрасного, поэтичностью его натуры, тем, что опекаемые ею дети любят его. Она могла бы любить его так всегда, не попытайся он преступить за грань, положен­ную ею.

Вертер весь чувство, страсть; Лотта - воплощение чувства, умеряемого сознанием естественного долга. Альберт - человек рассудка, придерживающийся бук­вы нравственных предписаний и закона.

Конфликт двух отношений к жизни и нравствен­ности между Вертером и Альбертом в начале имеет, если угодно, лишь теоретическое значение. Но он пе­рестает быть отвлеченным спором, когда решается судьба крестьянина, совершившего убийство из рев­ности. Вертер «так понимал всю глубину его страда­ния, так искренне оправдывал его даже в убийстве, так входил в его положение, что твердо рассчитывал внушить свои чувства и другим» (6, 80). Альберт резко возражал Вертеру и порицал его за то, что он берет под защиту убийцу, «затем указал, что таким путем недолго упразднить все законы и подорвать устои го­сударства...» (б, 80). Здесь со всей ясностью обнару­живается, что апология чувства у Руссо и деятелей «бури и натиска» имела отнюдь не только психологи­ческое значение. Заметим, что Вертер разумом понял доводы Альберта, и все же у него было такое чувство, что, допустив и признав их правоту, «он отречется от своей внутренней сущности» (6, 80). С этого момента отношение Вертера к Альберту резко изменилось: «Сколько бы я ни говорил и ни повторял себе, что он честный и добрый,- ничего не могу с собой поде­лать,- меня от него с души воротит; я не в силах быть справедливым» (6, 81).

Есть, однако, в романе еще один персонаж, кото­рого нельзя обойти вниманием. Это - «издатель» пи­сем Вертера. Кто он, неизвестно. Может быть, друг Вертера Вильгельм, которому адресованы все письма героя. Может быть, другое лицо, которому Вильгельм передал сердечные излияния друга. Важно не это, а его отношение к Вертеру. Он сохраняет строгую объективность рассказчика, сообщающего только фак­ты. Но иногда, передавая речи Вертера, он воспроиз водит тональность, присущую поэтической натуре героя.

Роль «издателя» становится особенно важной в конце повествования, когда излагаются события, пред­шествующие смерти героя. От «издателя» мы узнаем и о похоронах Вертера.

Вертер - первый герой Гете, у которого две души. Цельность его натуры только кажущаяся. С самого на­чала в нем ощущается и способность радоваться жизни, и глубоко коренящаяся меланхолия. В одном из пер­вых писем Вертер пишет другу: «Недаром ты не встре­чал ничего переменчивей, непостоянней моего сердца... Тебе столько раз приходилось терпеть переходы мое­го настроения от уныния к необузданным мечтаниям, от нежной грусти к пагубной пылкости!» (6, 10).

У Вертера есть порывы, роднящие его с Фаустом, его удручает, что «творческие и познавательные силы человека» ограничены «тесными пределами» (6, 13), но наряду со смутным, желанием вырваться из этих пределов в нем еще сильнее стремление замкнуться: «Я ухожу в себя и открываю целый мир!» (б, 13).

Наблюдая себя, он делает открытие, снова обнару­живающее присущую ему двойственность: «...как силь­на в человеке жажда бродяжничать, делать новые от­крытия, как его манят просторы; но наряду с этим в нас живет внутренняя тяга к добровольному огра­ничению, к тому, чтобы катиться по привычной колее, не оглядываясь по сторонам» (б, 25).

Натуре Вертера присущи крайности, и он призна­ется Альберту, что ему гораздо приятнее выходить за рамки общепринятого, чем подчиняться рутине повсе­дневности. «Ах вы, разумники! - восклицает Вертер, решительно отгораживаясь от рассудительной трез­вости Альберта.- Страсть! Опьянение! Помешатель­ство!.. Я не раз бывал пьян, в страстях иногда доходил до грани безумия и не раскаиваюсь ни в том, ни в дру­гом...» (б, 40).

В глазах Альберта неистовство Вертера - слабость. Но бурный гений - а именно таким предстает он в этот момент - отвергает такое обвинение, отнюдь не случайно приводя политический довод: «Если народ, стонущий под нестерпимым игом тирана, наконец взбунтуется и разорвет свои цепи - неужто ты назо­вешь его слабым?» (6, 40).

Вся беда, однако, в том, что именно этого не дела­ет немецкий народ и одиночкам, подобным Вертеру, приходится ограничиваться экстравагантным поведе­нием в быту, вызывая возмущение мещан. Трагедия Вертера в том, что кипящим в нем силам не оказыва­ется применения. Под влиянием неблагоприятных усло­вий его сознание становится все более болезненным. Вертер часто сопоставляет себя с людьми, вполне уживающимися с тем строем жизни, который господ­ствует. Таков и Альберт. Но Вертер так жить не мо­жет. Несчастливая любовь усугубляет его склонность к крайностям, резкие переходы из одного душевного состояния в противоположное, изменяет его восприя­тие окружающего. Было время, когда он «чувствовал себя словно божеством» (6, 44) посреди буйного изо­билия природы, теперь же даже старание воскресить те невыразимые чувства, которые раньше возвышали его душу, оказывается болезненным и заставляет вдвойне ощутить весь ужас положения.

Письма Вертера с течением времени все более вы­дают нарушение его душевного равновесия. «Мои дея­тельные силы разладились, и я пребываю в какой-то тревожной апатии, не могу сидеть сложа руки, но и делать ничего не могу. У меня больше нет ни твор­ческого воображения, ни любви к природе, и книги противны мне» (6, 45). «Я чувствую, что судьба го­товит мне суровые испытания» (6, 51). После оскорб­ления со стороны аристократов: «Ах, я сотни раз хватался за нож, чтобы облегчить душу; рассказывают, что существует такая благородная порода коней, ко­торые по инстинкту прокусывают себе вену, чтобы легче было дышать, когда их чересчур разгорячат и загонят. Мне тоже часто хочется вскрыть себе вену и обрести вечную свободу» (6, 60). Он жалуется на мучительную пустоту в груди, его не в состоянии уте­шить религия, он чувствует себя «загнанным, обесси­левшим, неудержимо скатывающимся вниз» (б, 72) и даже осмеливается сравнивать свое положение с му­ками распятого Христа (б, 72).

Признания Вертера подкрепляет свидетельство «из­дателя»: «Тоска и досада все глубже укоренялись в душе Вертера и, переплетаясь между собой, мало- помалу завладели всем его существом. Душевное рав­новесие его было окончательно нарушено. Лихорадоч­ное возбуждение потрясало весь его организм и оказывало на него губительное действие, доводя до полного изнеможения, с которым он боролся еще от­чаяннее, чем со всеми прочими напастями. Сердечная тревога подтачивала все прочие духовные силы его: живость, остроту ума; он стал несносен в обществе, несчастье делало его тем несправедливее, чем несчаст­нее он был» (б, 77). Сообщается также «о его смяте­нии и муках, о том, как, не зная покоя, метался он из стороны в сторону, как опостылела ему жизнь...» (6, 81). Самоубийство Вертера явилось естественным кон­цом всего пережитого им, оно было обусловлено осо­бенностями его натуры, в которой личная драма и угнетенное общественное положение дали перевес болезненному началу. В конце романа одной вырази­тельной деталью еще раз подчеркнуто, что трагедия Вертера имела не только психологические, но и соци­альные корни. «Гроб <Вертера> несли мастеровые. Никто из духовенства не сопровождал его» (б, 102).

Роман молодого Гете был превратно понят многи­ми современниками. Как известно, он вызвал несколь­ко самоубийств. А каким было отношение самого Гете к вопросу о самоубийстве?

Гете признавался, что одно время им самим, вла­дело желание наложить на себя руки. Он преодолел это настроение способом, не раз выручавшим егов тягостные моменты жизни: дал поэтическое выраже­ние тому, что мучило его. Работа над романом помо­гла Гете преодолеть меланхолию и мрачные мысли.

Но им руководили отнюдь не только личные пере­живания. Как уже было сказано, Гете уловил умона­строение, владевшее многими людьми его поколения, и очень точно объяснил причину необыкновенного успеха «Страданий юного Вертера». «Действие моей книжечки было велико, можно сказать, даже огром­но - главным образом потому, что она пришлась ко времени. Как клочка тлеющего трута достаточно, что­бы взорвать большую мину, так и здесь взрыв, проис­шедший в читательской среде, был столь велик, что юный мир уже сам подкопался под свои устои, потря­сение же было таким большим потому, что у каждого скопился избыток взрывчатого материала...» (3, 498). Гете писал также о «вертеровском» поколении: «...му­чась неудовлетворенными страстями, не получая извне ни малейшего побуждения к сколько-нибудь значи­тельным поступкам, не видя перед собою ничего, кро­ме надежды как-нибудь продержаться в тягучей, без­вдохновенной бюргерской жизни, молодые люди в мрачном своем высокомерии сроднились с мыслью расстаться с жизнью, если она уж слишком им наску­чит...» (3, 492).

Сам Гете, как мы знаем, преодолел такое состоя­ние духа. Он считал его выражением «болезненного юношеского безрассудства» (3, 492), хотя отлично понимал, как могло возникнуть такое умонастроение. Роман был написан с целью показать судьбу Вертера как трагедию. В произведении достаточно выразитель­но подчеркнут мучительный болезненный характер переживаний героя. Гете, однако, не счел нужным присовокупить к своему роману поучительные тирады, он отвергал морализаторство просветителей.

Его роман был самым высоким художественным выражением принципа характерности. Вертер - живой человеческий образ, его личность раскрыта всесто­ронне и с большой психологической глубиной. О край­ностях поведения героя сказано с достаточной яс­ностью.

В числе тех, кто не вполне понял значение рома­на, оказался не кто иной, как сам Лессинг, которого Гете высоко чтил. Напомним, что, когда Вертер за­стрелился, на столике в его комнате нашли раскрытой трагедию Лессинга «Эмилия Галотти» (деталь не при­думана Гете: именно эта книга лежала в комнате Иерузалема).

В драме Лессинга честный и добродетельный Одоардо убивает свою дочь Эмилию, чтобы она не стала наложницей герцога, а затем закалывает себя.

Казалось бы, именно Лессинг должен был понять, что бывают ситуации, когда самоубийство становится оправданным. Но как раз с концовкой романа вели­кий просветитель не согласился. «Тысячу раз спасибо за удовольствие, которое Вы доставили мне, прислав роман Гете,- писал он приятелю через месяц после выхода книги. - Я возвращаю его на день раньше, с тем чтобы другие как можно скорее могли получить такое же удовольствие.

Боюсь, однако, как бы такое горячее произведение не принесло больше зла, чем добра; не кажется ли Вам, что следовало бы добавить к нему охлаждающее заключение? Парочку намеков на то, каким образом Вертер приобрел столь причудливый характер; надо предостеречь других подобных юношей, которых при­рода наделила такими же склонностями. Такие люди могут с легкостью поверить, будто прав тот, кто вы­зывает у нас столь большое сочувствие» 1 .

Высоко оценив достоинства романа, признав его большую впечатляющую силу, Лессинг ограниченно понял смысл «Страданий юного Вертера», увидев в книге только трагедию несчастливой любви. Ему, просветителю, полному боевого духа, стремившемуся возбудить активность народа, хотелось, чтобы герой не сложил в бессилии руки, и тем более не наложил их на себя, а восстал бы на существующий строй. «Как Вы думаете,-многозначительно спрашивал Лес­синг своего приятеля,- стал бы какой-нибудь молодой римлянин или грек кончать самоубийством так и по такой причине? Конечно, нет. Они знали, как избе­гать крайностей любви, и во времена Сократа такое любовное неистовство, доводящее до нарушения за­конов природы, вряд ли простили бы даже девушке. Такие мнимо великие, ложно благородные оригиналы порождаются нашей христианской культурой, весьма изощряющейся в том, чтобы превратить телесную по­требность в духовную возвышенность». Лессинг все­гда осуждал христианскую религию за проповедуемую ею мораль покорности и отдавал предпочтение граж­данственности и воинственному духу античности. По­этому он в заключение высказал пожелание: «Итак, милейший Гете, надо бы дать заключительную главку, и чем циничнее, тем лучше!» 2

Нет сведений о том, дошел ли отзыв Лессинга до Гете. Но прямолинейное понимание романа и отож­дествление настроений героя со взглядами автора по­лучило такое распространение, что Гете счел необхо­димым приложить ко второму тиражу романа стихотворения, недвусмысленно выражавшие его отрица­тельное отношение к самоубийству. Первой книге был дан эпиграф:

Так любить влюбленный каждый хочет,

Хочет дева быть любимой так.

Ах! Зачем порыв святейший точит

Скорби ключ и близит вечный мрак!

(I , 127. Перевод С. Соловьева)

Эпиграф ко второй части был откровенно поучи­тельным:

Ты его оплакиваешь, милый,

Хочешь имя доброе спасти?

«Мужем будь,- он шепчет из могилы,-

Не иди по моему пути».

(I , 127. Перевод С. Соловьева)

Таким образом, независимо от того, знал ли Гете мнение Лессинга, он тоже призвал молодых людей не следовать примеру Вертера и быть мужественными.

Однако, выпуская в свет второе издание романа в 1787 году, Гете снял поучительные эпиграфы, наде­ясь на то, что читатели созрели для правильного по­нимания смысла произведения.

«Мир убивает самых добрых, самых нежных и самых сильных без разбора. А если ты ни то, ни другое и не третье, то можешь быть уверен, что и твой черед настанет, только не так скоро.»

Э.Хемингуэй «Гертруда Стайн»

«Для поэта нет ни одного лица исторического, он хочет изобразить свой нравственный мир»

В воспоминаниях М.Шагинян описывает, как в юности испытала несчастную любовь и покушалась на самоубийство. Ее откачали и поместили на время в больницу. Ее няня, ища способ успокоить ее, говорила:»Ты взгляни, сколько здесь женщин. А где те мужчины, которые умирают от любви?»

«Страдания юного Вертера» — маленькая книжечка. Написав ее, двадцатипятилетний автор на следующий день «проснулся всемирно знаменитым».
«Вертером» зачитывались повсюду. И в Германии, и во Франции, и в России. Ее брал с собой в египетский поход Наполеон Бонапарт.

«Действие этой повести было велико, можно сказать громадно, главным образом потому, что она пришлась ко времени, как достаточно одного клочка тлеющего трута, чтобы взорвать большую мину, так и здесь взрыв, происшедший в читательской среде был так велик потому, что юный мир сам уже подкопался под свои устои». (В.Белинский)

Про что же эта книжка? Про любовь? Про страдания? Про жизнь и про смерть? Про личность и общество? И про то, и про другое, и про третье.

Но что же вызвало такой небывалый интерес к ней? Внимание к внутреннему миру человека. Создание объемного образа героя. Деталировка изображения, психологизм, глубина проникновения в характер. Для 18 века — все это было впервые. (То же самое происходило в живописи того времени. От локального письма Джотто — к деталировке голландцев, где виден каждый лепесток, капля на руке, нежность улыбки.)

«Страдания юного Вертера» был большим шагом в сторону реализма, как в немецкой, так и в общеевропейской литературе 18 века. Уже одни зарисовки бюргерского семейного быта (Лотта в окружении своих сестер и братьев) казались тогда откровением: ведь вопрос достойно ли мещанство быть предметом художественного отображения только решался. Еще более волновало умы изображение чванливого дворянства в романе.

Эпистолярный жанр, в котором написан роман, — одна из составных успеха и интереса к роману. Роман в письмах юноши, который умер от любви. От одного этого у читателей (а особенно у читательниц) того времени дух захватывало.

Гете в старости писал о романе:»Вот создание, которое я вскормил кровью собственного сердца. В него вложено так много внутреннего, взятого из моей собственной души, перечувствованного и передуманного…»
Действительно, в основу романа легла личная душевная драма писателя. В
Вецлере разыгрался несчастный роман Гете с Шарлоттой Буфф (Кестнер).
Искренний друг ее жениха, Гете любил ее, и Шарлотта, хоть и отвергшая его любовь, не оставалась к нему равнодушна. Это знали все трое. Однажды
Кестнер получил записку:»Он ушел, Кестнер, когда вы получите эти строки, знайте, что он — ушел…»

Исходя из собственного сердечного опыта и вплетая в свои переживания историю самоубийства другого несчастного любовника — секретаря брайншвейгского посольства при Вейцлерской судебной палате, молодого
Иерузалема, Гете и создал «Страдания юного Вертера».

«Я бережно собрал все, что мне удалось разузнать об истории бедного
Вертера…» — писал Гете, и был уверен, что читатели «проникнутся любовью и уважением к его уму и сердцу, и прольют слезы над его участью.»

«Бесценный друг, что такое сердце человеческое? Я так люблю тебя. Мы были неразлучны…а теперь мы расстались…» Гете создавал свои работы в русле так чтимых им философских построений Руссо и в особенности Гердера. В силу собственного художественного мироощущения и преломляя мысли Гердера в своем творчестве, он писал и стихи, и прозу не иначе, как «от полноты чувства» («чувство — это все»).

Но его герой гибнет не только от несчастной любви, но и от разлада с обществом, окружающим его. Этот конфликт «обычен». Он свидетельствует о необычности, незаурядности человека. Без конфликта нет героя. Сам герой создает конфликт.

Некоторые критики видят основную причину самоубийства Вертера в его непримеримом разладе со всем буржуазно-аристократическим обществом, а его несчастную любовь расценивают лишь как последнюю каплю, подтвердившую его решение покинуть этот мир. Я никак не могу согласиться с этим утверждением.
Мне кажется, что роман нужно рассматривать прежде всего как лирическое произведение, в котором происходит трагедия сердца, любви, пусть даже разделенной, но не сумевшей соединить влюбленных. Да, принимать во внимание разочарование Вертера в обществе, неприятие им этого общества, непонятость его самого, а отсюда — трагедию одиночества личности в обществе, несомненно, надо. Но не стоит забывать, что причиной самоубийства становится все-таки безнадежная любовь Вертера к Лотте. Действительно,
Вертер вначале разочаровывается в обществе, а не в жизни. И не разделять этого мнения нельзя. То, что он стремится порвать свои отношения с чуждым ему и презираемым им обществом, еще не говорит о том, что он не видит никакого смысла и радости в жизни. Ведь он способен радоваться природе, общению с людьми, которые не надевают масок и ведут себя естественно. Его отрицание общества исходит не из осознанного протеста, а из чисто эмоционального-духовного неприятия. Это не революция, а юношеский максимализм, стремление к добру, логике мира, свойственный в юности, пожалуй, всем, поэтому не стоит преувеличивать его критики общества. Вертер не против общества, как социума, а против его форм, входящих в противоречие с естественностью молодой души.

В трагедии Вертера первично любовное, а общественное вторично. С каким чувством он, еще в первых своих письмах, описывает окружающую его местность, природу:»Душа моя озарена неземной радостью, как эти весенние утра, которыми я наслаждаюсь от всего сердца. Я совсем один и блаженствую в этом краю, словно созданный для таких, как я. Я так счастлив, мой друг, так упоен ощущением покоя…Часто меня томит мысль: «Ах! Как бы выразить, как бы вдохнуть в рисунок то, что так полно, что так трепетно живет во мне, дать отражение моей души, как душа моя — отражение предвечного бога!»

Он пишет, что то ли «обманчивые духи, то ли собственное пылкое воображение» все кругом превращает в рай. Согласитесь, очень трудно назвать
Вертера человеком, разочаровавшимся в жизни. Полная гармония с природой и самими собой. О каком самоубийстве здесь можно говорить? Да, он оторван от общества. Но ведь он же не тяготится этим, это уже в прошлом. Не найдя понимания в обществе, видя его бесчисленные пороки, Вертер отказывается от него. Общество дисгармонично для Вертера, природа — гармонична. В природе он видит красоту и гармонию, а также во всем том, что не утратило своей естественности.

Любовь к Лотте делает Вертера счастливейшим из людей. Он пишет
Вильгельму:»Я переживаю такие счастливые дни, которые Господь приберегает для своих святых угодников, и что бы со мной не случилось, я не посмею сказать, что не познал радостей, чистейших радостей жизни.» Любовь к Лотте возвышает Вертера. Он наслаждается счастьем общения с Лоттой, природой. Он счастлив осознавать, что нужен ей, ее братьям и сестрам. Мысли о ничтожности общества, одолевавшие его когда-то, совсем не омрачают его безграничного счастья.

Только после приезда Альберта, жениха Лотты, Вертер осознает, что навсегда теряет Лотту. А теряя ее, он теряет ВСЕ. Критический взгляд
Вертера на общества не мешает ему жить, и только крах любви, тупик
«душевный и любовный» ведет его к концу. Часто в критических статьях Лотту называют единственной отрадой Вертера. По-моему, это не совсем верно.
Лотта, любовь Вертера к ней, сумела наполнить всю его душу, весь его мир.
Она стала для него не единственной отрадой, а ВСЕМ! И тем трагичнее ожидающая его участь.

Вертер понимает, что должен уехать. Он не в силах смотреть на счастье
Альберта и рядом с ним еще острее ощущать свои страдания. Вертер с болью в сердце принимает решение уехать, надеясь если не на исцеление, то хотя бы на заглушение боли. Отбросив на время свое убеждение о бессмысленности всякой деятельности в подобном обществе, он поступает на службу в посольство, в надежде, что хотя бы работа принесет мир и покой его душе. Но его ожидает горестное разочарование. Все то, что он прежде наблюдал со стороны и осуждал — аристократическое чванство, эгоизм, чинопочитание — сейчас обступило его страшной стеной.

После оскорбления в жоме графа фон К. он оставляет службу. Зараженное общество не может стать лекарством от мучающей его страсти. (А может ли быть такое лекарство вообще? Тем более, для такого тонкого и чуткого человека, как Вертер.) Общество, наоборот, как яд отравляет душу Вертера. И вот, пожалуй, только здесь можно обвинить общество в прямой причастности к самоубийству Вертера. Нельзя забывать о том, что Вертера не следует рассматривать как реального человека и индентифицировать с самим Гете.
Вертер — литературный образ, и поэтому рассуждать о том, как бы сложилась его судьба, если бы он видел нужность своей деятельности для общества, по- моему невозможно. Итак, общество не способно дать ему ни счастья, ни хотя бы спокойствия. Вертер не может погасить пламя любви к Лотте. Он по- прежнему страдает, страдает безмерно. Вот тогда-то к нему и начинают приходить мысли о самоубийстве. В его письмах Вильгельму уже нет ни света, ни радости, они становятся все мрачнее. Вертер пишет:»Почему то, что составляет счастье человека, должно вместе с тем быть источником страданий?
Могучая и горячая моя любовь к живой природе, наполнявшая меня таким блаженством, превращавшая для меня в рай весь окружающий мир, теперь стала моим мучением и, точно жестокий демон, преследует меня на всех путях…
Передо мной словно поднялась завеса и зрелище бесконечной жизни превратилось для меня в бездну вечно отверстой могилы».

Читая о страданиях Вертера, невольно задаешься вопросом — что такое для него любовь? Для Вертера это счастье. Он хочет бесконечного купания в нем. Но ведь счастье — это порой мгновения. А любовь — это и блаженство, и боль, и мука, и страдание. Он не может выдержать такого душевного напряжения.

Вертер возвращается к Лотте. Он сам осознает, что с неумолимой быстротой движется к бездне, но другого пути не видит. Несмотря на всю обреченность своего положения, иногда в нем просыпается надежда:»Во мне поминутно происходят какие-то перемены. Порой жизнь снова улыбается мне, увы! Лишь на миг!…» Вертер все более становится похожим на безумца. Его встречи с Лоттой несут ему и счастье, и неумолимую боль:»Едва я загляну в ее черные глаза, как мне уже лучше…»»Как я страдаю! Ах, неужто люди бывали так несчастливы до меня?»

Мысль о самоубийстве все больше завладевает Вертером и он все больше думает о том, что это единственный способ избавиться от своих страданий. Он сам как бы убеждает себя в необходимости этого поступка. Об этом явно свидетельствуют его письма Вильгельму:»Бог свидетель, как часто ложусь я в постель с желанием, а порой и с надеждой никогда не проснуться, утром я открываю глаза, вижу солнце и впадаю в тоску.» 8 декабря.

«Нет, нет, мне не суждено прийти в себя. На каждом шагу я сталкиваюсь с явлениями, которые выводят меня из равновесия. И сегодня! О рок! О люди!»
1 декабря.

«Я погибший человек! Ум мой мутится, уже неделю я сам не свой, глаза полны слез. Мне повсюду одинаково плохо и одинаково хорошо. Я ничего не хочу, ничего не прошу. Мне лучше уйти совсем.» 14 декабря.

Еще до последней встречи с Лоттой, Вертер принимает решение о самоубийстве:»О как мне покойно от того, что я решился.»

В последней встрече с Лоттой Вертер твердо убеждается в том, что она любит его. И теперь ничего уже не страшит его. Он полон надежд, он уверен, что там, на небесах, они с Лоттой соединятся и «в объятиях друг друга пребудут навеки перед лицом предвечного.» Так Вертер погибает из-за своей трагической любви.

Размышления о самоубийстве в романе Гете появляются еще задолго до того, как его герою приходит мысль покончить с собой. Это происходит тогда, когда Вертеру попадаются на глаза пистолеты Альберта. В разговоре Вертер ради шутки приставляет пистолет к виску, на что Альберт реагирует крайне отрицательно:»Даже представить себе не могу, как это человек способен дойти до такого безумия, чтобы застрелиться: самая мысль противна мне.» На это
Вертер возвражает ему, что нельзя осуждать самоубийцу, не зная причин такого решения. Альберт говорит, что ничто не может оправдать самоубийцу, тут он строго придерживается церковной морали, утверждая, что самоубийство
— это несомненная слабость: куда легче умереть, чем стойко сносить мученическую смерть. Совершенно иное мнение на этот счет у Вертера. Он говорит о пределе человеческих душевных сил, сравнивая его с пределом человеческой природы:»Человек может сносить радость, горе, боль лишь до известной степени, а когда эта степень превышена, он гибнет. Значит вопрос не в том, силен он или слаб, а может ли он претерпеть меру своих страданий, все равно душевных или физических сил и, по-моему, так же дико говорить: тот трус, кто лишает себя жизни, — как и называть трусом человека, умирающего от злокачественной лихорадки.» Смертельную болезнь человека, его физическое истощение Веретер переносит в духовную сферу. Он говорит
Альберту:»Посмотри на человека с его замкнутым внутренним миром: как действуют на него впечатления, как навязчивые мысли пускают в нем корни, пока все растущая страсть не лишит его всякого самообладания и не доведет до гибели.» Вертер считает, что решиться на самоубийство может, несомненно, только сильный человек, и он сравнивает с взбунтовавшимся и разорвавшим цепи народом.

Как же все-таки сам Гете относился к самоубийству? Безусловно, он относился к своему герою с большой любовью и сожалением. (Ведь во многом
Вертер — он сам). В предисловии он призывает тех, кто подпал «тому же искушению, почерпнуть силы в его страданиях». Он ни в коем случае не осуждает поступка Вертера. Но в то же время, по-моему, он и не считает самоубийство поступком смелого человека. Хотя он и не выносит никаких окончательных вердиктов в романе, а излагает две точки зрения, можно предположить (основываясь на его собственной судьбе), что для него участь
Вертера была одной из возможных. Но он выбрал жизнь и творчество. Ведь
Гете, кроме счастливой и несчастливой любви, знал еще муку и радость написания строки.

Мотив любви в творчестве Гете не прекращался никогда, как и сама любовь. Помимо того, он все время возвращался к своим юным любовным историям. Ведь «Фауста» он написал, будучи уже далеко не молодым человеком, а Маргарита во многом была отражением Фридерики Брион, которую он любил в юности и на которой в свое время боялся жениться, потому что не хотел поступиться своей свободой (отсюда трагедия Маргариты в «Фаусте»). Так что для него любовь и молодость были «мотором» творчества. Ведь когда кончается любовь, кончается творчество.

Не случайно поэты стреляются после тридцати. Лиля Брик писала:»Володя не знал, как он сможет жить не молодым.» (Конечно же, дело не только в возрасте, сколько в молодости души и сохранении энергии любви. Сам Гете последний раз влюбился, по сведениям его биографов, в 74 года в семнадцатилетнюю девушку). Самоубийством может кончать жизнь тот, у кого кончилась эта энергия любви, и кто не поэт. Над кем не висит божественный дар выплеснуть все это в строки.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Гете «Страдания юного Вертера» БВЛ, Москва, 1980 г.

И.Миримский «О немецких классиках» Москва, 1957 г. его статья «Страдания юного Вертера» вступ. статья к роману Георга
Лукача, 1939 г.

В.Белинский «О Гете» Собр.соч. 3 том. Гослитиздат, М., 1950 г.

Вильмант «Гете» ГИХЛ., 1956 г.

А.Пушкин ПСС, т.7, Ак.наук СССР, М., 1949 г.

Роман «Страдания юного Вертера» стал одним из самых выдающихся произведений в немецкой литературе. В этом произведении двадцатипятилетний Иоганн Вольфганг фон Гёте описывает несчастную любовь юноши Вертера к девушке Шарлотте. Неразделённая любовь, и непринятие юношей условностей окружающего мира толкают его к самоубийству.

Произведение написано в форме романа в письмах, которая доминировала в литературе восемнадцатого века. Сейчас, «Страдания юного Вертера» – самый известный роман в письмах, но в нем есть отличительные черты не присущи для таких произведений. В большинстве романов того времени переписка между героями использовалось для того, чтобы раскрыть внутренний мир, и интимные отношения между двумя влюбленными. В «Страданиях юного Вертера» есть только письма главного героя к своему другу, в которых юноша раскрывает все свои внутренние переживания. Конец произведения представляет собой примечание от издателя писем, в котором он рассказывает о дальнейшей судьбе героя. Романтические переживания сентиментального юноши противопоставляются с прагматичным и циничным комментарием, который показывает восприятие сентиментального героя тогдашним обществом.

Структурно роман можно разделить на три части. В первой части автор знакомит нас с главным героем, который приезжает в провинцию для того, чтобы отдохнуть и сблизиться с природой. Это увлечение природой характерно для всех немецких писателей того времени, отсылая к античным авторам и философам Просвещения. Вертер встречает молодую девушку Шарлотту, и влюбляется в неё. История трагичной любви юноши к обрученной девушке взята из жизни самого Гёте, и его несчастной любви к Шарлотте Буфф.

Во второй части романа главный герой едет в город, для того чтобы забыть о своей любви. Он пытается отвлечь себя с помощью службы. В этой части Гёте показывает конфликт романтического мира героя с окружающим обществом, которое интересуют только социальный статус и деньги. Невозможность героя принять условности тогдашнего общества приводят к разрушению его карьеры, и обострению внутреннего конфликта.

В третьей части юноша возвращается к Шарлотте, которая уже вышла замуж за своего жениха Альберта. Альберт полная противоположность Вертера – прагматичный и практичный Он ставит на первое место свою карьеру и социальный статус. Возвращение Вертера вредит отношениям молодоженов. В конце концов Вертер понимает, что его любовь к Шарлотте никогда не будет взаимной. Единственный выход из своего положения он видит в самоубийстве.

После выхода романа последовал ряд самоубийств подражающих Вертеру, что вызвало эго неоднозначное восприятие. Многие видели в Вертере символ развала германского общества. В то же время большинство критиков осуждали его самоубийство. Одни видели в этом слабость героя, который должен был бороться с общественными проблемами, другие осуждали его со стороны христианской морали. Для самого Гёте смерть Вертера, становится собственным спасением. Произведение позволяет ему пережить несчастную любовь, и войти в период своего зрелого творчества.

Несколько интересных сочинений

• Сочинение Век нынешний и век минувший в комедии Горе от ума

  Грибоедов сознательно сталкивает в комедии «век нынешний» и «век минувший». Для чего? Для того, чтобы обнажить проблемы и того, и другого века. А проблем в России много - крепостное право, воспитание и образование молодёжи, производство в чины

• Образ и характеристика Еремеевны в комедии Недоросль Фонвизина сочинение

  Еремеевна – второстепенная героиня в пьесе Фонвизина Дениса Ивановича «Недоросль». Она приходилась кормилицей и нянькой для Митрофана

• История жизни Раневской (Вишневый сад Чехова)

  Главной героиней пьесы «Вишневый сад» является помещица Раневская Любовь Андреевна. Она же - владелица этого пресловутого вишневого сада, который впоследствии стал яблоком раздора

• Сравнительная характеристика Павла Петровича и Николая Петровича Кирсановых

  Кирсановы являются одними из центральных героев знаменитого произведения Ивана Сергеевича Тургенева. В этом рассуждении мы сравним двух братьев и постараемся выявить их сходства и различия.

В мире существует целое множество праздников, которые дарят веселье и радость. Само понятие праздник несет собой атмосферу счастья, однако моим любимым является праздник под названием «Новый год»!