У варвар бонапарт ты проклятый. Росинант и другие. Знаменитые лошади в мировой литературе. Литературная игра, посвящённая году Лошади

Предлагаю вам и вашим ученикам на некоторое время отойти от серьёзных дел и немного поиграть. Наша игра посвящается лошади поиску информации о ней. Это животное так часто изображалось в литературе и других искусствах, что материала для игры хватит с лихвой. Основные участники игры — ученики средних классов, организованные в команды. Исходя из данного сценария игры, можно группировать задания по своему усмотрению, придумывайте новые, творите! Такая работа доставит удовольствие и вам, и вашим ученикам, а значит, поможет сделать процесс проведения библиотечных уроков и общения с литературой радостным и волнующим.

Предварительно было дано задание: выбрать капитана команды, ее название, просмотреть литературу по теме. Все задания оценивались баллами.

Страничка Представительная.

Приветствие команд.

Страничка Справочная.

Найти по толковому словарю определение слов “конь”, “лошадь” и их значение.

Найти ответы на следующие вопросы, используя БРЭ, ДЭ (том “Биология”) энциклопедии для детей издательства “Аванта+” (том “Древние цивилизации”, “Биология”, “Домашние питомцы”, “Толковый словарь русского языка” и другие справочные издания:

• Как называется напиток из молока кобылицы?
• Какой конь символизирует творчество, поскольку копытом своим выбил из-под земли Гиппокрену - источник муз, обладающий свойством вдохновлять поэтов.
• Какой народ исчез с лица земли из-за того, что никогда в жизни не видел живой лошади?
• Какое отношение к лошади имеет город Орел?
• Символом какого культурного учреждения России является квадрига из коней?
• Сколько лошадиных сил в тракторе “Беларусь” - МТЗ-82?

Ответы: кумыс, Пегас, индейские народы - ацтеки, майя в сражениях с конкистадорами приняли всадника на лошади за одно существо и в панике разбегались, родина породы орловских рысаков, большой театр, восемьдесят две.

Страничка Биологическая

Используя толковый словарь, объясните, какого цвета была лошадь в следующих случаях:

1. “Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везёт…”
Ответ: чубарый — с тёмными пятнами по светлой шерсти, хвост и грива чёрные.

2. “Пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем… трудился от всего сердца…”
Ответ: каурый — светло-каштановый, рыжеватый.

3. “Сыпал снег буланому под ноги…”
Ответ: буланый — светло-жёлтый, хвост и грива чёрные.

4. “Мальбрук на войну едет, // Конь его был игрень”
Ответ: игреневый — рыжий, хвост и грива светлые.

Страничка Литературная.

Из какого произведения этот отрывок?

С дружиной своей, в цареградской броне,
Князь по полю едет на верном коне.
(А.С. Пушкин “Песнь о вещем Олеге”)

Мы объехали весь свет
Торговали мы конями,
Всё донскими жеребцами…
(А.С. Пушкин “Сказка о царе Салтане…”)

Я люблю свою лошадку,
Причешу ей шёрстку гладко…
(А.Барто)

По лесу, лесу частому
Полозьями скрипит,
Лошадка мохноногая
Торопится, бежит.
(Р.Кудашева “В лесу родилась ёлочка…”)

Измучив доброго коня,
На брачный пир к закату дня
Спешил жених нетерпеливый.
(М.Лермонтов “Демон”)

Гляжу, поднимается медленно в гору
Лошадка, везущая хворосту воз.
(Н.Некрасов “Крестьянские дети”)

Используя справочный материал, найдите ответы на вопросы:

• Как звали лошадь Дон Кихота?
• Какой литературный герой мог при езде обходиться половиной лошади?
• Как называется поэма-сказка русского писателя восемнадцатого века, где лошадь является одним из главных героев.
• Какая все-таки была фамилия таинственного доктора из рассказа А.П. Чехова “Лошадиная фамилия”?
• На известном историческом примере докажите, что останки лошади могут быть смертельно опасны.

Ответы: Росинант, барон Мюнхаузен, П.П. Ершов “Конек- горбунок”, Овсов, судьба князя Олега “Песнь о вещем Олеге” А.С. Пушкин

Страничка Историческая.

Знаменитые лошади.

Необходимо найти в энциклопедиях подробную информацию о конях, оставивших свой след в истории:

• Буцефал;
• Копенгаген;
• Инцитатус (Быстроногий);
• Арвайхээр;
• Квадрат;
• Анилин.

Страничка Фразеологическая.

Объяснить фразеологическое выражение, используя фразеологический словарь.

• суженого конём не объедешь;
• конь о четырёх ногах, да спотыкается;
• лететь во весь опор;
• врёт как сивый мерин;
• троянский конь;
• ломовая лошадь.

Страничка Фольклорная.

Соединить две половинки пословицы (вторая половинка находится у ведущего)

• От работы кони дохнут;
• врать как сивый мерин;
• резвиться как жеребец;
• баба с возу - кобыле легче;
• старый конь борозды не портит;
• пить как лошадь;
• там ещё конь не валялся;
• и я не я, и лошадь не моя;

Страничка Театральная .

Подготовить чтение стихотворения, сценку из произведения или песню о лошади.

Можно инсценировать стихи:

Просто грустный стишок

Четыре копыта, облезлая шкура…
По грязной дороге плетётся понуро
Забывшая думать о чём-то хорошем,
Давно ко всему безразличная лошадь.
Она родилась жеребёнком беспечным,
Но скоро хомут опустился на плечи,
И кнут над спиной заметался со свистом…
Забылась лужайка в ромашках душистых,
Забылось дыхание матери рыжей…
Лишь месят копыта дорожную жижу,
И только сгибается всё тяжелее
Когда-то красивая, гордая шея.

Четыре копыта, торчащие рёбра…
Скупится на ласку хозяин недобрый.
А жизнь повернуться могла по-другому -
Ведь где-то сверкают огни ипподрома,
Там тоже есть место обидам и бедам,
Но мчатся по гулкой дорожке к победам
Могучие кони, крылатые кони…
И кутают их золотые попоны.
Им, лучшим, награды и слава - но кто-то
Всегда занимается чёрной работой.
Чтоб им предаваться волшебному бегу,
Тебя спозаранку впрягают в телегу,
И если до срока работа состарит -
Другого коня подберут на базаре.

Четыре копыта, клокастая грива…
А время обманчиво-неторопливо,
И сбросишь, достигнув однажды предела,
Как старую шерсть, отболевшее тело.
Ругаясь, хомут рассупонит возница…
Но ты не услышишь. Ты будешь резвиться
В лугах, вознесённых над морем и сушей,
Где ждут воплощения вечные души.
Опять жеребёнком промчишься по полю,
Неся не людьми возвращённую волю -
Большие глаза и пушистая чёлка,
Четыре копытца и хвостик-метёлка.

Подкова держится на гвозде,
Лошадь держится на подкове,
На лошади держится всадник,
На всаднике держится крепость,
На крепости держится государство.
(Народная мудрость)

Пони

Мориц Юнна

Пони мальчиков катает,
Пони девочек катает,
Пони бегает по кругу
И в уме круги считает.
А на площадь вышли кони,
Вышли кони на парад.
Вышел в огненной попоне
Конь по имени Пират.
И заржал печально пони:
- Pазве, разве я не лошадь,
Pазве мне нельзя на площадь,
Pазве я вожу детей
Хуже взрослых лошадей?
Я лететь могу, как птица,
Я с врагом могу сразиться
Hа болоте, на снегу -
Я могу, могу, могу.
Приходите, генералы,
В воскресенье в зоопарк.
Я сьедаю очень мало,
Меньше кошек и собак.
Я выносливее многих -
И верблюда, и коня.
Подогните ваши ноги
И садитесь на меня,
Hа меня.

Подведение итогов.
Поздравление победивших.

А Чичиков в довольном расположении духа сидел в своей бричке, катившейся давно по столбовой дороге. Из предыдущей главы уже видно, в чем состоял главный предмет его вкуса и склонностей, а потому не диво, что он скоро погрузился весь в него и телом и душою. Предположения, сметы и соображения, блуждавшие по лицу его, видно, были очень приятны, ибо ежеминутно оставляли после себя следы довольной усмешки. Занятый ими, он не обращал никакого внимания на то, как его кучер, довольный приемом дворовых людей Манилова, делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны. Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие. «Хитри, хитри! вот я тебя перехитрю! – говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца. – Ты знай свое дело, панталонник ты немецкий! Гнедой – почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему с охотою дам лишнюю меру, потому что он почтенный конь, и Заседатель тож хороший конь… Ну, ну! что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа, не стану дурному учить. Ишь куда ползет!» Здесь он опять хлыснул его кнутом, примолвив: «У, варвар! Бонапарт ты проклятый!» Потом прикрикнул на всех: «Эй вы, любезные!» – и стегнул по всем по трем уже не в виде наказания, но чтобы показать, что был ими доволен. Доставив такое удовольствие, он опять обратил речь к чубарому: «Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели: выпить ли чаю или закусить – с охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение. Вот барина нашего всякой уважает, потому что он, слышь ты, сполнял службу государскую, он сколеской советник…»

Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленные отвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом, что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг себя; все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя. Наконец громовый удар раздался в другой раз громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра. Сначала, принявши косое направление, хлестал он в одну сторону кузова кибитки, потом в другую, потом, изменивши образ нападения и сделавшись совершенно прямым, барабанил прямо в верх его кузова; брызги наконец стали долетать ему в лицо. Это заставило его задернуться кожаными занавесками с двумя круглыми окошечками, определенными на рассматривание дорожных видов, и приказать Селифану ехать скорее. Селифан, прерванный тоже на самой середине речи, смекнул, что, точно, не нужно мешкать, вытащил тут же из-под козел какую-то дрянь из серого сукна, надел ее в рукава, схватил в руки вожжи и прикрикнул на свою тройку, которая чуть-чуть переступала ногами, ибо чувствовала приятное расслабление от поучительных речей. Но Селифан никак не мог припомнить, два или три поворота проехал. Сообразив и припоминая несколько дорогу, он догадался, что много было поворотов, которые все пропустил он мимо. Так как русский человек в решительные минуты найдется, что сделать, не вдаваясь в дальние рассуждения, то, поворотивши направо, на первую перекрестную дорогу, прикрикнул он: «Эй вы, други, почтенные!» – и пустился вскачь, мало помышляя о том, куда приведет взятая дорога.

Дождь, однако же, казалось, зарядил надолго. Лежавшая на дороге пыль быстро замесилась в грязь, и лошадям ежеминутно становилось тяжелее тащить бричку. Чичиков уже начинал сильно беспокоиться, не видя так долго деревни Собакевича. По расчету его, давно бы пора было приехать. Он высматривал по сторонам, но темнота была такая, хоть глаз выколи.

– Селифан! – сказал он наконец, высунувшись из брички.

– Что, барин? – отвечал Селифан.

– Погляди-ка, не видно ли деревни?

– Нет, барин, нигде не видно! – После чего Селифан, помахивая кнутом, затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было. Туда все вошло: все ободрительные и побудительные крики, которыми потчевают лошадей по всей России от одного конца до другого; прилагательные всех родов без дальнейшего разбора, как что первое попалось на язык. Таким образом дошло до того, что он начал называть их наконец секретарями.

Между тем Чичиков стал примечать, что бричка качалась на все стороны и наделяла его пресильными толчками; это дало ему почувствовать, что они своротили с дороги и, вероятно, тащились по взбороненному полю. Селифан, казалось, сам смекнул, но не говорил ни слова.

– Что, мошенник, по какой дороге ты едешь? – сказал Чичиков.

– Да что ж, барин, делать, время-то такое; кнута не видишь, такая потьма! – Сказавши это, он так покосил бричку, что Чичиков принужден был держаться обеими руками. Тут только заметил он, что Селифан подгулял.

– Держи, держи, опрокинешь! – кричал он ему.

– Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул, – говорил Селифан. – Это нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину. – Затем начал он слегка поворачивать бричку, поворачивал, поворачивал и наконец выворотил ее совершенно набок. Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь. Селифан лошадей, однако ж, остановил, впрочем, они остановились бы и сами, потому что были сильно изнурены. Такой непредвиденный случай совершенно изумил его. Слезши с козел, он стал перед бричкою, подперся в бока обеими руками, в то время как барин барахтался в грязи, силясь оттуда вылезть, и сказал после некоторого размышления: «Вишь ты, и перекинулась!»

– Ты пьян как сапожник! – сказал Чичиков.

– Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить.

– А что я тебе сказал последний раз, когда ты напился? а? забыл? – сказал Чичиков.

– Нет, ваше благородие, как можно, чтобы я позабыл. Я уже дело свое знаю. Я знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим человеком поговорил, потому что…

– Вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь знать, как говорить с хорошим человеком!

– Как милости вашей будет завгодно, – отвечал на все согласный Селифан, – коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело, на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь?

Манилов, когда уже все вышли на крыльцо. "Посмотрите, какие тучи". "Это маленькие тучки", отвечал Чичиков. "Да знаете ли вы дорогу к Собакевичу?" "Об этом хочу спросить вас". "Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру". Тут Манилов с такою же любезностию рассказал дело кучеру, и сказал ему даже один раз: вы. Кучер, услышав, что нужно пропустить два поворота и поворотить на третий, сказал: "Потрафим, ваше благородие", и Чичиков уехал, сопровождаемый долго поклонами и маханьями платка приподымавшихся на цыпочках хозяев. Манилов долго стоял на крыльце, провожая глазами удалявшуюся бричку, и когда она уже совершенно стала не видна, он всё еще стоял, куря трубку. Наконец вошел он в комнату, сел на стуле и предался размышлению, душевно радуясь, что доставил гостю своему небольшое удовольствие. Потом мысли его перенеслись незаметно к другим предметам и наконец занеслись бог знает куда. Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву, и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах. -- Потом, что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество, в хороших каретах, где обворожают всех приятностию обращения, и что будто бы государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее наконец бог знает что такое, чего уже он и сам никак не мог разобрать. Странная просьба Чичикова прервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в его голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе, и всё время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина. Глава III А Чичиков в довольном расположении духа сидел в своей бричке, катившейся давно по столбовой дороге. Из предыдущей главы уже видно, в чем состоял главный предмет его вкуса и склонностей, а потому не диво, что он скоро погрузился весь в него и телом и душою. Предположения, сметы и соображения, блуждавшие по лицу его, видно, были очень приятны, ибо ежеминутно оставляли после себя следы довольной усмешки. Занятый ими, он не обращал никакого внимания на то, как его кучер, довольный приемом дворовых людей Манилова, делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны. Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен от какого- то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие. "Хитри, хитри! вот я тебя перехитрю!" говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца. "Ты знай свое дело, панталонник ты немецкой! Гнедой почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему дам с охотою лишнюю меру, потому что он почтенный конь, и Заседатель -- тож хороший конь... Ну, ну! что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа, не стану дурному учить! Ишь, куда ползет!" Здесь он опять хлыснул его кнутом, примолвив: "У, варвар! Бонапарт ты проклятой!.. " Потом прикрикнул на всех: "Эй вы, любезные!" и стегнул по всем по трем уже не в виде наказания, но чтобы показать, что был ими доволен. Доставив такое удовольствие, он опять обратил речь к чубарому: "Ты думаешь, что ты скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели: выпить ли чаю или закусить -- с охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение. Вот барина нашего всякой уважает, потому что он, слышь ты, сполнял службу государскую, он сколеской советник..." Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленные отвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом, что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг себя: все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя. Наконец громовый удар раздался в другой раз громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра. Сначала, принявши косое направление, хлестал он в одну сторону кузова кибитки, потом в другую, потом, изменивши образ нападения и сделавшись совершенно прямым, барабанил прямо в верх его кузова; брызги наконец стали долетать ему в лицо. Это заставило его задернуться кожаными занавеснами с двумя круглыми окошечками, определенными на рассматривание дорожных видов, и приказать Селифану ехать скорее. Селифан, прерванный тоже на самой середине речи, смекнул, что, точно, не нужно мешкать, вытащил тут же из-под козел какую-то дрянь из серого сукна, надел ее в рукава, схватил в руки вожжи и прикрикнул на свою тройку, которая чуть чуть переступала ногами, ибо чувствовала приятное расслабление от поучительных речей. Но Селифан никак не мог припомнить, два или три поворота проехал. Сообразив и припоминая несколько дорогу, он догадался, что много было поворотов, которые все пропустил он мимо. Так как русской человек в решительные минуты найдется, что сделать не вдаваясь в дальние рассуждения то, поворотивши направо, на первую перекрестную дорогу, прикрикнул он: "Эй вы, други почтенные!" и пустился вскачь, мало помышляя о том, куда приведет взятая дорога. Дождь, однако же, казалось, зарядил надолго. Лежавшая на дороге пыль быстро замесилась в грязь, и лошадям ежеминутно становилось тяжеле тащить бричку. Чичиков уже начинал сильно беспокоиться, не видя так долго деревни Собакевича. По расчету его, давно бы пора было приехать. Он высматривал по сторонам, но темнота была такая, хоть глаз выколи. "Селифан!" сказал он наконец, высунувшись из брички. "Что, барин?" отвечал Селифан. "Погляди-ка, не видно ли деревни?" "Нет, барин, нигде не видно!" После чего Селифан, помахивая кнутом, затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было. Туда всё вошло: все ободрительные и понудительные крики, которыми потчевают лошадей по всей России от одного конца до другого; прилагательные всех родов и качеств без дальнейшего разбора, как что первое попалось на язык. Таким образом дошло до того, что он начал называть их наконец секретарями. Между тем Чичиков стал примечать, что бричка качалась на все стороны и наделяла его пресильными толчками; это дало ему почувствовать, что они своротили с дороги и, вероятно, тащились по взбороненному полю. Селифан, казалось, сам смекнул, но не говорил ни слова. "Что, мошенник, по какой ты дороге едешь?" сказал Чичиков. "Да что ж, барин, делать, время-то такое; кнута не видишь, такая потьма!" Сказавши это, он так покосил бричку, что Чичиков принужден был держаться обеими руками. Тут только заметил он, что Селифан подгулял. "Держи, держи, опрокинешь!" кричал он ему. "Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул", говорил Селифан. "Это нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину". Засим начал он слегка поворачивать бричку, поворачивал, поворачивал и наконец выворотил ее совершенно на бок. Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь. Селифан лошадей, однако ж, остановил; впрочем, они остановились бы и сами, потому что были сильно изнурены. Такой непредвиденный случай совершенно изумил его. Слезши с козел, он стал перед бричкою, подперся в бока обеими руками, в то время как барин барахтался в грязи, силясь оттуда вылезть, и сказал после некоторого размышления: "Вишь ты, и перекинулась!" "Ты пьян, как сапожник!" сказал Чичиков. "Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить". "А что я тебе сказал последний раз, когда ты напился? а? забыл?" произнес Чичиков. "Нет, ваше благородие, как можно, чтобы я позабыл. Я уже дело свое знаю. Я знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим человеком поговорил, потому что..." "Вот я тебя как высеку, так ты у меня будешь знать, как говорить с хорошим человеком". "Как милости вашей будет завгодно", отвечал на все согласный Селифан: "коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело? на то воля господская. Оно нужно посечь потому, что мужик балуется, порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь?" На такое рассуждение барин совершенно не нашелся что отвечать. Но в это время, казалось, как будто сама судьба решилась над ним сжалиться. Издали послышался собачий лай. Обрадованный Чичиков дал приказание погонять лошадей. Русский возница имеет доброе чутье вместо глаз, от этого случается, что он, зажмуря глаза, качает иногда во весь дух и всегда куда-нибудь да приезжает. Селифан, не видя ни зги, направил лошадей так прямо на деревню, что остановился тогда только, когда бричка ударилася оглоблями в забор и когда решительно уже некуда было ехать. Чичиков только заметил сквозь густое покрывало лившего дождя что-то похожее на крышу. Он послал Селифана отыскивать ворота, что, без сомнения, продолжалось бы долго, если бы на Руси не было вместо швейцаров лихих собак, которые доложили о нем так звонко, что он поднес пальцы к ушам своим. Свет мелькнул в одном окошке и досягнул туманною струею до забора, указавши нашим дорожним ворота. Селифан принялся стучать, и скоро, отворив калитку, высунулась какая-то фигура, покрытая армяком, и барин со слугою услышали хриплый бабий голос: "Кто стучит? чего расходились?" "Приезжие, матушка, пусти переночевать", произнес Чичиков. "Вишь ты какой востроногой", сказала старуха: "приехал в какое время! Здесь тебе не постоялый двор, помещица живет". "Что ж делать, матушка: видишь, с дороги сбились. Не ночевать же в такое время в степи". "Да, время темное, нехорошее время", прибавил Селифан. "Молчи, дурак", сказал Чичиков. "Да кто вы такой?" сказала старуха. "Дворянин, матушка". Слово дворянин заставило старуху как будто несколько подумать. "Погодите, я скажу барыне", произнесла она и минуты через две уже возвратилась с фонарем в руке. Ворота отперлись. Огонек мелькнул и в другом окне. Бричка, въехавши на двор, остановилась перед небольшим домиком, который за темнотою трудно было рассмотреть. Только одна половина его была озарена светом, исходившим из окон; видна была еще лужа перед домом, на которую прямо ударял тот же свет. Дождь стучал звучно по деревянной крыше и журчащими ручьями стекал в

В это время вошла в кабинет Манилова.

«Лизанька», сказал Манилов с несколько жалостливым видом: «Павел Иванович оставляет нас!»

«Потому что мы надоели Павлу Ивановичу», отвечала Манилова.

«Сударыня! здесь», сказал Чичиков, «здесь, вот где», тут он положил руку на сердце: «да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! И, поверьте, не было бы для меня большего блаженства, как жить с вами, если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве».

«А знаете, Павел Иванович», сказал Манилов, которому очень понравилась такая мысль: «как было бы в самом деле хорошо, если бы жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!.. »

«О! это была бы райская жизнь!» сказал Чичиков, вздохнувши. «Прощайте, сударыня!» продолжал он, подходя к ручке Маниловой. «Прощайте, почтеннейший друг! Не позабудьте просьбы!»

«О, будьте уверены!» отвечал Манилов. «Я с вами расстаюсь не долее как на два дни».

Все вышли в столовую.

«Прощайте, миленькие малютки!» сказал Чичиков, увидевши Алкида и Фемистоклюса, которые занимались каким-то деревянным гусаром, у которого уже не было ни руки, ни носа. «Прощайте, мои крошки. Вы извините меня, что я не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал даже, живете ли вы на свете; но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе привезу саблю; хочешь саблю?»

«Хочу», отвечал Фемистоклюс.

«А тебе барабан; не правда ли, тебе барабан?» продолжал он, наклонившись к Алкиду.

«Парапан», отвечал шопотом и потупив голову Алкид.

«Хорошо, я тебе привезу барабан. Такой славный барабан!..

Этак всё будет: туррр… ру… тра-та-та, та-та-та… Прощай, душенька! Прощай!» Тут поцеловал он его в голову и обратился к Манилову и его супруге с небольшим смехом, с каким обыкновенно обращаются к родителям, давая им знать о невинности желаний их детей.

«Право, останьтесь, Павел Иванович!» сказал Манилов, когда уже все вышли на крыльцо. «Посмотрите, какие тучи».

«Это маленькие тучки», отвечал Чичиков.

«Да знаете ли вы дорогу к Собакевичу?»

«Об этом хочу спросить вас».

«Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру». Тут Манилов с такою же любезностию рассказал дело кучеру, и сказал ему даже один раз: вы.

Кучер, услышав, что нужно пропустить два поворота и поворотить на третий, сказал: «Потрафим, ваше благородие», и Чичиков уехал, сопровождаемый долго поклонами и маханьями платка приподымавшихся на цыпочках хозяев.

Манилов долго стоял на крыльце, провожая глазами удалявшуюся бричку, и когда она уже совершенно стала не видна, он всё еще стоял, куря трубку. Наконец вошел он в комнату, сел на стуле и предался размышлению, душевно радуясь, что доставил гостю своему небольшое удовольствие. Потом мысли его перенеслись незаметно к другим предметам и наконец занеслись бог знает куда. Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву, и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах. - Потом, что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество, в хороших каретах, где обворожают всех приятностию обращения, и что будто бы государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее наконец бог знает что такое, чего уже он и сам никак не мог разобрать. Странная просьба Чичикова прервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в его голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе, и всё время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина.

Глава III

А Чичиков в довольном расположении духа сидел в своей бричке, катившейся давно по столбовой дороге. Из предыдущей главы уже видно, в чем состоял главный предмет его вкуса и склонностей, а потому не диво, что он скоро погрузился весь в него и телом и душою. Предположения, сметы и соображения, блуждавшие по лицу его, видно, были очень приятны, ибо ежеминутно оставляли после себя следы довольной усмешки. Занятый ими, он не обращал никакого внимания на то, как его кучер, довольный приемом дворовых людей Манилова, делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню, запряженному с правой стороны. Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие. «Хитри, хитри! вот я тебя перехитрю!» говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца. «Ты знай свое дело, панталонник ты немецкой! Гнедой почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему дам с охотою лишнюю меру, потому что он почтенный конь, и Заседатель - тож хороший конь… Ну, ну! что потряхиваешь ушами? Ты, дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа, не стану дурному учить! Ишь, куда ползет!» Здесь он опять хлыснул его кнутом, примолвив: «У, варвар! Бонапарт ты проклятой!.. » Потом прикрикнул на всех: «Эй вы, любезные!» и стегнул по всем по трем уже не в виде наказания, но чтобы показать, что был ими доволен. Доставив такое удовольствие, он опять обратил речь к чубарому: «Ты думаешь, что ты скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели: выпить ли чаю или закусить - с охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение. Вот барина нашего всякой уважает, потому что он, слышь ты, сполнял службу государскую, он сколеской советник…»

Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленные отвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом, что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг себя: все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя. Наконец громовый удар раздался в другой раз громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра. Сначала, принявши косое направление, хлестал он в одну сторону кузова кибитки, потом в другую, потом, изменивши образ нападения и сделавшись совершенно прямым, барабанил прямо в верх его кузова; брызги наконец стали долетать ему в лицо. Это заставило его задернуться кожаными занавеснами с двумя круглыми окошечками, определенными на рассматривание дорожных видов, и приказать Селифану ехать скорее. Селифан, прерванный тоже на самой середине речи, смекнул, что, точно, не нужно мешкать, вытащил тут же из-под козел какую-то дрянь из серого сукна, надел ее в рукава, схватил в руки вожжи и прикрикнул на свою тройку, которая чуть чуть переступала ногами, ибо чувствовала приятное расслабление от поучительных речей. Но Селифан никак не мог припомнить, два или три поворота проехал. Сообразив и припоминая несколько дорогу, он догадался, что много было поворотов, которые все пропустил он мимо. Так как русской человек в решительные минуты найдется, что сделать не вдаваясь в дальние рассуждения то, поворотивши направо, на первую перекрестную дорогу, прикрикнул он: «Эй вы, други почтенные!» и пустился вскачь, мало помышляя о том, куда приведет взятая дорога.

8 Странная просьба Чичикова прервала
вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в его
голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе, и все
время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

А Чичиков в довольном расположении духа сидел в своей бричке,
катившейся давно по столбовой дороге. Из предыдущей главы уже видно, в чем
состоял главный предмет его вкуса и склонностей, а потому не диво, что он
скоро погрузился весь в него и телом и душою. Предположения, сметы и
соображения, блуждавшие по лицу его, видно, были очень приятны, ибо
ежеминутно оставляли после себя следы довольной усмешки. Занятый ими, он не
обращал никакого внимания на то, как его кучер, довольный приемом дворовых
людей Манилова, делал весьма дельные замечания чубарому пристяжному коню,
запряженному с правой стороны. Этот чубарый конь был сильно лукав и
показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и
пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен
от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их
было заметно получаемое ими от того удовольствие. "Хитри, хитри! вот я тебя
перехитрю! - говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца. - Ты
знай свое дело, панталонник ты немецкий! Гнедой - почтенный конь, он
сполняет свой долг, я ему с охотою дам лишнюю меру, потому что он почтенный
конь, и Заседатель тож хороший конь... Ну, ну! что потряхиваешь ушами? Ты,
дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа, не стану дурному учить. Ишь
куда ползет!" Здесь он опять хлыснул его кнутом, примолвив; "У, варвар!
Бонапарт ты проклятый!" Потом прикрикнул на всех: "Эй вы, любезные!" - и
стегнул по всем по трем уже не в виде наказания, но чтобы показать, что был
ими доволен. Доставив такое удовольствие, он опять обратил речь к чубарому:
"Ты думаешь, что скроешь свое поведение. Нет, ты живи по правде, когда
хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были, хорошие
люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим
мы всегда свои други, тонкие приятели; выпить ли чаю, или закусить - с
охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение. Вот
барина нашего всякой уважает, потому что он, слышь ты, сполнял службу
государскую, он сколеской советник..."
Так рассуждая, Селифан забрался наконец в самые отдаленные
отвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей,
относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом, что
один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг
себя; все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога
опрыскалась каплями дождя. Наконец громовый удар раздался в другой раз
громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра.