Андрей синявский биография. Писатель Андрей Синявский: биография, творчество и интересные факты. Общественное движение в защиту Синявского и Даниэля

Окончил университет в 1949 году.

Синявский был одним из ведущих литературных критиков журнала «Новый мир» , главным редактором которого являлся Александр Твардовский . В начале 1960-х годов журнал считался наиболее либеральным в СССР .

Творчество

Синявский - автор литературоведческих работ о творчестве М. Горького , Б. Пастернака , И. Бабеля , А. Ахматовой . С 1955 года начал писать прозаические произведения.

Письма писателей

После суда об освобождении Синявского и Даниэля ходатайствовали («письмо 63-х ») А. Н. Анастасьев , А. А. Аникст , Л. А. Аннинский , П. Г. Антокольский , Б. А. Ахмадулина , С. Э. Бабёнышева , В. Д. Берестов , К. П. Богатырёв , З. Б. Богуславская , Ю. Б. Борев , В. Н. Войнович , Ю. О. Домбровский , Е. Я. Дорош , А. В. Жигулин , А. Г. Зак , Л. А. Зонина, Л. Г. Зорин , Н. М. Зоркая , Т. В. Иванова , Л. Р. Кабо , В. А. Каверин , Ц. И. Кин , Л. З. Копелев , В. К. Корнилов, И. Н. Крупник , И. К. Кузнецов , Ю. Д. Левитанский , Л. А. Левицкий , С. Л. Лунгин , Л. З. Лунгина , С. П. Маркиш , В. З. Масс , О. Н. Михайлов , Ю. П. Мориц , Ю. М. Нагибин , И. И. Нусинов , В. Ф. Огнев , Б. Ш. Окуджава , Р. Д. Орлова , Л. С. Осповат , Н. В. Панченко, М. А. Поповский , Л. Е. Пинский , С. Б. Рассадин , Н. В. Реформатская , В. М. Россельс , Д. С. Самойлов , Б. М. Сарнов , Ф. Г. Светов , А. Я. Сергеев , Р. С. Сеф , Л. И. Славин , И. Н. Соловьёва , А. А. Тарковский , А. М. Турков , И. Ю. Тынянова, Г. С. Фиш , К. И. Чуковский , Л. К. Чуковская , М. Ф. Шатров , В. Б. Шкловский , И. Г. Эренбург («Литературная Газета», 19/11, 1966 г.) .

В ответной статье Секретариат Союза советских писателей - К. А. Федин , Н. С. Тихонов , К. М. Симонов , К. В. Воронков , В. А. Смирнов, Л. С. Соболев , С. В. Михалков , А. А. Сурков - высказался против Синявского и Даниэля.

В резком тоне против Даниэля и Синявского выступал также лауреат Нобелевской премии по литературе Михаил Шолохов .

Митинг гласности

5 декабря 1965 года (в день конституции) на Пушкинской площади состоялся Митинг гласности в поддержку Даниэля и Синявского. В число участников входили Александр Есенин-Вольпин , Валерий Никольский ( -), Юрий Титов , Юрий Галансков , Владимир Буковский . Митингующие требовали, чтобы суд над Даниэлем и Синявским был проведён гласно и открыто, в соответствии с положениями Конституции СССР. Прямо с площади на допрос были увезены А. Есенин-Вольпин, Ю. Галансков, А. Шухт и др. Допрос продолжался два часа, впоследствии участники были отпущены.

Самиздат о деле Синявского и Даниэля

Неволя

Эмиграция

Вскоре после освобождения в 1973 году поехал по приглашению Парижского университета на работу во Францию .

С 1973 года - профессор русской литературы в Университете «Париж IV - Сорбонна» .

В эмиграции Андрей Синявский написал: «Опавшие листья В. В. Розанова», автобиографический роман «Спокойной ночи», «Иван-дурак».

Скончался 25 февраля 1997 года, похоронен в Фонтене-о-Роз под Парижем .

Взгляды в эмиграции

Широкую реакцию вызвала книга Синявского (Абрама Терца) «Прогулки с Пушкиным» .

Синявский написал несколько статей о свободе мнений и свободе слова в эмигрантской среде. Солженицын - «недообразованный патриот» (по выражению Синявского) - к тому времени уже был властителем дум эмиграции и её лидером. Солженицын обрушился на Синявского с осуждениями, аукнувшимися отказом эмигрантских журналов печатать Абрама Терца… Именно тогда у жены Синявского Марии Розановой родилась идея собственного журнала, которым стал «Синтаксис » (первые номера посвящены А. Гинзбургу). Этот журнал стал «другим мнением»…

Слухи о связях с КГБ

Ряд идейных противников Синявского из диссидентской и эмигрантской среды по сей день распространяют информацию о том, что как до, так и после своего ареста Синявский сотрудничал с КГБ СССР . В частности, диссидент Сергей Григорьянц расценивает выезд Синявского и Розановой во Францию как операцию советских спецслужб с целью внедрения «агентов влияния» в эмигрантское сообщество . Эти сведения опираются на опубликованную Владимиром Буковским в начале 1990-х годов в израильской газете «Вести » ксерокопию записки Ю. В. Андропова о Синявском и Даниэле, направленной в ЦК КПСС 26 февраля 1973 года . Как впоследствии подтвердила экспертиза, этот текст является компиляцией отдельных склеенных частей упомянутого документа, из которого оказались исключены фрагменты, свидетельствовавшие о непричастности Синявского к сотрудничеству с КГБ СССР. Более того: из вырезанных частей текста как раз следует, что компрометация Синявского как «агента влияния КГБ» среди диссидентов-эмигрантов была основной задачей КГБ при его отъезде на Запад .

Реабилитация

Произведения

Автором большинства произведений выступает Абрам Терц, так как собственно Синявский - это кабинетный учёный-филолог, и его именем подписаны только статьи в жанре «строгого литературоведения» и ряд публицистических статей, Абраму Терцу же принадлежит вся проза и основной массив литературоведческих эссе. В списке произведения, в которых Синявский выступал не от лица Терца, помечены.

Проза

• В цирке (1955)
• Графоманы (Из рассказов о моей жизни) (1959)
• Любимов
• Гололедица
• Пхенц (1957)
• Суд идёт
• Ты и я (1959)
• Квартиранты (1959)
• Крошка Цорес (1980)
• Спокойной ночи (1983)
• Кошкин дом. Роман дальнего следования (1998)

Эссеистика

• Что такое социалистический реализм
• Мысли врасплох. Munchen, Echo-Press, s.a. <1972>
• Голос из хора (1966-1971, французская премия за лучшую иностранную книгу , )
• Прогулки с Пушкиным (1966-1968), London, OPI - Collins, 1975
• В тени Гоголя (1970-1973)
• Литературный процесс в России
• Люди и звери
• Анекдот в анекдоте
• Отечество. Блатная песня
• Река и песня
• Открытое письмо А. Солженицыну (Андрей Синявский)
• Солженицын как устроитель нового единомыслия (Андрей Синявский)
• Чтение в сердцах (Андрей Синявский)
• Памяти павших: Аркадий Белинков
• «Тёмная ночь » (Андрей Синявский)
• В ночь после битвы (Андрей Синявский)
• Диссидентство как личный опыт (Андрей Синявский)
• Сны на православную пасху (Андрей Синявский)
• Путешествие на Чёрную речку
• «Опавшие листья» В. В. Розанова (1982)
• The Russian Intelligentsia. (Русская интеллигенция.) NY, Columbia University Press, 1997.
• Андрей Синявский:127 писем о любви. (в 3 т.)- М.: Аграф,2004

Посвящается Андрею Синявскому

• Виталий Диксон «Августейший сезон, или Книга российских календ: Роман положений» / Предисл. А.Яровой; Послеслов. А. Кобенкова ; Худож. Н.Статных. - Иркутск , Изд-во , 2008. - 1216 с., илл., фото, аудио-CD (Усл. печ. л. 75,0)

Напишите отзыв о статье "Синявский, Андрей Донатович"

Литература и источники

• // Энциклопедия «Кругосвет ».
• биография на сайте «Антология самиздата».
• Абрам Терц. . - Захаров , 1999. - 480 с. - ISBN 5-8159-0016-8 .
• Андрей Синявский. . // Журнал «Юность » № 5, 1989.
• (файлы Microsoft Word в архивах RAR)
• в библиотеке ImWerden
• .
• Александр Белый , журнал «Нева», 2008, № 2
• (PDF)
• Ратькина Т. Э. . - М .: «Совпадение», 2010. - 232 с. - ISBN 978-5-9030-6079-5 .

Примечания

Отрывок, характеризующий Синявский, Андрей Донатович

Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l"etat de ses troupes dans les differents corps d"annee que j"ai ete a meme d"observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l"esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l"interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu"on rallie l"armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l"artillerie qui n"est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l"on n"y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d"Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.

Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.

Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J"ai assez fait l"Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C"est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c"est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n"y a qu"un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n"y a qu"un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.

Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.

Правда дурака

Андрей Синявский

Генис А. Иван Петрович умер. Статьи и расследования. - М.: НЛО, 1999, с. 32-38

Андрей Донатович был прямой антитезой Абраму Терцу. Тот- черноусый, молодцеватый, вороватый, с ножом, который, как с удовольствием отмечал его автор, на блатном языке называют «пером». Синявский же - маленький, сутулый, с огромной седой бородой. Он не смеялся, а хихикал, не говорил, а приговаривал. Глаза его смотрели в разные стороны, отчего казалось, что он видит что-то недоступное собеседнику. Вокруг него вечно вился табачный дымок, и на стуле он сидел, как на пеньке. Я такое видел только ребенком в кукольном театре. С годами Синявский все больше походил на персонажа русской мифологии-лешего, домового, банника. Это сходство он в себе культивировал, и нравилось оно ему чрезвычайно. «Ивана-дурака» , одну из своих последних книг, он надписал: «с лешачим приветом».

Поразительно, что человек, которого уважали следователи и любили заключенные, мог возбуждать такую вражду. Между тем Синявский- единственный в истории отечественного инакомыслия-умудрился трижды вызвать бурю негодования.

Первой на него обиделась советская власть, решившая, что он ее свергает. На самом деле Синявский был тайным адептом революции, хранившим верность тем ее идеалам, о которых все остальные забыли.

Второй раз Синявского невзлюбила эмиграция, вменявшая ему в вину «низкопоклонство перед Западом». И опять - мимо. Синявский, за исключением, может быть, одного Высоцкого, которого он же и открыл, был самым русским автором нашей словесности.

Третий раз Синявский попал в опалу как русофоб. Характерно, что Пушкина от Абрама Терца защищали люди, которым так и не удалось написать ни одного грамотного предложения.

Остроумно защищаясь, Синявский с достоинством нес свой крест. Бахчанян, с которым Андрей Донатович был на «ты», изобразил эту борьбу в виде поединка фехтовальщика с носорогом.

С этим зверем связана наша последняя встреча. Мы гуляли по нью-йоркскому Музею естественной истории, и Андрей Донатович вспоминал, что в детстве у него была одна мечта -жить в чучеле носорога.
32

То, что портретную галерею новейшей российской словесности открывает Андрей Синявский, вряд ли кого удивит. Его роль в создании «новой» литературы, так же как и героическая биография, хорошо известны во всем мире. Восприятие Синявского на Западе настолько тесно связано с историей холодной войны, что приходится лишь удивляться тому, что его книги все-таки нашли себе не политическую, а эстетическую нишу в мировом литературном процессе. В глазах западных критиков, литературоведов и славистов Синявский сумел оторваться от своей шумной биографии, став не писателем-диссидентом, а просто писателем. Так, когда в Америке вышел перевод наиболее автобиографического произведения Синявского -«Спокойной ночи», газета «Нью-Йорк тайме» писала, что ему удалось добиться «редкого магического эффекта в искусстве - он вложил собственный опыт в оболочку мифа», превратив советскую историю в сюрреалистический роман. Причудливый симбиоз реального и фантастического вызвал в памяти критика прозу Габриеля Гарсия Маркеса, Салмана Рушди и Варгаса Льосы, то есть авторов школы «магического реализма». В Америке считают, что успеха в этой манере письма могут добиться только выходцы из «трудных» регионов-Латинской Америки, России, Восточной Европы. В неблагополучных краях история учит писателя верить в свои жестокие чудеса. Здесь натурализм и гротеск, реализм и фантастика перемешиваются в мучительной для жизни, но плодотворной для литературы пропорции. Освоив этот невеселый опыт, переплавив его в свою художественную и нехудожественную прозу, Синявский вписал русские страницы в международную историю «магического реализма».

В России, однако, литература всегда была опасным занятием. И отцом не просто свободной, а именно нынешней постсоветской литературы Синявского делают не преследования властей, а эстетические прозрения. Раньше других он понял природу советской литературы и наметил маршрут бегства из нее. Только сегодня, после всех потрясений, ознаменовавших закат советской цивилизации, можно в полной мере оценить провидческий характер написанной почти полвека назад статьи Синявского «Что такое социалистический реализм». Описав соцреализм как историческое явление, он очертил четкие временные, формальные и содержательные границы этого явления, но сам при этом вышел за его пределы.
33

Обогнав чуть ли не на поколение современные ему художественные течения, Синявский постулировал основы новой эстетики. Он первым обнаружил, что место соцреализма не в журналах и книгах и не на свалке истории, а в музее. Соответственно изменилось и отношение к теории, ставшей экспонатом. Исчезла столь важная для оттепельных лет ситуация выбора: принимать- не принимать, бороться или защищать, развивать или отвергать. Вместо этого Синявский наметил другую, более плодотворную перспективу-эстетизацию этого феномена. Констатировав кончину соцреализма, он ставил этот художественный метод в один ряд с другими, что и позволяло начать игру с мертвой эстетикой.

Синявский давал ясные рекомендации по обращению с покойным еще тогда, когда слухи о его смерти казались бесспорно преувеличенными. Не зря Синявский употреблял в своей статье будущее время: «Для социалистического реализма, если он действительно хочет... создать свою «Коммуниаду», есть только один выход- покончить с «реализмом», отказаться от жалких и все равно бесплодных попыток создать социалистическую «Анну Каренину» и социалистический «Вишневый сад». Когда он потеряет несущественное для него правдоподобие, он сумеет передать величественный и неправдоподобный смысл нашей эпохи».

Эту задачу, хоть и с большим опозданием, выполнило последнее течение советской культуры - искусство соцарта. Теоретическая «Коммуниада» из статьи Синявского воплотилась в. творчестве В. Комара и А. Меламида, В. Бахчаняна, Э. Булатова, И. Холина, Вс. Некрасова, Д. А. Пригова и многих других художников, писателей и поэтов, которые реконструировали соцреа-листический идеал, доведя его до логического и комического завершения.

Между статьей Синявского и практикой соцарта прошла целая культурная эпоха. Авторы времен хрущевской оттепели, брежневского застоя, горбачевской перестройки в большинстве своем эксплуатировали принципы как раз той эстетики, о бесплодности которой и предупреждал Синявский. С высоты нашего времени почти все позднее советское искусство кажется недоразумением, если не ошибкой. Прививка критического реализма к социалистическому, как и предсказывал Синявский, оказалась нежизнеспособной. Эклектика отомстила искусству, породив особый оттепельный гибрид, эпигонами которого стали и все авторы бестселлеров перестройки. Новых «Анны Карениной» и «Вишневого сада» не получилось: ни коммунизма, ни соцреализма с человеческим лицом не вышло.
34

Уже тот факт, что Синявский сумел предсказать этот кризис за много лет до того, как он разразился, заставляет нас с доверием и вниманием отнестись к его эстетической концепции, в преддверии которой он писал: «Мы не знаем, куда идти, но, поняв, что делать нечего, начинаем думать, строить догадки, предполагать. Может быть, мы и придумаем что-нибудь удивительное».

Этим «удивительным» и была эстетика самого Андрея Синявского, которую он развивал, шлифовал и оттачивал в своих статьях и книгах на протяжении тех четырех десятилетий, что прошли после блестящей увертюры - статьи «Что такое социалистический реализм».

Главное произведение Андрея Синявского- Абрам Терц. Речь тут надо вести о раздвоении писательской личности, причем одна ипостась не отменяет и не заменяет другую. Оба - и Синявский, и Терц-ведут самостоятельную жизнь, причем так, если тут подходит это слово, удачно, что советский суд, не разобравшись, посадил обоих. Во всяком случае, в лагере был Андрей Синявский, а книги там писал Абрам Терц.

В чем смысл этого странного симбиоза? Терц нужен Синявскому, чтобы избежать прямого слова. Текст, принадлежащий другому автору, становится заведомо чужим и в качестве такового уже может рассматриваться как большая, размером в целую книгу, цитата. Сам же Синявский, освобождаясь от обязанности отвечать за своего двойника, оставляет себе пространство для культурной рефлексии по поводу сочинений, да и личности Терца.

Этим сложным отношениям посвящена исповедальная книга «Спокойной ночи», написанная двумя авторами сразу. Причем, пока один из них роман писал, другой его разрушал. В этом двуедином процессе раскрывается задача эстетики Синявского - взять текст в рамку, жестко отграничив жизнь от искусства. За этой позицией стоит особая модель автора, творца, художника, поэта, исследованию которой подчинено все творчество Синявского. В его словаре художнику сопутствует донельзя сниженный словарный ряд: дурак, вор, лентяй, балагур, шут, юродивый.

Именно этот ряд взбесил многих читателей «Прогулок с Пушкиным». Настаивая на том, что «пустота -содержимое Пушкина», Синявский отказывает классику в главном - в авторстве. Он всячески избегает прямого признания: Пушкин писал стихи. Вместо этого - стихи писались: «Пушкин развязал себе руки, отпустил вожжи, и его понесло».
35

Синявский меняет напряжение авторской воли на свободный произвол стихов и стихии. Художник всего лишь отдается музам, не мешает им творить через себя. Поэт - медиум на спиритическом сеансе искусства. Все, что требуется от него, - это быть достойным своего двусмысленного положения. В случае с Пушкиным - не вставать с постели. Синявский не устает восторгаться легкомыслием, поверхностностью, небрежностью и ленью своего любимого героя, который мог бы повторить вслед за Сократом: «Праздность - сестра свободы». Только надо помнить, что Синявский пишет о той свободе, источник которой коренится в случае, судьбе, роке, в игре тех таинственных сил, что и совершают чудесное преображение человека в поэта.

В монографии «Иван-дурак» Синявский подробно описывает «философию» своего заглавного героя, который оказывается очень близок к фигуре идеального поэта из книги «Прогулки с Пушкиным». Объясняя, почему сказка выбирает себе в любимчики глупого и ленивого героя, автор пишет: «Назначение дурака-доказать (точнее говоря, не доказать, поскольку Дурак ничего не доказывает и опровергает все доказательства, а скорее наглядно представить), что от человеческого ума, учености, стараний, воли - ничего не зависит <...> истина (или реальность) является и открывается человеку сама, в тот счастливый момент, когда сознание как бы отключается и душа пребывает в особом состоянии - восприимчивой пассивности».

Философия «дурака», отсылающая читателя на Восток, к религиозно-философскому учению о Пути-Дао, объясняет неосознанную, внеличностную, интуитивную, инстинктивную, если угодно, «животную» природу творчества - поэт, погружаясь в искусство, идет вглубь, минуя свое Я. Залог успеха- отказ от себя в пользу текста: «Когда пишешь, нельзя думать. Нужно выключить себя. Когда пишешь -теряешься, плутаешь, но главное - забываешь себя и живешь, ни о чем не думая. Тебя наконец нет, ты - умер... Уходим в текст».

Уходят в текст все любимые герои Синявского- Пушкин, Гоголь, Розанов, безымянные сказители, растворяющие себя в анонимной фольклорной стихии. Этой ценой все они оплачивают метаморфозу искусства.

Отделив человека от поэта- Синявского от Терца,- он обеспечил последнему особое литературное пространство. Синявский постоянно разрушает канонические формы романа, повести, литературоведческого исследования, внося в них элемент самосозерцания, писательской рефлексии. Ко всем его произведениям подходит признание, сделанное в «Спокойной ночи»: «Это будет, на самом деле, книга о том, как она пишется. Книга о книге».
36

Синявский всегда писал не роман, а черновик романа. Он переворачивал обычную пирамиду, возвращая книгу к стадии рукописи, заметок, набросков, вариантов. Неслучайно лучшие его сочинения составлены из дневниковых записей или лагерных писем. В них автор отдавался во власть того особого жанра, который в его творчестве следовало бы назвать просто «книга».

Главное в такой книге- поток чистой литературы, именно словесности, под которой автор понимает собрание слов, их таинственную магическую связь. Окунаясь вслед за автором в эту реку речи, читатель отдается во власть ее течения, которое выносит их обоих, куда захочет. Чтение как сотворчество предусматривает, по Синявскому, смирение, отказ от своего Я - но не в пользу автора, а в пользу книги, в конечном счете - в пользу самого искусства.

Этот способ создания текста сближает прозу Синявского с фольклором, который, как он признается, всегда служил ему «эстетическим ориентиром». В сказке, анекдоте, блатной песне, а о каждом из этих жанров он много писал, Синявского пленяла самостоятельная жизнь литературного произведения, лишенного автора - ведь фольклорное произведение рассказывает само себя.

Плетение словес, игра самодостаточной формы, ритуальный танец, орнаментальный рисунок, плавное течение текста -вот прообразы прозы Синявского. На основе этих образцов Синявский и строил свою эстетическую вселенную. Нельзя считать, что искусство в ней важнее жизни. Они - искусство и жизнь - внеположны друг другу, их нельзя сравнивать, они несоразмерны. В космогонии Синявского искусство - источник жизни, тот первичный импульс энергии, который порождает мир.

Творчество, по Синявскому, - путь не вперед, а назад, к истоку. Не созидание нового, а воссоздание старого. Смысл искусства «в воспоминании- в узнавании мира сквозь его удаленный в былое и мелькающий в памяти образ».

Понятно, что с этой точки зрения бессмысленными становятся такие традиционные вопросы эстетики, как соотношение формы и содержания или проблема «искусства для искусства». По Синявскому, эти вопросы тавтологичны: форма и есть содержание, искусство не может быть ничем другим, кроме искусства. Все остальное - это помехи на пути из прошлого в настоящее.

Мир Синявского буквально открывается речением - «В начале было Слово». Это слово и призвано - не написать, а вспомнить-искусство.
37

Эстетика Синявского- своего рода археология или даже палеонтология искусства: реконструкция целого по дошедшим до нас останкам. Пафос восстановления цельности ведет к очищению искусства от чужеродных добавлений. К ним Синявский относил и логику, и психологию, и социальность, и соображения пользы. Художник, как алхимик, занят изготовлением чистого, без примесей, искусства, которое обладает чудесным свойством - уничтожать границу между материальным и духовным, между словом и делом: «Слово - вещно. Слово - это сама вещь... Магическое заклинание - это точное знание имени, благодаря которому вещь начинает быть».

Поэт, которого Синявский постоянно уподобляет колдуну, - это тот, кто находит подлинные имена вещей. И если ему это удается, он вызывает их из небытия. Вот так и сам Синявский вызвал - накликал - собственную судьбу, описав свой арест до того, как он произошел в жизни. С точки зрения Синявского, в этом нет ничего странного - ведь искусство предшествует жизни, оно старше ее.

Синявский решительно и окончательно разрывал столь неизбежную в советской литературе связь между искусством и прогрессом. Развернув культуру лицом к прошлому, он предлагал ей любоваться не вершинами грядущего царства разума, а той «божественной истиной, которая лежит не рядом и не около искусства в виде окружающей действительности, но позади, в прошлом, в истоках художественного образа».

Внеисторический архаизм Синявского способен вселять надежду: если искусство умеет идти вперед, только обернувшись назад, то шансы дойти до цели у него сегодня не меньше, чем всегда.

Русский литературовед, писатель, литературный критик, политзаключенный.

Андрей Синявский родился в Москве в семье бывшего левого эсэра, не чуждого литературных интересов, Доната Синявского. С началом Отечественной войны семья эвакуировалась в Сызрань, где Синявский в 1943 г. окончил школу и в том же году был призван в армию. Служил радиотехником на аэродроме. В 1945 г. поступил на заочное отделение филологического факультета МГУ, после демобилизации в 1946 г. перешел на дневное. Занимался на спецсеминаре, посвященном творчеству Маяковского. в 1949 г. окончил филологический факультет МГУ. Работал в Институте мировой литературы, преподавал в МГУ на факультете журналистики, откуда был уволен после публикации в Италии романа Бориса Пастернака "Доктор Живаго". Преподавал в Школе-студии МХАТ. Синявский был одним из ведущих литературных критиков журнала «Новый мир», главным редактором которого являлся Александр Твардовский. В начале 1960-х годов журнал считался наиболее либеральным в СССР.

Творчество

Синявский - автор литературоведческих работ о творчестве М. Горького, Б. Пастернака, И. Бабеля, А. Ахматовой. С 1955 года начал писать прозаические произведения. В СССР его произведения не печатались, поэтому Синявский переправлял свои произведения на Запад. На Западе под псевдонимом Абрам Терц были напечатаны две книги: «Суд идёт» и «Любимов», а также статья «Что такое социалистический реализм?».

Арест

Осенью 1965 года Синявский был арестован вместе с Ю. Даниэлем. В феврале 1966 года осуждён на семь лет. Суд над писателями, известный как «Процесс Синявского-Даниэля» сопровождался тенденциозным освещением в печати и был задуман как пропагандистское шоу с разоблачениями и покаяниями, однако ни Синявский, ни Даниэль не признали себя виновными. Немногие писатели распространяли открытые письма в поддержку Даниэля и Синявского.

Неволя

В лагере особого режима Синявский работал над книгами: «Прогулки с Пушкиным», «Голос из хора», «В тени Гоголя». Вскоре после освобождения в 1973 году поехал по приглашению Сорбонны на работу во Францию.

Второе, эмигрантское, осуждение

Большое возмущение А. И. Солженицына вызвала его стат

ья "Литературный процесс в России" (1973), особенно раздел, посвящённый антисемитизму в России. Абрам Терц начинает рассуждения словами:

“Это не просто переселение народа на свою историческую родину, а прежде всего и главным образом - бегство из России. Значит, пришлось солоно. Значит - допекли. Кое-кто сходит с ума, вырвавшись на волю. Кто-то бедствует, ищет, к чему бы русскому прислониться в этом раздольном, безвоздушном, чужеземном море. Но всё бегут, бегут. Россия - Мать, Россия - Сука, ты ответишь и за это очередное, вскормленное тобою и выброшенное потом на помойку, с позором - дитя!..”

Затем он саркастически сочувствует русским антисемитам, говоря, что русские всё равно не способны постичь, что в их бедах могут быть виноваты они сами, а не евреи.

Синявский написал несколько статей о свободе мнений и свободе слова в эмигрантской среде. Солженицын - "недообразованный патриот" (по выражению Синявского) - к тому времени уже был властителем дум эмиграции и ее лидером. Солженицын обрушился на Синявского с осуждениями, аукнувшимися отказом эмигрантских журналов печатать Абрама Терца... Именно тогда у жены Синявского Марии Розановой родилась идея собственного журнала, которым стал "Синтаксис" (первые номера посвящены А. Гинзбургу). Этот журнал стал "другим мнением"...

Эмиграция

С 1973 года - профессор русской литературы в Сорбонне.

В эмиграции Андрей Синявский написал: «Опавшие листья В. В. Розанова», автобиографический роман «Спокойной ночи», «Иван-дурак».

Издавал совместно со своей женой М. В. Розановой с 1978 года журнал «Синтаксис».

Реабилитация

17 октября 1991 года в «Известиях» появилось сообщение о пересмотре дел Ульманиса, Тимофеева-Ресовского и Царапкина, Синявского и Даниэля за отсутствием в их действиях состава преступления.

В настоящее время не известны какие–либо документы, которые бы свидетельствовали о привлечении к ответственности кого–либо из лиц, причастных к осуждению Синявского. Есть основания полагать, что эти лица сохранили свои посты

Андрей Донатович за работой Псевдонимы:

Абрам Терц

Дата рождения: Место рождения: Дата смерти: Место смерти: Гражданство: Род деятельности:

литературовед,
писатель,
литературный критик

Язык произведений:

Андре́й Дона́тович Синя́вский (литературный псевдоним - Абра́м Терц ; 8 октября 1925, Москва - 25 февраля 1997, Париж) - русский литературовед, писатель, литературный критик, политзаключенный.

Начало литературной деятельности

Андрей Синявский родился в Москве в семье бывшего левого эсэра, не чуждого литературных интересов, Доната Синявского.

С началом Отечественной войны семья эвакуировалась в Сызрань, где Синявский в 1943 г. окончил школу и в том же году был призван в армию. Служил радиотехником на аэродроме.

В 1945 г. поступил на заочное отделение филологического факультета МГУ, после демобилизации в 1946 г. перешел на дневное. Занимался на спецсеминаре, посвященном творчеству Маяковского. в 1949 г. окончил филологический факультет МГУ.

Работал в Институте мировой литературы, преподавал в МГУ на факультете журналистики, откуда был уволен после публикации в Италии романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Преподавал в Школе-студии МХАТ.

Синявский был одним из ведущих литературных критиков журнала «Новый мир», главным редактором которого являлся Александр Твардовский. В начале 1960-х годов журнал считался наиболее либеральным в СССР.

Творчество

Синявский - автор литературоведческих работ о творчестве М. Горького, Б. Пастернака , И. Бабеля , А. Ахматовой. С 1955 года начал писать прозаические произведения.

В тогдашнем СССР, в связи с цензурой, его произведения не могли быть напечатаны, и Синявский издавал их на Западе. На Западе, до эмиграции Синявского, под псевдонимом "Абрам Терц" были напечатаны роман «Суд идёт» и повесть «Любимов», вошедшие в сборник прозы "Фантастический мир Абрама Терца", а также статья «Что такое социалистический реализм?».

Арест

Осенью 1965 года Синявский был арестован вместе с Ю. Даниэлем . В феврале 1966 года осуждён на семь лет. Суд над писателями, известный как «Процесс Синявского-Даниэля» сопровождался тенденциозным освещением в печати и был задуман как пропагандистское шоу с разоблачениями и покаяниями, однако ни Синявский, ни Даниэль не признали себя виновными.

Многие писатели распространяли открытые письма в поддержку Даниэля и Синявского. Процесс Синявского и Даниэля связывают с началом второго периода демократического (диссидентского) движения в СССР . В поддержку Синявского и Даниэля выступали литературовед В.Иванов, критики И. Роднянская и Ю.Буртин, поэт-переводчик А. Якобсон , искусствоведы Ю. Герчук и И. Голомшток , художник-реставратор Н. Кишилов, научный сотрудник АН СССР В. Меникер, писатели Л. Копелев , Л. Чуковская, В. Корнилов, К. Паустовский .

Письма писателей

После суда об освобождении Синявского и Даниэля ходатайствовали ("письмо 63-х") А. Н. Анастасьев, А. А. Аникст , Л. А. Аннинский , П. Г. Антокольский , Б. А. Ахмадулина, С. Э. Бабенышева, В. Д. Берестов, К. П. Богатырев, З. Б. Богуславская, Ю. Б. Борев, В. Н. Войнович , Ю. О. Домбровский , Е. Я. Дорош, А. В. Жигулин, А. Г. Зак , Л. А. Зонина, Л. Г. Зорин , Н. М. Зоркая, Т. В. Иванова, Л. Р. Кабо , В. А. Каверин , Ц. И. Кин , Л. З. Копелев , В. К. Корнилов, И. Н. Крупник, И. К. Кузнецов, Ю. Д. Левитанский , Л. А. Левицкий , С. Л. Лунгин, Л. З. Лунгина, С. П. Маркиш , В. З. Масс , О. Н. Михайлов, Ю. П. Мориц , Ю. М. Нагибин, И. И. Нусинов, В. Ф. Огнев, Б. Ш. Окуджава, Р. Д. Орлова, Л. С. Осповат , Н. В. Панченко, М. А. Поповский , Л. Е. Пинский , С. Б. Рассадин, Н. В. Реформатская, В. М. Россельс, Д. С. Самойлов, Б. М. Сарнов , Ф. Г. Светов, А. Я. Сергеев, Р. С. Сеф , Л. И. Славин, И. Н. Соловьева, А. А. Тарковский, А. М. Турков, И. Ю. Тынянова, Г. С. Фиш , К. И. Чуковский, Л. К. Чуковская, М. Ф. Шатров, В. Б. Шкловский, И. Г. Эренбург («Литературная Газета», 19/11, 1966 г.) .

В ответной статье Секретариат Союза Советских Писателей - К. А. Федин, Н. С. Тихонов, К. М. Симонов, К. В. Воронков, В. А. Смирнов, Л. С. Соболев, С. В. Михалков, А. А. Сурков - высказался против Синявского и Даниэля.

В резком тоне против Даниэля и Синявского выступал также советский писатель Михаил Шолохов.

Митинг гласности

Основная статья : Митинг гласности

5 декабря 1965 года, (день конституции) на Пушкинской площади состоялся Митинг гласности в поддержку Даниэля и Синявского. В число участников входили Александр Есенин-Вольпин , Валерий Никольский (1938-1978), Юрий Титов, Юрий Галансков, Владимир Буковский. Митинующие требовали, чтобы суд над Даниэлем и Синявским был проведён гласно и открыто, в соответствии с положениями Конституции СССР. Прямо с площади на допрос были увезены А. Есенин-Вольпин, Ю. Галансков, А. Шухт и др. Допрос продолжался два часа, впоследствии участники были отпущены.

Самиздат о деле Синявского и Даниэля

Неволя

В лагере особого режима Синявский работал грузчиком. Из писем жене составлены «Прогулки с Пушкиным», «Голос из хора», «В тени Гоголя». Цитата Синявского: «…ни на шарашке, ни лагерным придурком, ни бригадиром я никогда не был. На моем деле, от КГБ, из Москвы, было начертано: „использовать только на физически тяжелых работах“, что и было исполнено.»

Эмиграция

Вскоре после освобождения в 1973 году поехал по приглашению Сорбонны на работу во Францию .

С 1973 года - профессор русской литературы в Сорбонне.

В эмиграции Андрей Синявский написал: «Опавшие листья В. В. Розанова», автобиографический роман «Спокойной ночи», «Иван-дурак».

Издавал совместно со своей женой Марией Васильевной Розановой с 1978 года журнал «Синтаксис».

Скончался 25 февраля 1997 года, похоронен в Фонтене-о-Роз под Парижем .

Взгляды в эмиграции

Широкую реакцию вызвала книга Синявского (Абрама Терца) «Прогулки с Пушкиным» .

Большое возмущение А. И. Солженицына вызвала его статья «Литературный процесс в России» (1973), особенно раздел, посвящённый антисемитизму в России. Абрам Терц начинает рассуждения словами:

«Это не просто переселение народа на свою историческую родину, а прежде всего и главным образом - бегство из России. Значит, пришлось солоно. Значит - допекли. Кое-кто сходит с ума, вырвавшись на волю. Кто-то бедствует, ищет, к чему бы русскому прислониться в этом раздольном, безвоздушном, чужеземном море. Но всё бегут, бегут. Россия - Мать, Россия - Сука, ты ответишь и за это очередное, вскормленное тобою и выброшенное потом на помойку, с позором - дитя!..»

Затем он саркастически сочувствует русским антисемитам, говоря, что русские всё равно не способны постичь, что в их бедах могут быть виноваты они сами, а не евреи .

Синявский написал несколько статей о свободе мнений и свободе слова в эмигрантской среде. Солженицын - «недообразованный патриот» (по выражению Синявского) - к тому времени уже был властителем дум эмиграции и ее лидером. Солженицын обрушился на Синявского с осуждениями, аукнувшимися отказом эмигрантских журналов печатать Абрама Терца… Именно тогда у жены Синявского Марии Розановой родилась идея собственного журнала, которым стал «Синтаксис» (первые номера посвящены А. Гинзбургу). Этот журнал стал «другим мнением»…

Реабилитация

17 октября 1991 года в «Известиях» появилось сообщение о пересмотре дел Ульманиса, Тимофеева-Ресовского и Царапкина, Синявского и Даниэля за отсутствием в их действиях состава преступления. .

В настоящее время не известны какие-либо документы, которые бы свидетельствовали о привлечении к ответственности кого-либо из лиц, причастных к осуждению Синявского. Есть основания полагать, что эти лица сохранили свои посты.

СИНЯВСКИЙ, АНДРЕЙ ДОНАТОВИЧ (псевдоним Абрам Терц) (1925–1997) – писатель, литературовед, критик, публицист.

Родился 8 октября 1925 в Москве, его отец, дворянин был профессиональным революционером, левым эсером, впоследствии лояльно относившимся к советской власти. Помимо революции у отца была и другая страсть – литература. В 1920-е один из его романов был напечатан. Успех не повторился, но до конца жизни он продолжал предлагать издательствам свои произведения. Семья жила «в атмосфере неутоленного подвига и длительной, беспросветной нужды», часто на зарплату матери – библиотекаря. Впоследствии, уже известным писателем, Синявский рассказывал об отце в полудокументальной повести Спокойной ночи (1984).

Учиться начал в Москве, но закончил среднюю школу в Сызрани, куда семья эвакуировалась в начале войны. В 1943 его призывают в армию, он служит радиомехаником на подмосковном аэродроме. В 1945–1949 учился в МГУ на филологическом факультете, занимался в семинаре по творчеству В.Маяковского . В 1950 появляются его первые работы Об эстетике Маяковского и Основные принципы эстетики Маяковского . В 1952 защищает кандидатскую диссертацию Роман М. Горького «Жизнь Клима Самгина» и история русской общественной мысли конца 19 – начала 20 века и поступает на работу в Институт мировой литературы им. М.Горького (ИМЛИ). В качестве научного сотрудника участвует в создании Истории русской советской литературы (главы Горький , Эдуард Багрицкий . В 1960 (совместно с И.Голомштоком) выходит его книга Пикассо (неодобрительно встреченная критикой). В 1964 – Поэзия первых лет революции. 1917–1920 (совместно с А.Меньшутиным).

В 1957–1958 вел на филологическом факультете МГУ семинар по русской поэзии 20 в. В 1958 преподавал русскую литературу в школе-студии МХАТ.

В качестве литературного критика Синявский с конца 1950-х активно печатается, преимущественно в «Новом мире» .

8 сентября 1965 Синявский был арестован (подробности – в романе Спокойной ночи ) за произведения, подписанные Абрамом Терцем и опубликованные на Западе. Было установлено, что Андрей Синявский и Абрам Терц – одно и то же лицо. В своей художественной прозе Синявский как бы перевоплощается в Терца, мистификатора, не чурающегося и убийственной иронии, и матерного словечка.

Под именем Терца он написал фантастические рассказы (В цирке , Ты и я , Квартиранты , Графоманы , Гололедица , Пхенц , Суд идет ), повесть Любимов , статью , Мысли врасплох – отдельные эссеистские прозаические фрагменты (опубликовано в 1966, уже после ареста). Советское общество в произведениях Синявского-Терца рисуется резко отрицательно (Суд идет ) или гротесково (Любимов ).

Антиутопия Любимов – самое объемное и пожалуй, самое значительное произведение «раннего» Терца (до ареста Синявского). Велосипедный мастер Леня Тихомиров, вдруг наделенный сверхъестественными возможностями, решает построить коммунизм в одном, отдельно взятом городе – Любимове, не прибегая к насилию. Этот карикатурный рай в конце повести насильственно уничтожается.

Абрам Терц умел еще и рассуждать о литературе. В памфлете Что такое социалистический реализм он писал: «Современный ум бессилен представить что-либо прекраснее и возвышеннее коммунистического идеала. Самое большое, на что он способен, это пустить в ход старые идеалы в виде христианской любви или свободной личности. Но выдвинуть какую-то цель посвежее он пока не в состоянии». Вера в коммунизм заменила веру в Бога, а «истинно религиозный человек не способен понять чужую веру». Средства, предназначенные для великой Цели, со временем (и достаточно быстро) видоизменяют до неузнаваемости саму Цель. И так происходило всегда, утверждает автор.

Социалистический реализм у Терца вовсе не объект для зубоскальства, а закономерное звено в развитии русской литературы. (При этом он считает, что более точным был бы термин «социалистический классицизм»). В рамках социалистического реализма возможно создать великие произведения искусства, – считает он. И такие произведения были созданы на заре Советской власти теми, кто свято верил в коммунизм. Но во второй половине 20 в. искусство «бессильно взлететь к идеалу и с прежней искренней высокопарностью славословит нашу счастливую жизнь, выдавая должное за реальное». Необходимо другое искусство – «фантасмагорическое, с гипотезами вместо цели и гротеском взамен бытописания».

Синявский и Ю.М.Даниэль , также под псевдонимом печатавшийся на Западе, отрицали свою вину на открытом процессе, в их защиту было собрано более 1000 подписей. Тем не менее Синявский был приговорен к 7 годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима по предъявленной ему статье «антисоветская агитация и пропаганда».

Голос из хора – так назвал Синявский (или, вернее, Терц) свою написанную в лагере книгу. По жанру это те же Мысли врасплох . (Обе книги воспроизводят жанр Опавших листьев В.Розанова). Но Голос из хора глубже, мудрее, человечнее. («Человек всегда и много хуже, и много лучше, чем от него ожидаешь. Поля добра так же бескрайни, как и пустыни зла…»). Здесь – «хор» лагерных голосов. («Нас было шесть камер убийц», «Под ножом каждая даст. Но еще вопрос – будет ли она подмахивать?»). Но здесь же и рассуждения автора о Боге и смысле жизни, об искусстве, смерти, любви, истории, русском характере…

Почти полностью в лагере были написаны и еще две книги – Прогулки с Пушкиным и В тени Гоголя . В книге о Пушкине на протяжении всего текста варьируется, доказывается, подтверждается пушкинское высказывание: поэзия «по своему высшему, свободному свойству не должна иметь никакой цели, кроме себя самой». Синявский дополняет это собственной мыслью: «У чистого искусства есть отдаленное сходство с религией… обожествленное творчество самим собой питается, довольствуется и исчерпывается». Рисуя Пушкина как художника абсолютно свободного от каких-либо (в том числе и «прогрессивных») доктрин, автор очень свободно пользуется пародией (в первую очередь, на академическое литературоведение), гротеском, «низким» стилем.

Прогулки с Пушкиным вышли в Лондоне в 1975. К тому времени Синявский, освободившись в 1971 из лагеря, эмигрировал и жил в Париже. Нападки на книгу в русской эмигрантской прессе не уступали тому, что советская пресса писала о Синявском-Терце во время судебного процесса. Прогулки хама с Пушкиным назвал свою статью известный литератор «первой волны» Р.Гуль . Известные русские писатели обвиняли Синявского в том, что он ненавидит «все русское» и потому намеренно уничижает величайшего поэта.

Статья Диссиденство как личный опыт появилась в 1982 в «Синтаксисе» – журнале, основанном в 1978 Синявским совместно с женой, М.В.Розановой. Значительная часть прозы опубликована именно здесь – в форме статей, по самым разнообразным вопросам. О сущности искусства (Искусство и действительность ), о народном творчестве (Отечество. Блатная песня , Река и песня ), о новых явлениях в советской литературе (Пространство прозы ), о творчестве писателей (Литературная маска Алексея Ремизова , Мифы Михаила Зощенко , «Панорама с выносками» Михаила Кузмина , Достоевский и каторга , О «Колымских рассказах» Варлама Шаламова и др.). Многие статьи полемически направлены против тех, кто предпочитает реалистическое воспроизведение действительности (О критике , Солженицын как устроитель нового единомыслия , Чтение в сердцах и др.)

Во всех своих работах, написанных в СССР или на Западе, стоит ли под текстом подпись А.Синявский или Абрам Терц, их автор исходит из представлений об искусстве, изложенных в книге В тени Гоголя . Подробно анализируя гоголевские тексты (этим книга о Гоголе отличается от книги о Пушкине), Синявский-Терц делает вывод об органической, глубинной связи искусства с фантастикой: «Фантастика смутно помнит, что искусство когда-то принадлежало магии, и хочет незаконным, ворованным образом – украдкой или наугад – пережить в воображении то, что человечество имело на деле у собственных истоков. Фантастика – это попытка уединенной души восполнить утраченный обществом опыт». (Вышедшая почти одновременно с Прогулками книга о Гоголе не вызвала такой бурной реакции, в ней эпатажа все-таки было поменьше.

В 1980 выходит повесть Крошка Цорес, уже названием оповещающая читателей (по аналогии с Гофманом и его Крошкой Цахес ), что и здесь дело не обойдется без волшебства, бесовщинки. Даже роман Спокойной ночи (1984) – история собственной жизни писателя – никак не традиционная автобиография и не мемуары. Ведь главный герой здесь не только Андрей Синявский, но и Абрам Терц.

С 1973 по 1994 Синявский – профессор Парижского университета «Гран Пале», где читал лекции по русской литературе. На основе лекций начат цикл Очерки русской культуры . Первый из них – «Опавшие листья» В.В.Розанова . (Париж, 1982). В 1991 в издательстве «Синтаксис» вышла еще одна книга цикла – Иван-дурак: Очерки русской народной веры . Начиная с 1989 Синявский регулярно приезжал в Россию (официально реабилитирован в 1991). В 1993 выступал с протестом против расстрела Белого Дома.

Последний роман Синявского, вышедший уже после его смерти, – Кошкин дом. Роман дальнего следования . (1998, Москва). Смысл подзаголовка многозначен. Работая над отдельными главами, смертельно больной писатель уже знал, что его ждет «дальнее следование». Второй, глубинный смысл открывается только после прочтения всего произведения, написанного в форме литературного коллажа. Главный герой повествования – бывший учитель литературы школы для взрослых при московском управлении милиции Донат Егорыч Бальзанов. Наткнувшись на брошенный, предназначенный к сносу дом, в котором происходят разные чудеса, герой решает проникнуть в его тайну, надеясь тем самым обнаружить носителя мирового зла. В ходе расследования оказывается, что большинство проводников зла – писатели. Ответственна ли великая русская литература за трагический ход русской истории? Этот вопрос, над которым задумывались лучшие умы века остается в романе без ответа. окончательно закончить рукопись писатель не успел. «Свинчивать» отдельные куски и главы пришлось Розановой (с помощью Н.Рубинштейн).

Произведения: Абрам Терц (Андрей Синявский). Собр. соч. в 2-х т . М., 1992

Людмила Поликовская