История посольских обычаев России Со времен Ивана III перед русской дипломатией встали настолько сложные задачи, что для их решения в конце концов потребовалось. Взаимные представления о посольском обычае и властных отношениях См. в номере на ту же тему

Libmonster ID: RU-14324

В 1563 г. русскому послу Афанасию Нагому, отправлявшемуся в Крым с дипломатической миссией, дано было странное предписание. Он должен был "беречь накрепко", чтобы хан ни в коем случае не приложил к грамоте с текстом договора "алого нишана", то есть красной печати. Если же настоять на этом окажется невозможно, то послу приказывалось грамоту с такой печатью не брать, "дела не делать" и немедленно возвращаться в Москву 1 . Поражает несопоставимость мелкой канцелярской формальности и неожиданно значительных последствий, которые могло повлечь за собой ее нарушение. В глазах тогдашних политических деятелей цвет печати на дипломатическом документе иногда важнее его содержания. Он настолько важен, что перевешивает все путевые издержки, все бесчисленные поминки хану, его родственникам и вельможам, все тяготы долгого степного пути к грозному крымскому владыке.

Но это загадочное на первый взгляд обстоятельство становится вполне объяснимым, если вспомнить, что на Руси XVI в. красновосковыми печатями скреплялись царские жалованные грамоты, и "алый нишан" на тексте договора облекал этот договор в форму жалованной грамоты, декларируя тем самым свободную волю при его заключении лишь одной стороны - крымской. В подобной форме заключались договоры лишь между суверенными монархами и теми правителями, которые, по крайней мере номинально, признавали свою зависимость. По стереотипам жалованных грамот составлялись, например, договоры Василия III с магистром Пруссии, поскольку последний считался вассалом ("голдовником") германского императора 2 . И красная печать на тексте русско-крымского договора представлялась московским дипломатам совершенно невозможной, потому что в XVI в. в Крыму заявляли претензии на политическое наследие распавшейся Золотой Орды, и крымские ханы всячески пытались, хотя бы внешне, возродить былое зависимое положение русских государей. Титул хана в дипломатических документах всегда писался первым, и чаша с медом или вином выпивалась за его здоровье в первую очередь. Однако если по этим поводам между Москвой и Бахчисараем никогда не возникало никаких существенных разногласий, то любые попытки крымской стороны декларировать не просто неравноправие, но политическую зависимость Москвы встречали жесткое противодействие.

При следовании русских послов на прием к хану крымские вельможи часто бросали под ноги послам свои посохи и требовали плату за право их переступить. В наказах русским посольствам предписывалось ни при каких обстоятельствах "посошную пошлину" не платить и в крайнем случае возвращаться назад, не повидав хана. Даже когда в отчетах русских послов ничего уже не сообщалось о попытках возродить этот полузабытый обычай, призрак его продолжал тревожить умы в Москве, и предостережения по этому поводу следовали с впечатляющим постоянством. Эта принципиальная твердость была, очевидно, вызвана тем, что выплата "посошной пошлины" символизировала зависимое положение посла. В 1516 г., когда русский посол в Крыму Иван Мамонов отказался уплатить ее, ему говорили: "Пошлины на тебе царь не велит взять, а ты молви хоти одно то: царево слово на голове держу". Мамонов на это отвечал: "Хоти мне будет без языка быти, а того никако же не молвлю!" 3 . Значение формулы "держати слово на голове" очевидно: она выражает признание

1 ЦГАДА, Дела Крымские, кн. 10, лл. 89 об. - 90.

2 "Сборник" Русского исторического общества (далее - Сб. РИО), т. 53, 1887, стр. 20 - 21.

3 Сб. РИО, т. 95, 1895, стр. 280.

вассалитета. Так, в 1588 г. один из кабардинских князей писал Федору Ивановичу: "Отец мой мне приказывал слово твое на голове держати и тебе служити" 4 . Интересно в этой связи вспомнить и известное требование хана Большой Орды Ахмата, предъявленное им Ивану III, чтобы великий князь "у колпака верх вогнув, ходил". К. В. Базилевич объяснял это "тем особым значением, которое у монголо-тюркских народов придавалось головным уборам в качестве символа вассалитета или подданства" 5 .

В средние века степень идентификации посла и отправившего его государя была исключительно высока. "Всяк посланник государя своего лице образ носит", - говорили С. Герберштейну русские бояре 6 . Требование, предъявленное Мамонову, должно было продемонстрировать не просто унижение самого посла, но и политическую зависимость его государя. За цветом печати или брошенными на землю посохами крымских мурз скрывались, таким образом, коренные вопросы взаимоотношений двух государств, вопросы их взаимного престижа и государственной идеологии. В каждом элементе посольского обычая, будь то прием в царском дворце, торжественный обед или оформление дипломатического документа, находили отражение идеология и социальная психология высших слоев феодального общества.

Нормы, регулировавшие внешнюю сторону дипломатических сношений, складывались под воздействием династических преданий и местнических установок, претензий Москвы на роль "единственной истинно христианской" державы и воспоминаний о былой унизительной зависимости от ханов. В этих нормах воплотились, причудливо смешавшись, конкретные задачи внешней политики и средневековые представления об идеальном государстве вообще. Создававшийся в течение нескольких столетий посольский обычай Российского государства вобрал в себя многие черты придворных церемониалов и дипломатических норм удельной Руси, Польско-Литовского государства, стран Западной Европы, Византии, татарских ханств, а также некоторые элементы народной бытовой обрядности. Но все эти компоненты получили в нем новую окраску, трансформировались прямо или подверглись переосмыслению, внешне оставаясь неизменными, и в результате сложились в систему глубоко самобытную.

Это было обусловлено прежде всего особенностями развития русского общества конца XV и XVI вв., особенностями выдвижения Российского государства на международную политическую арену. Начало активных международных связей Москвы приходится на эпоху Ивана III, "мстителя неправдам", как называли его затем русские дипломаты времен Ивана Грозного. На Западе Российское государство, только что сбросившее золотоордынское иго, сразу же выступило в качестве равноправного политического и дипломатического партнера. Груз мертвых традиций недавнего прошлого не отягощал отношений, рожденных новой ситуацией. И это новое положение государства в годы правления Ивана III и его ближайших преемников потребовало, естественно, и: новых форм государственной обрядности, утверждающих данное положение. Одной из таких форм явился русский посольский обычай.

Организация внешних сношений Российского государства была неотделима от заботы о его международном престиже. Но забота эта по-разному проявлялась в отношениях с Крымским ханством, с одной стороны, и другими государствами Востока и Запада - с другой. Демонстрируя в Европе величие и изначально суверенный характер своей власти, русские государи в то же время избегали подобных акцентов в отношениях с Крымом, где предшествующие страницы русской истории были слишком хорошо известны. Это обусловило меньшую пышность русско-крымского посольского обычая в целом и отличия его от русско-европейского. Если в первом было главным подчеркнуть независимое положение русских государей, а забота об их престиже не являлась задачей первоочередной важности, то во втором она была поставлена во главу угла всей внешней стороны дипломатических сношений. Официальная идеология диктовала формы государственного быта, которые на этом ос-

4 С. А. Белокуров. Сношения России с Кавказом. Вып. I: 1578 - 1613 гг. (далее - СРК). "Чтения в Обществе истории и древностей российских" (далее - ЧОИДР), 1888, кн. 3, стр. 64.

5 К. В. Базилевич. Внешняя политика Русского централизованного государства (вторая половина XV века). М. 1952, стр. 166.

6 Сб. РИО, т. 35, 1882, стр. 515.

новации могут быть не только истолкованы, но и реконструированы. Так, хотя русско-ордынские посольские книги не сохранились, можно с достаточной уверенностью сказать, что красная печать на тексте дипломатических договоров, "посошная пошлина", первая чаша на торжественных обедах в честь золотоордынских владык и прочие унизительные для достоинства великих князей нормы посольского обычая применялись в сношениях и с Золотой и с Большой Ордой.

В отношениях с Западной Европой подчеркнутая забота о престиже вызвала к жизни строго соблюдавшийся принцип иерархии сношений. Согласно ему, они могли осуществляться лишь на параллельных уровнях власти: царь мог принимать послов и получать грамоты исключительно от самих монархов, да и то не от всех. Так, шведские короли, которых Иван Грозный не признавал "братьями", то есть равноправными государями, ставя им в упрек, что предки их "животиною торговали", - должны были сноситься с царем через новгородских наместников. В то же время он мог получать грамоты не только непосредственно от хана, но от его вельмож, родственников, даже ханских жен и принимал в Москве их представителей, что было совершенно недопустимо в отношениях с Европой. Однако и на одном иерархическом уровне престижность зависела от очередности отправления посольства. Более почетным считалось первоначальное прибытие иностранных послов, особенно в тех случаях, когда речь шла о подписании мирного договора. В 1581 г. русские утверждали, что такой порядок в отношениях с Литвой берет "почин от великого государя, великого князя Дмитрия Донского и от Олгерда короля" 7 . Направить послов первому - значило встать в положение просителя, признать себя побежденным.

Вследствие подобных истолкований обмен посольствами мог заменяться съездами на границе. Однако и на съездах вставала проблема очередности, хотя и в меньшем масштабе. Начинались бесконечные "спорования" о месте переговоров, поскольку каждая сторона предлагала для этой цели свой шатер. В 1616 г. на Дедеринском съезде один конец стола для заседаний находился в русском шатре, а другой - в шведском, причем русские настояли, чтобы в их шатре помещались две трети стола. Сдвинутые вплотную шатры были обращены "вервями" в противоположные стороны, поскольку делегации должны были прибыть с разных сторон. Вначале все сели на свои места, потом раздернули занавес, и тут послы впервые увидели друг друга 8 .

Но посольские съезды были все же явлением относительно редким. В Восточной Европе в XV - XVII вв. тип посла-резидента практически не был известен, и целиком господствовала старая, окказиональная дипломатия, когда государства периодически обменивались посольствами "по случаю". Причем задолго до того, как послы въезжали в царскую резиденцию или переступали порог приемной палаты, они уже начинали испытывать на себе воздействие норм русского посольского обычая.

На "рубеже" послов встречали русские приставы. "Приставы - это наши церемониймейстеры", - писал о них австрийский дипломат Д. Бухау, посетивший Россию в 1575 году 9 . По дороге до Москвы приставы главным образом обеспечивали охрану, снабжение и ночлег послов. Скорость движения посольств зависела прежде всего от темпов заготовки продовольственных припасов. Но иногда послов задерживали либо торопили по политическим соображениям. Само присутствие в Москве одного посольства могло быть использовано для демонстрации другому могущества русских государей. Поэтому, например, в 1590 г. приставу при грузинском посольстве велено было "ехати спешно, чтобы грузинским послом быти у него, государя, при литовских послех" 10 .

Еще в дороге Российское государство должно было предстать перед иностранцами в самом выгодном свете. Г. Штаден писал, что послов к месту аудиенции везут по густо заселенным областям, дабы они не заметили, как запустела страна 11 .

7 ЦГАДА, Дела Польские, кн. 15, л. 266.

8 Сб. РИО, т. 24, 1878, стр. 209.

9 Д. Принц фон Бухов. Начало и возвышение Московии. ЧОИДР, 1876, кн. 4, стр. 55.

10 СРК, стр. 222.

11 Г. Штаден. О Москве Ивана Грозного (записки немца-опричника). Л. 1925. стр. 124.

С третьей четверти XVI в. входит в обыкновение провозить послов через города, переполненные разодетыми дворянами и детьми боярскими. Когда английский посол Р. Ли в 1601 г. должен был проехать через Псков, туда приказано было собрать всех детей боярских, живших в радиусе 20 верст от города 12 . Это имело целью представить Россию государством многолюдным, богатым и процветающим. Недаром во время страшного голода первых лет XVII в., когда тысячи нищих и убогих бродили по дорогам, приставам строго предписывалось не подпускать их близко к посольским станам.

Вступая на русскую территорию, послы полностью переходили на государственное обеспечение. Особенно большое значение придавалось продовольственному снабжению - "корму". Посол был гостем государя, и съестные припасы выдавались ему натурой и обязательно от царского имени. Прикупать добавочное продовольствие считалось "непригожим". Датский посол Я. Ульфельд (1575 г.) рассказывал о жестоком наказании некоего псковича, продавшего немного молока посольским слугам 13 . Количество и ассортимент корма обладали определенной семантикой: ими выражалось расположение государя к послам и поощрялись достигнутые соглашения. Но они же могли явиться средством наказания, инструментом воздействия на послов. Если папскому послу А. Носсевино (1581 г.) давались даже "пряные зелья", то литовским послам, нарушившим в 1563 г. порядок въезда в столицу, приказано было предоставлять съестных припасов "только б им мало мочно сытым быти" 14 . За отказ титуловать Ивана IV "царем" послов лишали особого "почестного корма" или убавляли количество продовольствия вдвое. Австрийский посланник И. Гофман отметил, что ему в аналогичной ситуации два дня не давали ни пищи, ни воды 15 . Впрочем, полное лишение "корма" являлось нарушением обычая, что было недопустимо, поскольку бросало тень не только на послов, но и на самого государя.

В Москве послов помещали на особых подворьях и охраняли чрезвычайно строго. Особенно "берегли" литовские посольства, что было вызвано опасениями шпионажа ввиду постоянной напряженности отношений с Польско- Литовским государством. В 1517 г. литовские послы жаловались Герберштейну, что "как зверей в пустыне, так их стерегут" 16 . Подворье ограждалось тыном. Входы на ночь замыкались решетками. Один из приставов и несколько десятков его людей находились на подворье "безотступно", сменяясь каждые сутки. Сторожей и решеточников меняли раз в неделю. По ночам наряды патрулировали вокруг посольского двора "обходною" улицей. Никто из послов и их свиты не имел права выходить с подворья. Никому не разрешалось с ними разговаривать. Сделавших такую попытку хватали и доставляли в Посольский приказ. Даже поить лошадей послы должны были из колодца, и лишь в случае крайнего возмущения разрешалось водить их на реку. Зимой там устраивали "прорубь великую особную", к которой никого, кроме посольских служебников, не подпускали.

Посольства других государств охранялись менее тщательно. Однако и их не выпускали с подворья до первой аудиенции у царя. Австрийский посол С. Какаш (1602 г.) верно подметил, что строгая охрана послов связана с опасением "умалить достоинство великого князя, если кто другой станет говорить с присланными к нему" 17 . Посол прибывал к государю и именно перед ним должен был предстать в первую очередь. Отсутствие послам "поволности" до первой аудиенции было, по сути дела, средством отстаивания права первого визита. Окончательно это обыкновение применительно ко всем, в том числе и польско-литовским послам, утвердилось лишь в XVII веке.

12 Сб. РИО, т. 38, 1883, стр. 408.

13 "Путешествие в Россию датского посланника Якова Ульфельда в 1575 г.". ЧОИДР, 1883, кн. 2, стр. 11.

14 Сб. РИО, т. 71, 1892, стр. 195.

15 Ю. К. Мадиссон. Посольство И. Гофмана в Ливонию и Русское государство в 1559 - 1560 гг. "Исторический архив", 1957, N 6, стр. 135.

16 "Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными" (далее - ПДС). Т. 1. СПБ. 1851, стб. 253.

17 Какаши Тектандер. Путешествие в Персию через Московию в 1602 - 1603 гг. ЧОКДР, 1896, кн. 3, стр. 12.

Особенно ярко забота о престиже русских государей проявлялась в различного рода посольских церемониалах, как придворных, так и протекавших за стенами царского дворца. При въезде послов в столицу им устраивались "встречи": представление новых приставов и передача церемониальных приветствий от государя. При сближении послы и "встречники" должны были сойти с лошадей. Разгорались жаркие споры о том, кому следует сделать это первым, и если ни одной стороне не удавалось обмануть другую притворным намерением спешиться, то все сходили с лошадей одновременно. Речи "встречников", немногословные в начале XVI в., постепенно разрастались, и в 1604 г. русский боярин читал приветствие (по выражению английского посла Т. Смита) но листу, "как великовозрастный ученик, которому стыдно заучивать наизусть" 18 . "Честь", оказываемая послу при "встрече", была прямо пропорциональна расстоянию ее от города. Например, шведских послов встречали в трех верстах от Новгорода, а русских - в пяти верстах от Стокгольма. Равное расстояние было невозможно, поскольку шведские короли не считались "братьями" русским государям. И под Москвой "встречи" шведам устраивались ближе к городу, чем послам других государств. Если литовских послов встречали от "посадцких домов с перестрел", то шведских - "от посадцких домов сажень десеть или пятнадцать".

Для въезда в город и следования на аудиенцию послам предоставлялись лошади, которые затем отбирались. Лошади были в роскошном убранстве - с ЗОЛОТЫМИ нашейниками и поводьями в виде позолоченных через звено серебряных цепочек. Такие же цепочки привешивались иногда к копытам коней. Послам литовским и татарским лошади не присылались, и те прибывали на своих, причем достаточно хороших для того, чтобы украсить процессию и послужить тем самым "чести" государя. У английского посла Ли были больны ноги, и он просил разрешения въехать в Москву не верхом, а в собственном возке. Но ему не только отказали в этом, а и не позволили даже заменить на присланном коне седло 19 . Посол, по-видимому, хотел ехать в седле европейского типа, у которого, в отличие от русских и татарских седел, высокая задняя лука подпирала спину всадника. Отказ сесть на присланного коня или воспользоваться его убранством был равнозначен отвержению царской милости. А милость эта проявлялась всенародно. Недаром когда в 1597 г. тяжело больной австрийский посол А. Дон все-таки добился разрешения въезжать в столицу в карете, то приготовленного для него коня вели впереди кареты 20 .

Самый въезд посольского поезда в столицу и следование его на аудиенцию обставлялись с поражавшей иностранцев пышностью. Улицы, по которым проезжало посольство, заполняли толпы москвичей. Женщины наряжались и румянились, как на праздник. Закрывались все лавки и мастерские. Продавцов и покупателей гнали прочь с Красной площади. Один путешественник начала XVII в. полагал даже все это за величайшее благо для русских, поскольку они, по его мнению, не стесняются работать во все остальные праздники 21 . С третьей четверти XVI в. улицы начинают декорироваться четкими рядами вооруженных стрельцов. В 1586 г., например, стрельцы стояли "по пожару", смягчая неприглядность зрелища обгорелых развалин 22 . Уже Герберштейн правильно понимал назначение всего этого многолюдства - "показать чужестранцам могущество князя, а такими посольствами от иностранных государей явить всем его величие" 23 . Послы в Москве оценивались не только как носители определенных деловых обязанностей, но и как инструмент, с помощью которого народу наглядно демонстрировалось величие царской власти. Чем выше ранг дипломата, тем торжественнее обставлялось следование его во дворец. В 1598 г., когда на престол только что был избран Борис Годунов, австрийскому гонцу М. Шиле было предложено назваться не гонцом, а послом. "Все это делается, - отметил Шиле, - ради

18 "Сэра Томаса Смита путешествие и пребывание в России". СПБ. 1893, стр. 28.

19 Сб. РИО, т. 38, стр. 395 - 396.

20 ПДС, т. 2, 1852, стр. 469.

21 "Путешествие персидского посольства через Россию от Астрахани до Архангельска в 1599 - 1600 г. (Из рассказов Хуана Персидского)". ЧОИДР, 1899, кн. 1, стр. 13.

22 . ЦГАДА, Дела Польские, кн. 17, л. 27.

23 С. Герберштейн. Записки о Московии. СПБ. 1866, стр. 188.

большего стечения народа в почет великому князю" 24 . Не случайно аудиенция Шиле была приурочена к празднованию победы над сибирскими татарами, когда по всей Москве три дня звонили колокола. Всеми этими мероприятиями нагнеталась атмосфера праздника, призванного освятить вступление на престол нового государя.

Въехав в Кремль, послы должны были спешиться на некотором расстоянии от дворцовых лестниц. Литовские послы, считая это "безчестьем", пытались, иногда даже силой, пробиться верхом или в санях к самым ступеням, из-за чего перед царскими палатами вспыхивали жестокие потасовки с применением кнутов и батогов. В приемную палату послы входили двумя путями. Один, более длинный, вел через лестницу и паперть Благовещенского собора, другой - через Среднюю лестницу и Красное крыльцо. Первым шли обычно посланцы христианских государей, вторым - мусульманских. Один датчанин в середине XVII в. писал, будто по Средней лестнице, имевшей всего девять ступеней, "язычники и турки" проводятся для того, "чтобы показать им, собакам, кратчайший путь" 25 . Скорее, однако, это было связано с нежеланием проводить мусульман по соборной паперти. Возможно, что какую-то роль сыграло здесь и то, что цифра 9 считалась у тюркских народов счастливой (подарки на мусульманском Востоке должны были подноситься "в девяти статьях"). Если в отдельных случаях по Средней лестнице проводили христианских послов, это являлось знаком нерасположения к ним со стороны царя.

Важную роль в системе придворного церемониала играли "встречи", отличные по форме и по функциям от "встреч" перед посадом. Их количество колебалось в зависимости от оказываемой посольству "чести", но обычно не превышало трех. Ранг "встречников" повышался по мере приближения послов к дверям приемной палаты, что символизировало подъем по ступеням придворной иерархии и постепенное приближение к государю. Место аудиенции внутри дворца никак не зависело ни от политической обстановки, ни от расположения царя к послам, но важен был прием именно во дворце. Когда Елизавета Английская в 1584 г. беседовала с русским гонцом в саду, это вызвало недовольство в Москве. Королеве пришлось оправдываться, что у нее "огород честной, прохладной", и в нем "нет ни луку, ни чесноку" 26 .

Царский престол стоял с восточной стороны приемной палаты, недалеко от "красного угла" с иконами богоматери и св. Николая. Так же располагался императорский престол в Магнавре, приемной зале византийских императоров. Престол польского короля находился у стены в центре палаты. Трон царя был приподнят над полом на несколько ступеней, образовывавших так называемый "маестат". Уже при Василии III рядом с этими ступенями стояли рынды с топориками, положенными на плечи лезвиями вверх и остриями к залу. Обычно их было четверо, а на менее торжественных приемах - двое. У трона Лжедмитрия I, который всеми способами подчеркивал законность своего восшествия на престол, кроме рынд с топориками стояли еще двое: один с обнаженным мечом, другой-с державой или скипетром. Присутствие вооруженной охраны было удивительно для европейцев тем более, что послы должны были представляться без оружия. Бояре так объясняли Поссевино символический характер этого обыкновения: "Оружники около государей стоят - то государей: чин да и гроза" 27 . Рынды были символом величия и могущества русских государей, и именно поэтому вплоть до конца XVI в. о них не упоминается па приемах крымских послов.

Некоторые иностранцы писали в начале XVII в. о стоявшей рядом с престолом особой пирамиде для знаков царской власти. А Иван Грозный часто вместо этих символов не расставался на посольских приемах со своим любимым посохом из слоновой кости. В 1579 г. на приеме литовского гонца "с левую руку у государя стоял индрогов посох в златом месте" 28 . Справа от царя сидел наследник престола, символизируя собой будущность династии. Возле трона стояли наиболее близкие государю

24 "Донесение о поездке в Москву придворного римского императора Михаила Шиле в 1598 г ". ЧОИДР, 1875, кн. 2, стр. 4 - 5.

25 "Два сватовства иноземных принцев к русским великим княжнам в XVII столетии". ЧОИДР, 1867, кн. 4, стр. 9.

26 Сб. РИО, т. 38, стр. 171.

27 ПДС, т. 10, 1871, стб. 224.

28 ЦГАДА, Дела Польские, кн. 10, л. 507 об.

лица. Посольские дьяки размещались на одном уровне с рындами. Всесильный временщик Годунов вставал рядом с тронем Федора Ивановича, выше рынд, а иногда даже держал "царского чину яблоко золотое".

Русские государи стремились подавить иностранцев также роскошью своего одеяния. Они восседали на троне в "саженых", то есть усаженных золотом и самоцветами шубах, в таких же шапках и с золотыми цепями на груди. Это убранство отдельными деталями напоминало послам-католикам одеяние римского папы. Почти столь же пышно одевались присутствовавшие на приеме бояре. В одном наказе времени Василия III им предписывалось быть одетыми так, "чтобы видети их было цветно" 29 . "Болшее" царское платье было неимоверно тяжелым. Если Иван Грозный еще выдерживал вес обременявших его драгоценностей, то для хилого Федора Ивановича или для Бориса Годунова в последние годы его жизни это было довольно трудной задачей. Поэтому послов просили как можно быстрее говорить свои речи и не затягивать аудиенции. Но заменить такое платье более легким не позволяли соображения престижа.

В "меньшем" платье принимали обычно только гонцов. Правда, в знак траура и печали Грозный надевал "обычнее" платье на приемах послов. Это произошло всего два раза: в 1571 г. после сожжения Москвы Девлет-Гиреем царь в таком костюме принял крымского гонца Девлет-Еильдея и в 1582 г., вскоре после убийства царем своего старшего сына, "обычнее" платье государя наблюдал А. Поссевино 30 . Одежда царя часто выражала определенное политическое содержание. Так, в 1567 г., когда назревала война с Польско-Литовским государством, Иван IV на приеме литовского посланника сидел в доспехах 31 .

В сенях обычно встречал послов окольничий, который должен был с ними "видетись не встречею". Он вводил послов в палату и объявлял, что они государю "челом ударили". Послы при этом кланялись. Когда вызванные из долгой муромской ссылки шведские послы в 1570 г. упали перед Иваном Грозным на колени, тот велел им подняться, заявив: "Я владыка христианский и не хочу, чтобы вы падали наземь передо мною!" 32 . В то же время крымские послы в Москве часто на аудиенции "сидели на коленках". Однако это вовсе не означает унижения крымских дипломатов, а через них и их повелителя. Такая поза была не коленопреклонением в собственном смысле слова, а именно сидением по восточному обычаю на подогнутых под себя коленях. В той же позе располагались на приемах у крымских ханов и русские послы, против чего в Москве решительно начали возражать лишь в начале XVII века.

Европейским послам на приеме ставилась скамья - одна из форм царской милости, которой удостаивались далеко не все. Во время военных действий, например, литовские гонцы выстаивали на ногах всю аудиенцию. "Честь" выражалась не только самим фактом предоставления скамьи, но и близостью ее к царскому трону. Когда в 1517 г. Герберштейн прибыл на аудиенцию вместе с литовскими послами, им была поставлена одна скамья. Она стояла дальше от трона, чем в тех случаях, когда Герберштейн бывал на приеме один, но "того поближь к великому князю, как литовские послы саживались наперед того" 33 . Это соотношение расстояний связывалось с тем, что австрийскому посланнику оказывалась большая "честь", нежели посланцам Сигизмунда I. Прием крымских дипломатов проходил в более обыденной обстановке: особой скамьи им не ставили, но иногда сажали "в лавке от околничего места", шедшей вдоль противоположной от трона стены 34 .

Особую роль в церемониале аудиенции играло целование послами руки царя. Этот поцелуй демонстрировал царскую милость, и потому так важна была последовательность его в ряду других элементов, составлявших церемониал посольских приемов. В Москве лишь в исключительных случаях послам предоставлялась возможность вначале произнести официальные речи, а затем "быть у руки". Обычно все

29 Сб. РИО, т. 95, стр. 94.

30 ЦГАДА, Дела Крымские, кн. 13, л. 402 об.; ПДС, т. 10, стр. 265.

31 Сб. РИО, т. 71, стр. 555.

32 Ф. Аделунг. Критико-литературное обозрение путешественников по России до 1700 г. и их сочинений. Ч. I. М. 1864, стр. 159.

33 ПДС, т. 1, стб. 260.

34 ЦГАДА, Дела Крымские, кн. 21, лл. 102, 327.

шло в обратной последовательности. В то же время русские послы за границей отказывались целовать руку принимавшего их монарха ранее произнесения титула царя. "Не объявя нам царского величества имяни, к руце ходити непригоже!" - говорили в 1595 г. в Вене московские дипломаты 35 . Рукопожатие практиковалось редко. Но и оно осмысливалась как разновидность царской милости. Собственно рукопожатие применялось лишь в отношениях между равными. Послам разрешалось "подержать" царскую руку. Не случайно в 1602 г. датчан предупредили, чтобы они жали руку царя "по-русски, слабо, а не тискали бы, как это делают немцы" 36 . Мусульманские послы царскую руку не целовали. Вместо этого государь возлагал им на голову ладонь. Любопытно, что в 1582 г. Иван Грозный возложил однажды ладонь на голову Поссевино 37 . На других приемах папский посол целовал руку царя, но был лишен этой милости в день известного диспута о вере, когда царь не сдержался и назвал папу римского "волком". В данном случае через нарушение принятого церемониала царь подчеркнул вероисповедные различия.

Если целование царской руки было прежде всего "честью посольской", то обращенный к послам вопрос царя о здоровье приславшего их монарха - "честью государской". Во время военных действий литовских послов звали к руке, но вопроса о здоровье короля не задавали. В мирное время из-за нерасположения государя к послам могла сложиться прямо противоположная ситуация. "Честь государская" и "честь посольская" отнюдь не всегда были идентичны, и часто одна демонстративно проявлялась в ущерб другой. Самый вопрос о здоровье русские государи могли задать в шапке или без нее, стоя, сидя или "приподывся мало". Градация поз государя строго соответствовала его отношению к тому или иному монарху. По сути дела, физическое положение царя при задавании этого вопроса выражало его действительное положение в межгосударственной иерархии. Иван Грозный не признавал "братом" шведского короля, Федор Иванович - грузинского царя, и вопросные слова об их здоровье они произносили, не вставая с места.

Русские государи задавали послам церемониальные вопросы, звали их к "руце", приглашали к столу, однако личных переговоров с иностранными дипломатами не вели. Если при Иване III и Василии III это правило соблюдалось еще не очень строго, то Иван IV через бояр заявил английскому послу Дж. Боусу в 1584 г.: "У нас издавна того не ведетца, что нам, великим государем, самим с послы говорити" 38 . Осознание российской верховной властью возросшего ее значения привело к тому, что личная беседа царя с подданными другого государя стала восприниматься как "убавление царского имяни". Правда, в экстраординарных случаях Иван Грозный позволял себе разговаривать с послами лично. Перед западноевропейскими дипломатами это нарушение нормы никак не рекламировалось, но перед литовскими, прекрасно знакомыми с сущностью данной нормы, пренебрежение ею выставлялось как "подвиг смирения": царь подчеркивал, что говорит с послами, "презрев свою царскую честь" 39 .

При Иване IV наблюдаются отдельные нарушения посольского обычая. Придя в ярость от упорства ливонских послов, царь рвал на себе одежды. А разгневавшись на послов Сигизмунда II Августа, он призвал на аудиенцию шута и заставил его передразнивать изысканные поклоны польских шляхтичей. Шут, очевидно, не сумел выполнить задание достаточно смешно, поскольку царь сам взялся показывать ему, как это нужно делать 40 . Но эти вопиющие нарушения церемониала были вызваны необузданным темпераментом царя. Ни до, ни после него подобные ситуации не повторялись. В целом же с развитием русского посольского обычая его нормы ужесточались. Свободное поведение царя на аудиенции, например, становилось попросту невозможным: слишком велика была символическая нагрузка каждого его жеста или

35 ПДС, т. 2, стб. 330.

36 А. Гюльденстиерне. Путешествие его княжеской светлости герцога Ганса Шлезвиг-Голштинского в Россию. ЧОИДР, 1911, кн. 3, стр. 17.

37 ПДС, т. 10, стб. 308.

38 Сб. РИО, т. 38, стр. 113.

39 Там же, т. 71, стр. 289.

40 "Книга посольская Метрики Великого княжества Литовского". Ч. I. М. 1843, стр. 292.

слова. Государь представал перед иностранцами как живое воплощение высшей власти - почти совершенно неподвижный и хранящий торжественное молчание.

Уже сама аудиенция у государя считалась "честью", которой удостаивались отнюдь не все иностранные дипломаты. Поэтому после нее приставы говорили фон Бухау, что он не может теперь печалиться 41 . В глазах современников церемония приема была священной, поскольку в ней участвовал сам государь. Этим и обусловлена призванная поразить воображение чрезвычайная торжественность и пышность ее, достигшая расцвета к концу XVI века. Собственно дипломатические переговоры велись в так называемой "ответной палате". Царь на них не присутствовал, но в затруднительных ситуациях к нему ходили за советом. В XVII в. в стене палаты был устроен специальный тайник, откуда цари могли следить за ходом переговоров.

Польский политический философ конца XVI в. К. Варшевицкий разработал систему строгого соответствия между личными качествами посла и страной, куда тот должен быть отправлен. В Турцию он советовал посылать людей отважных и не скупых; в Рим - набожных, но лучше светских, чем духовных; послы в Италию должны обладать хорошими манерами, в Германию - упорством, во Францию - быстрым умом, в Англию - достоинством, в Испанию - скромностью. В Москву он советовал посылать людей предусмотрительных и способных вести долгие торги 42 . Действительно, процедура переговоров с польско-литовскими послами напоминала тогда торг. Вначале русские обычно требовали себе назад Киев, Витебск и т. д. Послы, в свою очередь, настаивали на передаче им Новгорода, Пскова и других городов, заведомо принадлежащих Москве. Таковы "высокие речи", знаменовавшие начальный этап переговоров. Постепенно обе стороны "спускали в речех", пока не приходили к "посредствию", то есть к чему-то среднему между первоначальными требованиями, итогу желаемого и возможного. Согласиться же полностью на требование противной стороны считалось "безчестьем". Так, в 1522 г. литовские послы предложили срок перемирия в 10 лет, бояре - в два-три года. Послы назвали новые сроки - от восьми до шести лет, бояре - четыре года. В результате было найдено "посредствие", и перемирие заключили на пять лет 43 .

При ведении переговоров русские дипломаты обращались к документам архивов, летописям, западным хроникам. Кроме того, роль аргументов играли цитаты из священных текстов, с помощью которых политического противника стремились представить и религиозным преступником, а также исторические "притчи". Когда в 1568 г. литовские послы потребовали передачи им Полоцка, освобожденного в 1563 г. русскими войсками, бояре иллюстрировали безрассудность этого требования следующей историей: некий "философ Иустин", вознамерившийся "поискати премудрости свыше всех философ", ехал берегом моря и увидел отрока, копавшего в песке яму; на вопрос философа он ответил, что хочет голыми руками наполнить ее морской водой; философ усмехнулся: "Младенчески еси начал, младенческое и совершаешь!"; на это отрок возразил, что "младенчески" рассуждает сам Иустин, задумавший стать мудрее всех философов; затем загадочный отрок исчез, "и невидимо бысть отроча" 44 . Послы должны были почувствовать очевидное сходство между собственными претензиями на возвращение Полоцка и претензиями незадачливого философа. Порою русские послы прибегали даже к притчеобразным действиям, долженствующим подтвердить их мысль. Так, в 1575 г. на русско-шведском посольском съезде кн. В. И. Сицкий бросил на землю свой посох, заявив, что так же не может изменить что-либо в данном ему царском наказе, как этот посох не может сам собой подняться с земли 45 .

Переговоры венчались составлением документов, оформлявших достигнутую договоренность. Русские государи "договорных грамот" не подписывали, подпись ставил лишь составлявший текст посольский дьяк. "Даже и простые люди, - отмечал на-

41 Ф. Аделунг. Указ. соч., стр. 194.

42 K. Warszewicki. O posle i poselstwach. Warszawa. 1935, str. 193 - 194.

43 Сб. РИО, т. 35, стр. 632.

44 Там же, т. 71, стр. 659 - 660.

45 "К истории сношений России со Швецией при царе Иване IV. (Протокол мирных переговоров, веденных на реке Сестре 3 июля 1575 г.)". ЧОИДР, 1895, кн. 2, стр. 11.

блюдательный Бухау, - обыкновенно предпосылают имена свои письмам, а подписываться считают для себя позорным" 46 . И в дипломатических документах имя и титул государя предшествовали тексту. Подпись, поставленная у нижнего края грамоты, "безчестила" государя. Ведь в этом случае его имя оказывалось написанным после иных упоминавшихся в тексте имен. Даже печати иностранных монархов не должны были находиться выше царского титула. Так, Василию Тюфякину в 1595 г. предписывалось настаивать в Иране, чтобы "нишан бы свой шах велел приложити к докончалной грамоте внизу, а не вверху". Лишь в самом крайнем случае посол мог позволить шаху приложить печать "в стороне, осереди грамоты" 47 . Печать царя являлась символом его власти и на одном документе могла соседствовать лишь с печатью другого государя. В 1532 г. русские не разрешили литовским послам привесить к грамоте свои печати, потому что "против великого князя печати их печатем быти непригоже" 48 .

Печать атрибутировала текст договора, но гарантию выполнения его условий давала только присяга государя, скрепляемая крестным целованием, - "правда". Такая присяга негласно осуждалась церковью. Недаром царские духовники никогда не присутствовали при ней в XVI в., и в отдельные сезоны, связанные с выполнением религиозных заповедей, она была вообще невозможна. "Ныне у нас говенье, - говорил в 1519 г. Василий III крымскому послу, - и мы в свое говенье правды никому не даем" 49 . При совершении крестного целования оба экземпляра договорных грамот складывались вместе на блюде, а сверху возлагался крест. Непосредственно под крестом лежал экземпляр договора, составленный от лица того государя, который приносил присягу. В Москве царь клал "свое слово наверх, а королево - на низ". Польский король складывал грамоты в обратном порядке. Важным было именно физическое взаимодействие креста и текста договора. По сути дела, выполнялся магический обряд, смысл которого заключался в установлении через посредство "высших сил" особой связи между обещанием и личностью дающего обещание. Обряд должен был выполняться по всем правилам: послам предписывалось следить, чтобы присягающий монарх целовал крест "не в подножье и не мимо креста, да и не носом" 50 , а иностранным государям и послам предписывалось приносить присягу "по их вере". Целование креста могло заменяться целованием другого священного символа. Если русские целовали крест "воздвизалный", сделанный из дерева и используемый в праздник Воздвиженья, а польские короли-католики целовали хрустальный крест, то протестанты целовали евангелие. Для большей надежности в 1562 г. русские послы в Дании потребовали даже, чтобы король поцеловал евангелие на той странице, где изображен крест 51 .

Но любой священный предмет должен был соприкасаться с текстом договора, что означало признание истинности текста. Поэтому в те годы, когда в Польско- Литовском государстве не признавали царского титула Ивана Грозного, король старался приносить присягу лишь на одном своем экземпляре договора. В русском экземпляре был написан царский титул, в литовском - нет, и присяга короля на обеих грамотах свидетельствовала бы о признании этого титула. Именно поэтому русские дипломаты были так непреклонны, когда требовали совершения крестного целования королем на обеих грамотах. Как и в случае с красной печатью крымского хана, бессмысленное на первый взгляд упрямство вызвано было не мелочной заботой о сохранении традиции, а радением о престиже государя. За мелочами церемониала вставали проблемы идеологии государства и его политики.

Непременным условием дипломатических сношений в сознании русских людей XVI в. было отправление и получение поминков. Наиболее частыми русскими поминками служили меха и охотничьи птицы. Любопытный подарок отправил в 1488 г.

46 Д. Принц фон Бухов. Указ. соч., стр. 68.

47 "Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией". Т. I. СПБ. 1890, стр. 359.

48 Сб. РИО, т. 35, стр. 857.

49 Там же, т. 95, стр. 661.

50 Там же, т. 71, стр. 771.

51 Ю. Щ[ербачев]. Два посольства при Иоанне IV Васильевиче. "Русский вестник", 1887. N 7. стр. 116.

Иван III Матиашу Корвину, венгерскому королю: "соболь черн, нототки у него золотом окованы, с жемчюги, двадцать жемчюгов новогородцких на всех нотах" 52 . Западные поминки в Москву таковы: различное вооружение (от рогатины, присланной Конрадом Мазовецким в 1493 г., до шпаги с вделанным в эфес пистолетом, которую в 1661 г. прислал Ивану Грозному шведский король Эрик XIV), доспехи, кубки, часы. Иногда в качестве подарков выступали экзотические предметы или животные - привезенная фон Бухау трубка; подаренный австрийским императором попугай; присланный Ивану Грозному слон, о печальной судьбе которого ярко рассказал Штаден. Русские же государи направляли поминки лишь тем правителям, с которыми находились в дружественных отношениях. Например, в русско-литовской дипломатической практике монархи не обменивались поминками с 1549 г., когда литовское посольство не признало царский титул Ивана IV, и до смерти последнего в 1584 году. В то же время послы обеих сторон неизменно подносили подарки "от себя".

Отвержение поминков, направленных от имени государя, являлось признаком обострения политической обстановки, но отказ от посольских даров - лишь знаком нерасположения к самим послам. Нередко в Москве принимали дары иностранных государей, отвергая в то же время посольские, и наоборот. Иногда, однако, подарки послов возвращались дарителям вместе с царским "жалованьем", что было связано с демонстрацией богатств царской казны. Недаром в 1604 г. бояре говорили грузинским послам, что у Бориса Годунова "столко ево царские казны, что Иверскую землю велит серебром насыпать, а золотом покрыть, да и то недорого" 53 . Человеком средневековья (не только русским) щедрость государя воспринималась как существенный признак его "чина", и ответное "жалованье" царя послам непременно должно было превосходить стоимость посольских даров. Когда в 1570 г. один из посольских дипломатов заявил, что дары, присланные ему взамен подаренной царю лошади, малоценны, то Иван Грозный в гневе приказал зарубить эту лошадь 54 . Таким поступком царь не просто оскорбил посла, но и отвел от себя упрек в недостойной государя скупости.

Если для татарских ханов поминки служили статьей государственного дохода, то для русских они были прежде всего формой выражения "чести" государя. Значение имели не поминки сами по себе, а факт преподнесения, всенародная их демонстрация. Поэтому австрийца Шиле посольский дьяк В. Я. Щелкалов заранее снабдил подарками, которые Шиле от своего имени должен был вручить Борису Годунову. Эта операция была проделана в глубочайшей тайне, и мнимые поминки торжественно пронесли по улицам в Кремль три человека в немецком платье, специально для этой цели направленные к австрийскому дипломату 55 .

Посольский обычай Российского государства XVI - XVII вв. прежде всего был направлен на выражение "чести" всех участников дипломатических церемоний 56 . Древнерусская "честь" и современный "почет" - отнюдь не синонимы. Для человека средневековья понятие "чести" носило специфический характер. "Честь" можно определить как соответствие между местом человека в любой искусственной системе (будь то посольская аудиенция, пир или воинский смотр) и местом его в реальной системе международной и внутригосударственной иерархии, причем соответствие должно было соблюдаться и по отношению к символизирующим данного человека предметам. Выполнение норм посольского обычая, призванных обеспечить такое соответствие, не было простой данью традиции, а гарантировало поддержание царского престижа как за рубежом, так и в самой России.

Посольский обычай являлся своебразным средством идеологического воздействия русской государственной власти на иностранцев и собственных подданных. Именно поэтому на Западе возник о нем ряд легенд, так или иначе использовавшихся в антимосковской пропаганде. Источником подобных легенд чаще всего вы-

52 ПДС, т. 1, стр. 171.

53 СРК, стр. 378.

54 Сб. РИО, т. 71, стр. 786.

55 "Донесение о поездке в Москву придворного римского императора Михаила Шиле в 1598 г.", стр. 2 - 3.

56 Н. И. Веселовский. Татарское влияние на русский посольский церемониал в московский период русской истории. СПБ. 1911.

ступало Польско-Литовское государство, что было обусловлено вековым его соперничеством с Москвой из-за западнорусских земель. Поляки и литовцы часто сопровождали западных послов в Россию и служили им переводчиками. Сведения о загадочной Московии, которую один итальянец начала XVI в. уподобил "иным мирам Демокрита", также черпались западноевропейцами обычно из латинских сочинений польских авторов, да и легенды о русском посольском обычае нередко возникали в польско-литовской публицистике, направленной против Российского государства. К их числу относится, в частности, история о том, как Иван Грозный приказал гвоздями прибить шляпу к голове некоего посла, отказавшегося обнажить перед царем голову. Впервые об этом происшествии услышал в 1614 г. при дворе Габсбургов русский посланник Иван Фомин 57 . И не случайно бродячий сюжет о прибитой шляпе, имеющийся, например, в "Повести о Дракуле", был привязан к русской действительности после событий "Смутного времени", когда на Западе обострились антимосковские настроения. Этот анекдот воспринят исследователями нового времени не всерьез.

Больше "повезло" легенде об умывальнике, из которого царь обмывал руку после поцелуя ее послами-католиками. Упоминали о нем только Герберштейн и Поссевино, но ни тот, ни другой этой процедуры не видел. Нетрудно заметить, что МИССИИ, с которыми прибыли в Россию эти два дипломата, схожи. Оба они выступали посредниками в мирных переговорах между Москвой и Польско- Литовским государством. Кроме того, и с сопровождавшими Герберштейна в 1526 г. папскими послами, и с Поссевино римский престол связывал надежду использовать посредничество для обращения русских государей в католичество. Естественно, что в Вильне стремились продемонстрировать неосуществимость этих надежд, склонив посредников к отстаиванию прежде всего литовских интересов. Потому-то в беседах с ними усиленно муссировалась легенда об унизительном для достоинства католиков рукомойнике. На пути осуществления миссионерских планов Поссевино рукомойник стал значительным препятствием, и папский посол письменно попросил Ивана IV отказаться от него. Русские ответили: "Того у нас не ведетца, как живут послы или посланники, и государь бы руки умывал тех для послов, вставя которую нечистоту про государей их; то сам, Антоней, все у государя нашего видел еси и не одинова, как у государя был многижда на посольстве" 58 . Герберштейн же, на которого ссылался Поссевино, писал об умывальнике с чужих слов 59 .

В Литве и Польше стремились принизить значение русских государей, показав несостоятельность их претензий на роль изначально суверенных монархов. Литовские послы часто напоминали русским дипломатам об унизительных временах татарского владычества на Руси. Крымские же ханы, претендовавшие на политическое наследие Золотой Орды, находили в Литве полную поддержку. В 1517 г., например, литовский посол говорил Мухаммед-Гирею: "Помнишь, царь, сам из старины - которой князь великой московской царю братом был? А нынеча князь великой московской и тебе, царю, братом чинится!" 60 . Именно в подобных устремлениях берет начало легенда о церемониале приема в Москве татарских послов. Согласно этой легенде, еще Иван III должен был подносить восседавшим в седле ханским посланцам чашу кумыса и даже слизывать пролитые ими капли с гривы коня. В случае, если подобный церемониал существовал в действительности, крымские ханы, несомненно, делали бы попытки его возрождения. В 1571 г., когда после опустошительного набега Девлет-Гирея на Москву вернулись, казалось, худшие времена золотоордынского ига, крымский гонец Девлет-Кильдей повел себя на аудиенции вызывающе и в качестве поминка привез царю "дар безчестный" - нож. При входе в приемную палату он не ударил царю челом, а Иван Грозный в своей грамоте передал хану не "поклон", как обычно, но "челобитье" 61 . Однако чаша с кумысом была бы на этом приеме все же невероятна. Недаром эта легенда всплывала в периоды обострения русско-литовских отношений, и через сто с лишним лет после поведавшего ее Яна Длугоша Стефан

57 ПДС, т. 2, стб. 1168.

58 Там же, т. 10, стб. 332.

59 С. Герберштейн. Указ. соч., стр. 189.

60 Сб. РИО, т. 95, стр. 360.

61 ЦГАДА, Дела Крымские, кн. 13, лл. 402 об., 411.

Баторий напомнил Ивану IV, что его предки слизывали молочные капли с гривы татарских кобылиц.

Многие иностранцы писали, что русские государи, переодевшись в простое платье и смешавшись с толпой собственных подданных, любят наблюдать пышный церемониал въезда в столицу иностранных посольств. Первая легенда об этом державном маскараде тоже содержится в польском описании посольства Л. Сапеги к Борису Годунову в 1600 году 62 . На первый взгляд она совершенно безобидна. Тем не менее она должна была создать представление о московском дворе как о бедном, ибо самому государю зрелище посольского поезда казалось настолько захватывающим, что заставляло его забыть о собственном достоинстве и "чине". Описания европейцами русского посольского обычая вообще изобилуют неточностями и преувеличениями. Иногда, как у Р. Барберини (1565 г.) или Я. Ульфельдта, они достаточно выразительно демонстрируют недоброжелательность автора к России, высокомерное презрение ко всему русскому и отсутствие желания понять чужую систему взглядов. Но отдельное преувеличение - это еще не устойчивая легенда, кочующая из сочинения в сочинение. Показательны именно легенды, направленные не против посольского обычая как такового, а против того содержания, которое выражалось средствами посольского обычая. Идеологическая насыщенность его норм обусловила возможность использования легенд о русском посольском обычае в антимосковской публицистике.

Посольский обычай отнюдь не был пребывавшей в неизменности, раз и навсегда сложившейся системой церемониала и дипломатических норм. Обслуживая конкретные потребности общества, он изменялся и развивался в тесной взаимосвязи с его идеологией и социальной психологией. Не будучи письменно оформлен и опираясь лишь на условный ряд прецедентов, посольский обычай опосредованно выражал живую политическую реальность. Так, в начале XVII в., когда изменилось соотношение сил между Москвой и Крымским ханством, окончательно исчезли многие унизительные для русских государей элементы былой русско-крымской дипломатической практики. Но когда в третьей четверти XVII в. были заключены первые договоры со Швецией и Речью Посполитой о посольском церемониале, это лишило его способности к саморазвитию при иллюзии неизменности. Данные договоры закрепили уже сложившееся положение: в тот период посольский обычай неуклонно приближался к дипломатическому протоколу нового времени.

В целом посольский обычай Российского государства XVI - начала XVII в. повторил общую судьбу средневекового этикета: из "явления идеологического принуждения" он стал "явлением оформления государственного быта" 63 . Хотя пышность отдельных его элементов и возросла, но семантика их стала более расплывчатой, и в XVII столетии на первый план выступили эстетические, зрелищные моменты.

Однако на протяжении всего XVI в. многие элементы посольских норм и церемониалов в России все еще выражали реальную систему общественных отношений (конечно, в том виде, в каком эта система мыслилась современниками и творцами посольского обычая). Без этого невозможны были бы собственно дипломатические связи. Как православным предписывалось умирать "за едину букву аз", так русские дипломаты даже с риском для себя должны были отстаивать нормы посольского обычая, ибо за условностями церемониала вставали вопросы политики государства, его идеологии, престижа верховной власти.

Имели весьма смутные представления о Московской Руси. Одни считали ее "азиатской Сарматией", другие - геродотовой Скифией, черпая сведения о ней из сочинений античных авторов, третьи - продолжением Лапландии, а итальянец Паоло Джовио, чтобы передать разительное отличие Московии от привычного ему цивилизационного пространства, уподобил ее "иным мирам Демокрита". Набор этих ученых умозрений быстро стал архаикой после 1480 г., когда Золотая Орда в ее последнем изводе прекратила свое существование, и вассальное Московское княжество, превратившись в независимое Русское государство, вышло из международной изоляции. Вскоре после "стояния на Угре" русские послы начали появляться не только в Вильно, Бахчисарае, ногайских кочевьях или единоверной валашской Сучаве, но и в Кракове, Мариенбурге, Регенсбурге, Риме , Венеции, Флоренции, Стамбуле, чуть позже - в Стокгольме, Копенгагене, Лондоне, Праге, Тебризе и других центрах власти. Еще чаще прибывали в Москву иностранные дипломаты. В обоих случаях приобретаемые политические или торговые выгоды далеко не всегда окупали расходы на снаряжение самих посольств, но назначение этих миссий было шире тех конкретных практических задач, которые перед ними стояли. Посольство - это послание, чья суть не исчерпывается содержанием отправленных с ним документов и устных поручений. Считалось, что Бог, поделив вселенную между своими земными наместниками, обязал их "через послы и посланники ссылатца" друг с другом, чтобы поддерживать равновесие подлунного мира.
Человек , родившийся в последние годы правления Ивана III, в течение жизни мог наблюдать на столичных улицах множество иностранных дипломатов всех рангов - от простых гонцов с несколькими спутниками до "великих" послов, окруженных свитой из сотен дворян и слуг. Являя собой парад национальных одежд и обычаев, они торжественно въезжали в город и с еще большей пышностью следовали на аудиенцию в Кремль . Посольские шествия превратились в популярное зрелище: тысячи зрителей толпились на обочинах, влезали на валы и забрала крепостных стен, на кровли домов и церквей. Все это не только не запрещалось, напротив - поощрялось и даже организовывалось властью, использовавшей такие моменты для публичной репрезентации собственного величия……………………….

Западноевропейские дипломаты XV-XVII вв. немало писали о русском дипломатическом церемониале и этикете, но их взгляд - это взгляд со стороны. Возможность увидеть предмет изнутри, с точки зрения носителей самой традиции, дают т. н. "посольские книги " - сборники официальной документации, связанной с отправлением русских посольств за рубеж и пребыванием иностранных миссий в России. Эти "книги" начали составляться задолго до 1549 г., когда, как принято считать, был учрежден Посольский приказ. В них входят тексты договоров, послания монархов (чужеземных - в переводе), переписка посольских дьяков с приставами и воеводами пограничных городов, посольские паспорта ("опасные грамоты"), наказы отбывающим за границу русским дипломатам ("наказные памяти"), их пространные отчеты, составленные по возвращении в Москву ("статейные списки"), и отосланные с нарочными краткие сообщения о политической обстановке за рубежом ("вестовые списки", или "вести"), верительные ("верющие") грамоты, описания аудиенций и торжественных обедов, протоколы переговоров, перечни подарков, реестры поставленного продовольствия и т. д. К сожалению, дошедшие до нас посольские книги имеют существенные пробелы, а материалы по связям с Большой Ордой, Казанью , Астраханью, Ливонией, Венгрией, Молдавией и некоторые другие не сохранились вовсе.
Первые договоры о дипломатическом церемониале ("посольском чине") Россия заключила с Речью Посполитой, Швецией и Священной Римской империей в 70-х гг. XVII в., но и тогда регламентированы были только частности. Как бы ни называть породившую его стихию - национальным духом или коллективным разумом, русский посольский обычай оставался именно обычаем вплоть до радикальных реформ петровского времени. На протяжении двух столетий его нормы жили в устной традиции, опирающейся лишь на прецедент и опыт, и не были ни записаны по отдельности, ни тем более собраны в единый свод или утверждены какими-то официальными актами.
Доступный лишь в своих проявлениях, открытый всем, кто был связан с дипломатией, но никому - до конца, посольский обычай присутствовал в каждом фрагменте организованного им мира, но нигде - полностью, поэтому его трудно реконструировать из беспорядочного множества элементов, оказавшихся в нашем распоряжении. Зато, будучи воссоздан из обломков и обмолвок, этот навсегда исчезнувший порядок жизни поражает продуманной соразмерностью своих частей, богатством символики и обилием заключенных в нем смыслов.

Глава 1. 2. КРЫМСКИЙ СИНДРОМ

Загадочный наказ получил в 1563 г. отправлявшийся в Крым посол Афанасий Нагой: он должен был проследить, чтобы хан Девлет-Гирей ни в коем случае не приложил к грамоте с текстом договора "алого нишана", т. е. хорошо известной, видимо, русским печати красного цвета. Если же добиться этого будет невозможно, Нагому приказывалось грамоту с такой печатью не брать, договор не заключать ("дела не делати") и немедленно возвращаться в Москву.
На первый взгляд поражает несопоставимость мелкой канцелярской формальности и неожиданно значительных последствий, которые могло повлечь за собой ее нарушение - вплоть до дипломатического демарша с отъездом посла. Твердость в подобных вопросах кажется тем более странной, что в это время Иван Грозный вел войну на западных границах и всеми силами стремился удержать Девлет-Гирея от набега на Русь, направить его на литовские "украины". Однако вопрос о печати оказывается крайне важен, если взглянуть на него под другим углом.
Тюркские ханы-джучиды (помомки Джучи, старшего сына Чингисхана), как и русские государи, имели две печати - большую и малую. Они различались по форме и по функциям. Первая обычно имела квадратную подушку, вторая - миндалевидную (как правило, она была перстневой). Большая печать применялась ханом в переписке с иностранными монархами и при заключении договоров с ними, малая предназначалась для менее важных документов, касающихся его собственных подданных. Ее, видимо, и называли "нишаном". Что касается эпитета "алый", то он, скорее всего, относился к цвету печатного камня. Малая перстневая печать Девлет-Гирея, приложенная к русско-крымской "договорной грамоте", превращала ее в соглашение, имеющее сугубо внутренний характер, заключенное не между суверенными государями, а между сюзереном и вассалом. "Алый нишан" декларировал старшинство хана, продиктовавшего свои условия царю, который как младший или как побежденный вынужден их принять. Для Москвы это было совершенно неприемлемо и перевешивало все возможные выгоды, которые сулил сам договор. ……………………….
И Крым, и Россия, чей правящий слой густо насыщали выходцы из знатных татарских родов, были обломками Джучиева улуса, а через него - всей империи чингизидов, которая давно не существовала в реальности, но продолжала жить в исторической памяти обоих государств. Бахчисарай открыто объявил себя наследником Сарая, утвердив свой сюзеренитет над Ногайским, Казанским и Астраханским "юртами", а Москва при Иване III оказалась в затруднительном положении……………………….
Обратившись лицом на запад, Москва сохранила особые отношения с Крымом . Они были остро-враждебными и одновременно домашними, родственно-тесными и проникнутыми взаимной подозрительностью, какими всегда бывают отношения между частями одного исчезнувшего целого, но степень их идеологизации оставалась невысокой. Обе стороны слишком хорошо знали друг друга, чтобы придавать серьезное значение идейному камуфляжу. Широкое понятие "чести" московских государей сузилось в Крыму до одного-единственного смысла - их суверенности. На этом стояли до конца, зато все прочее принимали как данность и оправдывали обычаем.
Порядок здравиц на обедах и расположение "государских имян" на грамотах входили в число тех условий, лишь при соблюдении которых удавалось поддерживать видимость нормальных отношений с крымскими Гиреями. Без этого невозможно было хоть как-то уберечься от опустошительных набегов, а при необходимости направить ханскую саблю на Вильно и Краков. Здесь Иван Грозный даже не особенно настаивал на своем царском титуле, тогда как для признания его на Западе были задействованы все государственные ресурсы. Русские дипломаты в Бахчисарае и перед крымскими послами в Москве никогда не произносили "высокословных" речей об "Августе-кесаре" и Владимире Мономахе как предках московских государей или об изначально суверенном характере их власти, что сплошь и рядом делалось в отношениях с Европой . В Крыму прекрасно помнили, от кого на протяжении двух столетий московские Рюриковичи получали ярлыки на великое княжение. Западные партнеры Москвы могли быть и не в курсе этих деталей.
"Мы Божиею милостью государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и поставление имеем от Бога , как прародители наши, так и мы", - заявил Иван III имперскому послу Николаю Поппелю, который в 1489 г. от имени Габсбургов предложил ему королевский титул. Само напоминание о былой зависимости от Орды, если об этом говорили европейские дипломаты, воспринималось в Москве как оскорбление. Об этих черных страницах истории следовало забыть как можно скорее. В случае, если крымский хан или его "мурзы" вспомнят об отношениях между Иваном Калитой и золотоордынским ханом Узбеком, русским послам предписывалось просто избегать полемики по этому острому вопросу и отвечать уклончиво: "Не знаю старины; ведает ее Бог и вы, государи".
………………………….

Кандидат исторических наук Л. ЮЗЕФОВИЧ.

ПОСЛАНИЕ БЕЗ СЛОВ

Наука и жизнь // Иллюстрации

Император Священной Римской империи Максимилиан I принимает послов великого князя Василия Ивановича. Гравюра 1515 года.

Иван III провозглашает победу над ордынским ханом. 1478 год.

Выход русских войск на реку Угру. Так называемое стояние на Угре освободило Русь от ордынской зависимости. 1480 год.

Эти средневековые европейские монеты, в разное время найденные в московских кладах, - яркое свидетельство активных контактов западных стран с крепнувшей Русью.

Турецкий всадник с пленными христианами.

Русская одежда XVI века.

Немецкий дипломат и путешественник Сигизмунд фон Герберштейн во время своей первой поездки в Московию (а он посещал её дважды). Его «Записки о Московии» рассказали Европе о малознакомой дотоле стране.

Псков в XVI веке. Зарисовка в сочинении о Московии Сигизмунда Герберштейна.

Изображение Василия III (он правил с 1505 по 1533 год).

Почти до конца XV века в Западной Европе весьма смутно понимали, что представляет собой Московская Русь. Одни считали ее «азиатской Сарматией», другие - Геродотовой Скифией, черпая сведения о ней из сочинений античных авторов, третьи - продолжением Лапландии, а итальянец Паоло Джовио, чтобы передать разительное отличие Московии от привычного ему цивилизационного пространства, уподобил ее «иным мирам Демокрита». Набор сих учёных умозрений быстро превратился в архаику, лишь только Москва, выйдя из международной изоляции, обратилась лицом на Запад.

На протяжении всего нескольких десятилетий после «стояния на Угре» в 1480 году, положившего конец татарскому игу, русские послы начали появляться не только в Вильно, Бахчисарае или валашской Сучаве, но и в Кракове, Мариенбурге, Регенсбурге, Толедо, Лондоне, Копенгагене, Стокгольме, Риме, Венеции, Флоренции, Стамбуле. Все чаще прибывали в Москву и западные дипломаты. Считалось, что Бог, поделив вселенную между своими земными наместниками, обязал их «через послы и посланники ссылатца» друг с другом, чтобы поддерживать равновесие, покой и единство христианского мира.

Начиная с последних лет правления Ивана III жители Москвы могли наблюдать на столичных улицах множество иностранных дипломатов всех рангов - от простых гонцов с несколькими спутниками до «великих» послов, окружённых свитой из сотен дворян и слуг. Являя собой парад национальных одежд и обычаев, они торжественно въезжали в город и с ещё большей пышностью следовали на аудиенцию в Кремль. И тысячи зрителей толпились на обочинах, влезали на валы и забрала крепостных стен, на кровли домов и церквей. Всё это не только не запрещалось, напротив - поощрялось и даже организовывалось властью, использовавшей любые моменты для публичной репрезентации собственного величия.

С юга, через Дикое поле, Воротынск, Боровск и Путивль, той же дорогой, какой недавно приходили за данью ордынские «послы сильные», теперь являлись в Москву посланцы крымских и ногайских ханов. В пути их сопровождал усиленный русский конвой, следивший, чтобы привыкшая к набегам посольская свита не грабила придорожные деревни («христьянству обиды и насилства не чинили б»). По этому же маршруту направляли своих представителей владыки Блистательной Порты - султаны «турские», которые, как с восточной цветистостью выражались русские дипломатические документы, «светлостию лица превосходят песни сирина».

С севера, от «пристанища» Николо-Корельского монастыря на Белом море, позже - от «нового Архангельского города», через Холмогоры, Вологду и Ярославль двигались к Москве английские дипломаты, больше озабоченные вопросами торговыми, чем политическими, и купцы, заодно исполнявшие дипломатические поручения. Иногда их везли по рекам Сухоне и Двине - летом на лодках, зимой на санях по речному льду (речной путь на Руси называли «Божьей дорогой», которую, в отличие от дорог сухопутных, «ни перенять нельзя, ни унять, ни затворить»).

Послы Василия III, направляясь к императору Священной Римской империи Карлу V, еще в 1524 году, по пути в Испанию, первыми из русских побывали в Англии, но постоянные связи с Лондоном помог установить случай. В 1553 году король Эдуард VI снарядил экспедицию на поиски северо-восточного морского прохода в Индию, и один из её кораблей («Эдуард - Благое Начинание») отнесло бурей к русскому побережью. Его капитан Ричард Ченслер выдал себя за королевского посла, был доставлен в Москву и принят Иваном Грозным. С тех пор контакты стали регулярными. Британскому флоту нужны были лес, пенька, смола, дёготь. Англия начинала великую тяжбу на морях с Испанской монархией. Пушки гремели на Ла-Манше и у берегов Южной Америки, но агенты Елизаветы I и Филиппа II вели свою игру и при московском дворе.

С востока, по Волге и Оке, приезжали послы казанских и астраханских ханов, пока их владения не были присоединены к России. Позднее этим же путем следовали посольства «кизилбашские» (персидские), «иверские» (грузинские), «черкасские» (кабардинские).

С запада, через Новгород и Псков, ехали шведы, датчане, представители Пруссии и Ливонского ордена. Через Смоленск проезжали послы Габсбургов, двигались огромные польско-литовские посольства, похожие скорее на воинские отряды, чем на дипломатические миссии. Последние прибывали чаще всех остальных, хотя собственно польские дипломаты до начала XVII века были ещё относительно редкими гостями - в отношениях с Москвой страну представляли обычно литовские деятели. (Так было до Люблинской унии 1569 года, объединившей Великое княжество Литовское и Польшу в одно государство - Речь Посполиту.) Гонцы между Москвой и Вильно сновали беспрерывно, и не реже чем раз в два-три года стороны обменивались посольствами <...>

Вся обстановка, окружавшая послов с того момента, как они пересекали границу, была неким бессловесным посланием, чей смысл опытные адресаты понимали без труда. Порядок обхождения с иностранными дипломатами, церемониал аудиенции, одежда придворных на приеме, ассортимент посуды на торжественном обеде - всё, вплоть до цвета воска, к которому прикладывалась печать, подчинялось определённым правилам, связанным с идеологией власти и конкретной политической ситуацией.

Правила поведения собственных представителей за рубежом составлял посольский обычай той или иной страны. Своды таких норм издавна существовали в Венецианской республике и в Ватикане, а в первой половине XVI века были оформлены сначала в Священной Римской империи, затем во Франции и других европейских монархиях, превратившись тем самым в протокол.

Примерно тогда же, при Василии III, Москва в относительно короткий срок сумела создать собственную посольскую службу, учитывающую международное положение страны, её размеры и обычаи, и выработать свой дипломатический этикет, достаточно гибкий для того, чтобы использовать его при контактах равно с Востоком и с Западом. В последующие десятилетия и то и другое постоянно менялось, чутко реагируя на изменения в окружающем мире. Имперский (здесь и далее имеется в виду Священная Римская империя) дипломат Даниэль фон Бухау, сопоставляя наблюдения своего соотечественника Сигизмунда Герберштейна, относящиеся к первой четверти XVI века, и собственные впечатления от поездки в Россию в 1575-1576 годы, сделал вывод: за истекшие полвека там произошли большие перемены в приеме и содержании послов.

В связях с Западом и с Османской империей Москва сразу выступила партнёром равноправным и суверенным. Те правила, которые регулировали её отношения с Ордой или с русскими уделами, здесь были неприемлемы, новое положение страны требовало иных форм государственной обрядности. Прежний полудомашний быт великоконяжеских палат стремительно уходил в прошлое, парадная сторона жизни московских государей приобретала всё больший блеск. В этой пьянящей атмосфере стремительного возвышения Москвы и сложились нормы русского дипломатического обихода, этикета и церемониала.

Западноевропейские дипломаты XV-XVII веков немало писали о русском дипломатическом церемониале и этикете, но их взгляд - это взгляд со стороны. Возможность увидеть предмет изнутри, с точки зрения носителей самой традиции, дают так называемые посольские книги - сборники официальных документов, связанных с отправлением русских посольств за рубеж и пребыванием иностранных миссий в России. Эти «книги» начали составлять задолго до 1549 года, когда, как принято считать, был учреждён Посольский приказ. В них входят самые разные документы и прежде всего тексты договоров, послания монархов (если чужеземных, то в переводе), переписка посольских дьяков с приставами и воеводами пограничных городов. Затем посольские паспорта («опасные грамоты»), наказы русским дипломатам, отбывающим за границу («наказные памяти»), их пространные отчёты, составленные по возвращении в Москву («статейные списки»), как и отосланные с нарочными краткие сообщения о политической обстановке за рубежом («вестовые списки», или «вести»). Наконец, верительные («верющие») грамоты, описания аудиенций и торжественных обедов, протоколы переговоров, перечни подарков, реестры поставленного продовольствия и многое другое.

Первые договоры о дипломатическом церемониале («посольском чине») Россия заключила с Речью Посполитой, Швецией и Священной Римской империей в 70-х годах XVII века. Но и тогда регламентированы были только частности. Как ни называть породившую его стихию - национальным духом или коллективным разумом, - русский посольский обычай (вплоть до радикальных реформ петровского времени) оставался именно обычаем. На протяжении двух столетий его нормы жили в устной традиции, опирающейся лишь на прецедент и опыт, и не были ни записаны по отдельности, ни тем более собраны в единый свод или утверждены какими-то официальными актами.

Поэтому его трудно реконструировать из беспорядочного множества элементов, оказавшихся в нашем распоряжении. Но воссозданный из обломков и обмолвок этот навсегда исчезнувший порядок жизни поражает продуманной соразмерностью своих частей, богатством символики и обилием заключённых в нем смыслов.

ВОПРОС О "БРАТСТВЕ"

В1574 году толмач одного из шведских посольств Авраам Нильсен, за пять лет перед тем насильно оставленный в Москве с целью «учить робят свейскому языку», был наконец отпущен на родину. До Швеции, однако, он не доехал. Русские власти задержали его на границе, в Орешке. Основания были вполне веские - у Нильсена обнаружили несколько бумаг, которые он «крал лазучством». Ничего экстраординарного тут нет, члены дипломатических миссий никогда не гнушались шпионажем. Ироническое выражение еspion honorable (фр. - почётный шпион) вошло в употребление едва ли не тогда же. В случае с Нильсеном любопытно другое: при обыске в числе прочих бумаг у него «повыимали» царские «родословцы». Через год, во время русско-шведского посольского съезда на реке Сестре, бояре, вспомнив эту историю, обвинили Нильсена в том, что он «лазучил и выписывал родство государя нашего».

Удивительно не «лазучство», а предмет, на который оно направлено. Чтобы понять, зачем понадобилось шведам генеалогическое древо Ивана Грозного и почему это вызвало тревогу в Москве, нужно рассмотреть «дело Нильсена» под углом политических воззрений эпохи, касающихся отношений между монархами и государствами.

В дипломатическом языке XV-XVII веков существовал важнейший термин - «братство». Но выражал он отнюдь не родство и не характер взаимоотношений между государями, а их равноправие. С правителями, которых русские государи считали ниже себя по происхождению или по уровню власти, они могли состоять «в приятелстве и в суседстве» (в добрососедских отношениях), «в дружбе и в любви» (в мирных отношениях), «в единачестве» (в союзе), но никак не «в братстве». Иначе страдала их «честь». В то же время даже воюющие между собой монархи продолжали величать друг друга «братьями», если это было принято до начала военных действий.

Не всех своих дипломатических партнёров русские государи считали равными себе. Василий III не признавал «братом» магистра Л ивонского ордена, поскольку тот был вассалом («голдовником») Священной Римской империи (хотя на Руси прекрасно понимали номинальный характер этой зависимости). Посылая с индийским купцом грамоту к его повелителю Бабуру-паше, Василий III «о братстве к нему не приказал», потому что «неведомо, как он на Индейском государстве - государь или урядник» (наместник). Казанский хан Абдул-Латиф признавался «братом» великого князя только в «устных речах», но не в официальных документах. Позднее, в конце столетия, на честь быть «в братстве» с Федором Ивановичем и Борисом Годуновым не мог претендовать кахетинский царь Александр I, признавший над собой их «высокую руку».

В Москве бдительно следили за тем, чтобы великих князей именовали «братьями» самые могущественные владыки Востока и Запада. Когда в 1515 году турецкий посол Камал-бег в сделанном им списке боярских речей, который посольские дьяки внимательно сличили с оригиналом, записал «о дружбе, о любви» Василия III с султаном, но пропустил «о братстве», его заставили исправить это якобы случайное упущение.

Иная ситуация сложилась в отношениях с Крымом, претендовавшим на политическое наследие Золотой Орды. Своё право на «братство» с ханами Ивану III, Василию III и даже Ивану Грозному приходилось покупать за деньги или, что чаще, - за богатые дары. В 1491 году крымский хан Менгли-Гирей извещал Ивана III: «Ныне братству примета то, ныне тот запрос - кречеты, соболи, рыбей зуб» (моржовый клык. - прим. л.Ю.). В другой грамоте «приметой братства», то есть условием его признания ханом, оказываются меха и серебряная посуда, в третьей - некий крымский «богомолец», где-то в Диком поле захваченный в плен казачьей ватагой.

В свою очередь Иван Грозный по разным причинам не признавал «братьями» некоторых европейских монархов. Он постоянно подчёркивал древность династии Рюриковичей и божественное происхождение собственной власти, поэтому для него сама возможность признания «братства» включала в себя не только абсолютный суверенитет данного государя, но и его значение в международной политике и конечно же происхождение.

Габсбургский дипломат Иоганн Гофман, посетивший Москву в 1559 году, сообщал, что русский царь считает шведского короля «купцом и мужиком», а датского - «королем воды и соли». Действительно, Иван Грозный не признавал «братьями» королей Швеции и Дании. Когда в том же году представители датского короля Христиана III просили «учинить его с государем в ровности», бояре мало того, что отказались обсуждать с послами этот вопрос, но ещё и потребовали, чтобы в грамотах, направляемых царю, король называл его своим «отцом».

Трудно сказать наверняка, почему Грозный не соглашался, хотя бы формально, приравнять к себе Христиана III и его преемника Фредерика II, суверенных и потомственных монархов. Дания была державой традиционно дружественной (при Борисе Годунове и Михаиле Фёдоровиче были предприняты две попытки - неудачные, правда, - женить датских принцев на царских дочерях). Но, видимо, Иван IV считал её мощь сильно поколебленной после того, как Швеция, расторгнув в 1523 году Кальмарскую унию, вышла из-под власти Копенгагена. Более того, Москва знала об иерархии католических государей, которую до Реформации периодически устанавливали специальные папские буллы. Во всяком случае, ещё при Василии III на Руси был известен перевод-ной документ под названием «Европейской страны короли», где в порядке старшинства перечислялись монархи Западной Европы. В этом реестре император Священной Римской империи («цесарь») занимал первое место, а датский король - предпоследнее, ниже венгерского, португальского, чешского и шотландского. Вероятно, могущество Дании считалось недостаточным для того, чтобы русский царь признал её правителей своими «братьями».

Гораздо понятнее отношение Ивана Грозного к шведскому королю Густаву Вазе и его сыновьям - Эрику XIV и Юхану III. О «братстве» с ними не могло быть и речи по причине их низкого происхождения. Царь утверждал, что это «мужичей род, не государский». На самом деле Густав I, избранный на престол после изгнания из страны датчан, был выходцем из знатной дворянской фамилии, но и в этом своём качестве он, будучи монархом выборным, не мог претендовать на равенство с Иваном Грозным - государем «от прародителей своих».

Густава Вазу («Гастауса короля») в Москве считали даже не дворянином, а простым купцом. Грозный утверждал, будто в юности будущий король Швеции «сам, в руковицы нарядяся», осматривал сало и воск, привезённые в Выборг новгородскими «гостями». В 1557 году А. Ф. Адашев и дьяк И. М. Висковатый говорили шведским послам: «Про государя вашего в розсуд вам скажем, а не в укор, которого он роду, и как он животиною торговал и в Свейскую землю пришол, и то недавно ся делало». Возможно, это искажённый отзвук одного из эпизодов бурной жизни Густава Вазы: в 1519 году он был посажен датчанами в тюрьму и бежал оттуда, переодевшись в платье погонщика скота. В Швеции всё это воспринимали крайне болезненно. Тот факт, что основателя династии объявляли мясоторговцем не «в укор», а «в розсуд», дела не меняло.

Впрочем, перед насущными политическими интересами нюансы этикета отступали на второй план, и вопрос о «братстве» становился не более чем дополнительным козырем в дипломатической игре. В 1567 году был заключён русско-шведский союз, направленный против Польско-Литовского государства. И лишь тогда Иван Грозный «пожаловал» Эрика XIV - «учинил его с собою в братстве». Признание равенства было не безусловным. Оно могло вступить в силу только в том случае, если шведский король отберёт жену у своего сидевшего тогда в тюрьме брата Юхана, герцога Финляндского, и пришлёт ее царю. Грозный намеревался на ней жениться (позже он оправдывал эту «нехристианскую мысль» тем, будто считал герцога мёртвым, а его жену - вдовой).

Юхан был женат на Екатерине Ягеллон, родной сестре польского короля Сигизмунда II Августа. Семью годами ранее Грозный сам безуспешно к ней сватался (по легенде, король в издёвку прислал ему вместо невесты белую кобылу) и теперь, пользуясь моментом, решил при живом муже всё-таки заполучить её в жены с двоякой, видимо, целью: отплатить за былое унижение, а главное, после смерти немолодого и бездетного Сигизмунда II приобрести право на польский престол для себя или своих возможных сыновей от этого брака. (Разумность самой идеи доказывает тот факт, что сын Катерины и Юхана впоследствии стал польским королём Сигизмундом III.)

ЭрикXIV, уже в то время выказывавший признаки умственного расстройства, обещал выполнить беспрецедентное царское требование. Вскоре, однако, он был низложен; его брат (чью жену так и не посмели увезти в Москву) взошёл на трон под именем Юхана III. Он согласился подтвердить выгодный для Швеции договор с Россией, заключённый его предшественником, но, естественно, за вычетом пункта о собственной жене. Между тем, жалуя Эрика XIV «братством», в тексте договора («докончанья») 1567 года Грозный особо оговорил, что если Катерина Ягеллон не будет прислана в Москву, то его присяга утратит силу - «та докончалная грамота не в грамоту и братство не в братство». Так и случилось, всё вернулось на круги своя: царь наотрез отказался признать Юхана III своим «братом».

Именно поэтому не планы крепостей, не тайные речи недовольных самовластием Грозного бояр, а царская родословная интересовала толмача Нильсена и тех, кто дал ему такое поручение. В Стокгольме хотели доказать, что царь ведёт свой род отнюдь не от Августа-кесаря и даже не от великих князей киевских, а всего лишь от князей московских - недавних данников Орды. Эти сведения облегчили бы шведской стороне ведение полемики о «братстве». Отказ Ивана Грозного признавать королей Швеции равноправными партнёрами имел следствием ряд унизительных для их достоинства норм русско-шведского посольского обычая. Стремлением их упразднить и вызвано было «лазучство» Нильсена.

В 1576 году на освободившийся польский престол избран трансильванский («седмиградцкий») князь Стефан Баторий, которого царь также не признал «братом» по причине «родственные низости». Кроме того, Грозный неизменно настаивал на изначальном превосходстве наследственного монарха над выборным. Сам он - государь «по Божью изволению», а Баторий - «по многомятежному человеческому хотению»; русский государь призван «владети людьми», а польский - всего лишь «устраивати их». В переписке между ними, изобиловавшей взаимными выпадами, Грозный даже заметил однажды: «Тебе со мною бранитися - честь, а мне с тобою - безчестье».

Баторий в своей грамоте впервые обратился к царю на «вы» (в речах и посланиях от первого лица русские государи издавна говорили о себе во множественном числе), и его послы в Москве не преминули напомнить Грозному, что Сигизмунд II Август всегда писал ему «тобе, ты». На царя это новшество никакого впечатления не произвело, его решение осталось непоколебимым.

Дело тут не только и не столько в «родственной низости» польского короля или способе его восшествия на престол. Прежде всего, избрание Батория неизбежно влекло за собой резкое ухудшение отношений с Речью Посполитой, ибо означало победу той партии, которая выступала за войну с Москвой. Но в Речи Посполитой существовала и влиятельная промосковская группировка, дважды предлагавшая Грозному или царевичу Фёдору занять вакантный польский престол: после смерти Сигизмунда II Августа в 1572 году и после внезапного отъезда из Кракова Генриха Анжуйского (он был избран королём на элекционном сейме, но в июне 1574 года, узнав о смерти брата, Карла IX, предпочёл освободившийся французский трон польскому и тайно бежал в Париж). Именно тогда у царя появились далеко идущие планы. Отказываясь от власти над собственно польскими землями, он хотел сепаратно занять престол Великого княжества Литовского, разорвать Люблинскую унию и таким образом бескровно объединить под своим скипетром все земли, входившие некогда в состав Киевской Руси.

С избранием Стефана Батория эти замыслы рухнули и вопрос о признании нового польского короля «братом» стоял в прямой связи с событиями 1574-1576 годов.

«Братство» - термин сугубо дипломатический. Когда в 1495 году великий князь литовский Александр Казимирович женился на Елене Ивановне, сестре Василия III, последний называл его «братом и зятем», а короля Сигизмунда I - соответственно «братом и сватом». Иван Грозный, подменяя понятия из разных семантических рядов, сознательно смешивал политические и кровно-родственные категории. Прибывшим в Москву польским послам он заявил, что если бы даже Баторий был сыном Сигизмунда II Августа, то и тогда оказался бы ему, царю, не братом, а племянником. В таком случае он мог бы считаться братом только царевичу Ивану Ивановичу. При этих словах, как пишут в дневнике послы, царь «на сына своего пальцем вказал, бо тута подле него сидел».

Лишь к концу жизни после тяжёлых поражений, нанесённых ему Баторием, Грозный, смирившись, вынужден был признать его «братом». Фёдор Иванович «учинил в братстве» с собой королей Дании и Швеции, а сами русские государи добились уже безусловного права быть «братьями» крымских ханов. Параллельно продолжали использовать в политике лексику иных родственных отношений. Германские князья, зависимые от Священной Римской империи, называли царя «дядей», поскольку были «сыновьями» Габсбургов, а те приходились русским государям «братьями». До 1632 года, когда в Москве сочли эту традицию неприличной, герцог Голштинский в своих грамотах к Михаилу Фёдоровичу величал его «дядей и свойственником» («свояком»).

Последнее слово использовалось в переносном смысле, обозначая неопределённо-приятельские отношения. По этой логике крымский хан, будучи вассалом турецкого султана, тоже являлся царским «племянником», однако в отношениях с ним подобный подход считался, видимо, в принципе неприменимым.

К исходуXVI века сам термин «братство», как его толковали московские дипломаты, обрёл более строгое значение - основным его содержанием стало понятие суверенитета. Ни происхождение монарха, ни его роль в международных делах, ни древность династии в расчёт не принимались. Царь автоматически признавал равноправие всех государей, независимых от какой бы то ни было земной власти.

См. в номере на ту же тему

Среди историков существуют различные мнения о том, традиции какой страны повлияли больше всего на характер придворного посольского обычая Кремля XV-XVII вв. Одни исследователи говорят о влиянии Золотой Орды, в течение двухсот лет насаждавшей свои порядки на Руси, другие, в свою очередь, полагают, что основы церемониала закладывались под влиянием Византии. Многие же считают, что только Европа могла дать пример для русских «варваров». Иностранцы, в свою очередь, видели сходство основополагающих кремлевских правил общения с дипломатами с церемониалами восточных стран, в частности, Персии и даже Китая.

Проведенный сравнительный анализ норм московского обычая с опытом, привнесенным из других источников, приводит к выводу о том, что самобытность русской церемониальной практики кроется именно в многообразии повлиявших на ее формирование факторов. Русь в силу своего географического положения всегда ощущала на себе влияние и Европы, и Азии, одновременно воспринимая тот иностранный опыт, который отвечал запросам русской политической элиты в конкретные исторические периоды. В то же время важное значение играли опыт, накопленный междукняжеской дипломатией удельного периода, культурные традиции Руси, влияние православия.

Собственно посольский обычай при Московском дворе стал складываться в стройную систему протокольных норм при великих князьях Иване III и Василии III Ивановиче, т.е. в конце XV - начале XVI вв. Именно в этот период сформировались все исторические условия, приведшие к возвышению Московской Руси, ее собиранию в единое сильное государство, ставшее равноправным партнером и самостоятельным игроком на международной арене.

Этому способствовали и сильная личность Ивана III, и его женитьба на племяннице последнего византийского императора Софье (Зое Палеолог), и освобождение от ордынского ига в 1480 г., и принятие на себя Москвой роли оплота и твердыни православия после завоевания турками Царьграда (Константинополя) в 1453 г. Все эти факторы, сложившись воедино, привели к формированию новой самостоятельной внешнеполитической линии, направленной на защиту интересов Москвы, на возвращение исконно русских земель, Киевской Руси - «земель отчичей и дедичей», на налаживание по возможности дружеских связей с иностранными государствами. В результате такой активной внешнеполитической деятельности, по словам С.М. Соловьева, «державы Западной Европы узнают, что на северо-востоке существует обширное, самостоятельное Русское государство кроме той Руси, которая подчинена польским королям, и начинают отправлять в Москву послов, чтоб познакомиться с новым государством и попытаться, нельзя ли употребить его средства для общих европейских целей» Соловьев С.М. «История России с древнейших времен». - М.: ООО «Изд-во АСТ». - T. V.; Харьков: «Фолио», 2001. - С. 7.. С этого времени, то есть с последней четверти XV в., начинается интенсивный и регулярный обмен послами между Москвой и иностранными державами.

Все это вынуждало великих князей и бояр скорейшим образом вырабатывать такой посольский церемониал, который бы отвечал новому образу русских государей. При этом церемониал эволюционировал от патриархальной простоты времен царствования Ивана III до громоздкой торжественности и византийской пышности кремлевских приемов при Иване Грозном и в более поздние времена.

Нет сомнений в том, что московский посольский обычай формировался не на пустом месте и отнюдь не в отрыве от международного опыта того времени. Совершенно нельзя согласиться с авторами тех исследований по истории посольского церемониала допетровской Руси, которые считали его европеизированным подобием золотоордынской практики обращения с иностранцами, да еще и с использованием персидских и китайских элементов. Причем, как уже отмечалось, этой точки зрения придерживались не только западноевропейские, но и российские исследователи, активно занимавшиеся этой проблемой в XIX - начале XX вв. См., напр., Веселовский Н.И. «Татарское влияние на русский посольский церемониал в московский период русской истории». - СПб., 1911. - С. 20.; Рихтер А. «Исследование о влиянии монголо-татар на Россию». Отечественные записки, 1825 - Ч. XXII. - № 62; Веневитинов М.А. «Русские в Голландии. Великое посольство 1697-1698 гг.». - М., 1897. - С. 141-142.. По сведениям, сообщаемым известным русским историком В.И. Саввой, это мнение, широко распространенное в Европе, впервые высказал еще в 1739 г. француз Руссэ.. Не вдаваясь в дискуссию на тему о происхождении посольского обычая Кремля, которая требует отдельного исследования, что выходит за рамки данной работы, можно только отметить, что уже ко второй половине XV в. с восшествием на великокняжеский престол Ивана III и с фактическим началом формирования централизованного Московского государства, перед боярами встала задача выработки таких церемониальных норм, которые соответствовали бы новым внешнеполитическим целям московских государей и отвечали бы возросшему значению Москвы, как равноправного игрока на международной арене. Понятно, что боярский Кремль поэтому перенимал все самые достойные, отвечавшие его пониманию величия русского государя, нормы из зарубежной церемониальной посольской практики, доступные в то время в Москве.

В этой связи абсолютно неправильно утверждать о наличии в посольском обычае лишь золотоордынского влияния. Нет, сформировавшийся в XV-XVII вв. церемониал общения с иностранными дипломатами включал в себя также элементы обычаев, выработанных еще в домонгольский период, в эпоху междукняжеской дипломатии XI-XIII вв. и опыт контактов с Великим княжеством Литовским, как и с Персией и Китаем. Несомненно, немалое влияние на посольский обычай Москвы оказали церемониалы тысячелетней Византийской империи, после крушения которой в 1453 г. в результате захвата турками Константинополя (Царьграда), Москва взяла на себя роль ее преемника, хотя бы в том, что касается сохранения и защиты православия. Однако, и в этом случае, после внимательного изучения источников, нельзя говорить о каком-то прямом влиянии византийского опыта. Ведь непосредственные дипломатические контакты Руси с Византией относятся к домонгольскому периоду русской истории и они вряд ли оставались в памяти поколений, живших уже в конце XV в. Не соответствует действительности и мнение о том, что византийские традиции были привнесены в московскую посольскую практику теми немногочисленными греками, которые приехали в Москву вместе с великой княгиней Софьей (Зоей Палеолог). Хотя Н.М. Карамзин и признавал, что они «способствовали велелепию нашего двора сообщением ему пышных обрядов византийского» Карамзин Н.М. История государства Российского. В 2-х кн. (12 т.). / Вступ. статья Ю.Лотмана. - СПб., 2003. - Кн. 1. - Т. VI. - С. 687.. А известный английский историк Э. Гибон в 1776 г. вообще утверждал, что церемонии византийского двора, вынуждавшие послов падать ниц перед императором, кланяться и трижды касаться лбом пола, «до недавнего времени сохранялись у князей Московии, то есть России». Гиббон Э. Упадок и разрушение Римской империи. - М.: ЗАО «Центрполиграф», 2005. - С. 744.

В то же время можно с уверенностью говорить, что византийский опыт все же сыграл свою и немалую роль при формировании основополагающих, фундаментальных принципов посольского церемониала Кремля того периода. Только влияние это оказывалось опосредствованно, через западноевропейские государства. «Византийцы учили дипломатии Венецию, а с венецианцев брали пример итальянские города, Франция и Испания и в конечном итоге вся Европа», - так очень верно писал известный английский дипломат и историк Гарольд Никольсон. Никольсон Г. Дипломатическое искусство. - М.: Изд-во Инс-та международных отношений, 1962. - С.51. Под всей остальной Европой в определенной степени можно понимать и Московию XV в. Пусть с опозданием почти в 250 лет, но Москва стала в это время равноправным партнером многих западноевропейских столиц. Уже Иван III с полным сознанием собственного достоинства определял свои отношения с иностранными монархами, как государя независимого, им равного. Подобный подход вызывал необходимость использования во внешних сношениях русских великих князей и царей, как династии Рюриковичей, так и Романовых, такого посольского обычая, который бы ни в чем не умалял значения и величия московского государя. Конечно же это было важным цивилизационным шагом вперед, одним из достижений, потребовавших немалого ума, проницательности и изобретательности русских правителей и бояр XV-XVII в. Формирование в Москве самобытного посольского церемониала, основанного на общепринятых в Европе нормах, было тоже частью того курса на создание единого и могущественного российского государства, который проводился в жизнь Кремлем, начиная со второй половины XV в. Это очень важно сознавать для понимания истоков и корней современной протокольной дипломатической практики России.

Изучение темы данного исследования приводит к выводу о том, что основополагающие - тогда церемониальные, а сейчас протокольные принципы и правила - как в Европе, так и в России происходили из одного и того же источника, которым было огромное наследство Византийской империи, унаследовавшей, в свою очередь, еще более древние традиции эпохи Древнего Рима.

Влияние классического византийского опыта видно во многих элементах посольского обычая средневекового Московского государства. Обычной практикой были чествования послов и одновременно лишение их свободы, демонстрация им множества войск, толп народа и богатства страны, даже в периоды ее упадка. В уже упоминавшемся сборнике сведений об иноземных сношениях Византийского двора - книге «О церемониях Византийского двора» (Х в.), в статье «Как надо посылать и принимать посольства» сказано: «Чужеземных послов следует принимать с почетом и щедростью, со слугами их следует быть осторожными, чтобы они путем расспросов не приобрели каких-либо сведений от кого-нибудь. Послам соседних держав надо показывать не богатства свои и красоту женщин, но свою многочисленность и боевые силы» Савва В.И. Указ. соч. С. 182...

Еще одно возможное кремлевское заимствование из посольских церемониалов Византии было то, что, как и император, московский государь сам не вел переговоров с послами, за него это делали вельможи.

Влияние византийского церемониала, видимо, могло сказаться и на кремлевском обычае устраивать обед в честь послов, но не сажать их за один стол с правителем. Это было одной из непреложных норм придворного церемониала Византии, какую бы честь до этого послам не оказывали. Императоры, как в последствии и московские князья, посылали почетным гостям блюда со своего стола, а на прощание дарили им богатую одежду. Гиббон Э. Указ. соч. С. 744.

Схожа в целом практика обращения с послами в Византии с той, что применялась в Московском государстве в XV-XVII вв. Послы иностранных держав, пересекавшие византийскую границу, брались империей на полное бесплатное содержание. Послам предоставлялись транспорт, продовольствие, жилье. «Да приходячи Русь слюбное емлют, елико хотячи», - так говорится об этом в летописи «Повести временных лет» Сахаров А.Н. Указ. соч. С. 111.. Послам выделялся сопровождающий - «царев муж», который следовал с послами как в столицу, так и обратно до границы, составлял списки членов посольства, определял их на постой. Существовал определенный порядок въезда послов в город, не говоря уже о церемонии аудиенции у императора и ведения переговоров.

Н.И. Костомаров относит к византийскому влиянию «громкий титул царя, целование монаршей руки, появление придворных чинов: ясельничаго, конюшаго, постельничаго» Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. - М.: Мысль, 1993. С. 147...

Сама суть внешней политики Византии, стремившейся к гегемонии в своих отношениях с другими государствами, противоречила стремлению русских к выстраиванию такой внешней политики и, соответственно, такого посольского обычая, которые бы обеспечивали равноправное положение Московского государства среди зарубежных держав и ни в чем не умаляли бы чести его государя. Византийская дипломатия, помогавшая удерживать под властью гигантской империи десятки государств, некоторые из которых (например, Армения) были намного древнее Византии, отличалась изощренностью, а зачастую и коварством. В своих отношениях с другими странами Византия стремилась вести себя как официальная преемница Римской империи, господствовавшей над всем цивилизованным миром. Все другие государства рассматривались ею как варварские, у которых не нужно было учиться чему-либо. Отсюда и византийская двуличность во внешнеполитических действиях. Устанавливая союз с какой-либо страной, Византия одновременно налаживала отношения и с противниками этой страны, сплошь и рядом, когда это было ей выгодно, помогала им бороться с официальными союзниками.

Посла, в переговорах с которым были заинтересованы, всячески обласкивали, одаривали, показывали достопримечательности столицы и окрестных мест, водили в бани, брали на охоту, угощали. К неуступчивым же проявляли открытое пренебрежение, плохо кормили, содержали в неудобных помещениях, а то и под стражей. Зачастую оскорбляли послов, угрожали расправой.

В свою очередь, иностранцы, сталкиваясь с византийскими сановниками и дипломатами, считали, что хитрость, спесь, льстивость и расчетливость присущи и им, и другим жителям империи. «Греци льстивы и до сего дня», - отмечалось в русской летописи Литаврин Г.Г. Как жили византийцы. - М.: Наука, 1974. - С. 167..

Подписывая договоры о «мире и любви», византийцы в то же время вели себя двулично, договариваясь с печенегами о совместных действиях против русских. Результатом такого сговора, например, стало убийство печенегами князя Святослава, возвращавшегося в Киев после войны с болгарами, которую он вел по просьбе Византии в соответствии с обязательствами, взятыми Русью при заключении договора между князем Олегом и Византией и подтвержденным в договоре с князем Игорем.

Так что права известная исследовательница истории Византии и Ближнего Востока Н.В. Пигулевская, писавшая, что «Византия со своей цивилизацией несла и яд вероломства, унижений, насилия, процветавших в ней» Пигулевская Н.В. Ближний Восток, Византия, славяне. - М.: Наука, 1976. - С. 148..

Чтобы понять, что в целом посольский обычай мог перенять из опыта золотоордынской практики обращения с послами, обратимся к источникам. Сведения о том, как принимали иностранцев в Золотой Орде и как относились монгольские завоеватели именно к русским великим князьям и послам, содержатся в записях посла папы Иннокентия IV, монаха Плано Карпини, посетившего Золотую Орду в 1246 г., посла французского короля Людовика IX, монаха Гильома де Рубрука к хану Мангу в 1253 г., в книге польского историка начала XVIII в. Й. Длугоша, а также в сочинениях Михалона Литвина и в воспоминаниях австрийского посла Сигизмунда Герберштейна, побывавшего в Москве в 1517 и 1526 гг. Все авторы отмечают в татарском посольском церемониале необычайную «надменность, тщеславие, пышность на стороне принимающих и унижение, знаки рабской покорности - поклоны, коленопреклонения на стороне порабощенных» Савва В.И. Указ. соч. С. 214.. Об унижениях со стороны золотоордынских послов, которые испытывал еще во второй половине XV в Иван III, пишет С. Герберштейн, замечая, что «как не могущественен был московский великий князь, а все же вынужден был повиноваться татарам. Когда прибывали татарские послы, он выходил к ним за город на встречу и стоя выслушивал их сидящих» Герберштейн С. Записки о московитских делах./ Ред и пер. А.И. Малеина. - СПб., 1908. - С. 16...

Поэтому все серьезные исследователи сходятся во мнении о том, что московский посольский обряд никак не мог копировать золотоордынский, т.к. тот отражал в себе отношения господ к холопам.

Возможные заимствования из церемониальных обрядов Золотой Орды видятся, прежде всего, как представляется, в запрещении послам являться на аудиенцию в Кремль с оружием. Не исключено, что влияние Востока сказалось и на обычае устанавливать охрану (рынд) вокруг трона и во время пиров. Такого в европейской протокольной практике не наблюдалось.

Некоторые иностранцы находили общие черты в обращении с дипломатами в Московском государстве, Персии и Китае. И там, и там иностранцам запрещалось пересекать границы государства, предварительно не уведомив о своем прибытии воеводу близлежащего города, который обязан был, в свою очередь, отправить гонца в столицу и дождаться соответствующих царских указаний. Общим правилом для Московии, Персии и Китая был обычай брать иностранное посольство на полное государево содержание Олеарий А. Описание путешествия в Московию / Пер. с нем. А.С. Ловягина- Смоленск: Русич, 2003. - С. 26.. В то же время следует признать, что русский посольский обычай кардинальным образом отличался от церемониалов деспотий, как по духу, так и по содержанию. Целование ноги правителя, коленопреклонения - все это было чуждо Москве. «Не признавая подчиненности между независимыми государями, - отмечал В.И. Савва, - московские государи не только не представляются последователями восточного посольского обряда в том виде, как он практиковался у татар, персов и других восточных народов, но, наоборот, насадителями западно-европейского посольского обряда, потому что соблюдали его в сношениях с некоторыми мусульманскими государями.» Савва В.И. Указ. соч. С. 269.

Таким образом, следует согласиться с выводом автора раздела о московской дипломатии XVII в. в «Истории дипломатии» С.В. Бахрушина: «Весь московский «посольский обряд» резко отличается и от восточного, и от византийского» История дипломатии. - Т. 1. - С. 236..

В связи с непохожестью посольских обычаев России и других стран (что отмечали западные послы относительно посольских обычаев своих стран, а восточные послы - относительно своих обычаев) очень важно выяснить, что именно кремлевский посольский церемониал перенял из древнерусских посольских обычаев. Летописи XI-XIII вв. однозначно свидетельствуют о том, что обмен послами между русскими князьями был нормальной формой общения. Определяющим элементом, оказывавшим влияние на церемониал посольских приемов, было то, что русские князья придерживались таких форм дипломатических переговоров, которые были выработаны еще ранее, до распространения на Руси письменности. Русские князья в исключительно редких случаях «пересылались между собой грамотами», в подавляющем большинстве описываемых примеров они «ссылались речами».

Так как послу поручалось передать не грамоты, а «речи», то есть фактически прямую речь его князя, то соответственно и прием посла был довольно простым. Посол приезжал к князю, к которому его послали, и перед тем как передать порученные ему «речи», объявлял: «тако ти молвит князь» или «а тако ти глаголет».

В древнерусской посольской практике, соответственно, не было и церемониала передачи послом верительной грамоты. Но обмен другими дипломатическими грамотами осуществлялся. Так, Владимир Мономах посылал в XII в «грамотицу» князю Олегу Святославовичу. Лихачев Д.С. Русский посольский обычай XI-XIII веков. Исторические записки. - М.: Наука, 1946. - Т. 18. С. 34. В древнерусских летописях осталась запись о том, что в 1164 г. епископ Антон, «родом гречин», прислал с послом грамоту князю Святославу Всеволодовичу.

Говоря о возможном влиянии древнерусского посольского обычая на посольский церемониал XV-XVII вв., можно отметить, что отдельные его элементы зарождались именно в XI-XIII вв. Хотя сами эти обычаи носили скорее характер народной обрядности. Обязательными элементами было встретить гостя (посла), усадить, выслушать его, дать ему ответ, угостить трапезой, предоставить ночлег и с честью отправить назад.

Форма дипломатического контакта посредством обмена устными обращениями («ссылки речами»), естественно, предполагала отсутствие какой-либо сложной процедуры общения князей с послами. Это были беседы в узком кругу в присутствии ближайших советников или наедине. В Лаврентьевском списке древнерусской летописи сохранилось описание поездки в 1097 г. посла князя Давыда попа Василия к князю Васильку Теребовльскому. Когда посол передал поручение своего князя, и «сказал мне Василько: «поседи мало». Повелел слуге своему идти вон, и сел со мною с глаза на глаз, и начал говорить мне…». Примерно так же общался с послами и Иван III спустя 400 лет.

Так же, как в XV-XVII вв., послам и в XI в. давались наказы о том, как должен себя вести посол в том или ином случае, поручалось передать поклон и спросить о здоровье. Наставляя своего посла к Юрию Долгорукому, князь Вячеслав Киевский в 1151 г. говорил: «поеди к брату Гюргеви, брата от мене поцелуй» Там же.. Это напоминает церемониальную практику XV-XVII вв., когда вопрос государя о здоровье монарха, направившего посла, считался обязательным элементом посольского церемониала.

Весьма обоснованной кажется точка зрения некоторых историков относительно того, что большое влияние на русский посольский церемониал оказывал опыт общения Москвы с Великим княжеством Литовским До объединения с Польшей Литва была фактически русским государством. 90% всей его знати - русские по своему происхождению (см. Бушков А., Буровский А. Россия, которой не было. - Красноярск: Бонус, М.: Олма-пресс, 2000. - С. 213)... Обмен послами между ними был довольно интенсивным. Несомненно, что в ходе контактов с литовскими дипломатами происходила наработка тех навыков, которые затем Кремль ввел в норму своей церемониальной практики. Литовские же протокольные обычаи мало чем отличались от общепринятых в Западной Европе.

На формирование классического допетровского придворного посольского церемониала, конечно же, большое влияние оказывал практический опыт, получаемый московскими послами непосредственно в столицах иностранных держав. По мере роста могущества Московского государства, укрепления его авторитета росло и понимание необходимости поддержания чести и достоинства государя. Поэтому московские бояре отмечали любой нюанс в обхождении с русскими послами при иностранном дворе, скрупулезно фиксируя это в посольских книгах. В дальнейшем эти записи становились сводом прецедентов, использовавшихся при приеме иностранных послов в Москве.

Накапливавшийся опыт в течение веков постепенно складывался в упорядоченную систему, которая и стала придворным посольским обычаем. Главной и характерной чертой его была демонстрация равенства между московским правителем и зарубежными государями. На протяжении веков перед посольскими дьяками стояла одна задача - ни в коем случае не умалить достоинства московского самодержца. Большой ошибкой было также воздать другим государям больше почета, чем они заслуживали по представлению великого князя или царя. Интересна точка зрения дореволюционных исследователей посольского обычая, в соответствии с которой «Москва сообразовывалась с относительным достоинством иноземных государей, распространяла на них взгляды местничества и в соответствии с этим устанавливала приемы и обращения с их послами» Московский Кремль в старину и теперь. С. 160...

В 1532 г. при приеме Хозеи Уссеина, посла индийского царя Бабура, великий князь Василий Иванович «не говорить приказывал о братстве с ним», ибо не знал, равен ли ему этот индийский государь, самодержец ли он или просто «урядник» Индийского царства Московский Кремль в старину и теперь. С. 160..

Царь Иван Грозный также отказывал в названии брата польскому и шведскому королям, считая их ниже себя, как государей не по «Божьему изволению, а по многомятежному человеческому хотению», то есть не прирожденных, а избираемых подданными Соловьев С.М. Указ. соч. - Т. 6. - С. 877..

На том же основании азиатских послов при московском дворе принимали иначе, чем европейских. Но по мере того, как менялось взаимное отношение государей, менялся и церемониал приема их послов.

Во времена владычества татар, как уже отмечалось ранее, московский князь, по словам путешественника Михалона Литвина, должен был встречать посланца хана за Москвою: пешим вести за уздцы его коня, с которого тот не слезал; ввести посла во дворец, посадить его на свой престол и коленопреклоненно слушать его посольство. Московский Кремль в старину и теперь. С. 160.

После освобождения от золотоордынского ига московские князья стали смотреть на бывших владык как равные им, и в приеме ханских послов не осталось и следа прежнего унижения. Еще менее церемонились с послами ногайскими, калмыкскими и др.

В XVII в. московские цари чувствовали себя неизмеримо выше и крымского хана, и других восточных владык, с которыми приходилось иметь им дело; соответственно с этим и весь обряд приема вылился именно в форму отношения высшего с низшим.

В XVI-XVII вв. в Кремле уже сложилась своеобразная, устраивающая московских царей иерархия иностранных государей. В соответствии с этой иерархией строился и сложный кремлевский посольский церемониал. К середине XVII в. порядок, в котором рассматривались иностранные послы по степени значимости их монархов для московского двора, был примерно следующим:

• 1. Император Священной Римской империи
• 2. Король Польши
• 2. Король Англии
• 4. Король Швеции
• 5. Король Дании
• 6. Генеральные штаты соединенных Нидерландов
• 7. Король Франции
• 8. Король Испании
• 9. Король Португалии
• 10. Турецкий султан
• 11. Персидский шах
• 12. Крымский хан
• 13. Калмыкский хан и др Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича. Современное сочинение Григория Котошихина.- СПб., 1884. - С. 39-41..

К послам государей, равных по положению с великим князем, применялся принцип равенства отношений. Любые нарушения церемониальных правил иностранным двором в отношении московского посла рассматривались в Москве как попытка умалить достоинство русского государя. С послом монарха, допустившего такое обращение с московским посланником, Кремль расплачивался адекватно.

Князь Мосальский, присланный в Москву польским королем в 1487 г., не спросил московского великого князя о его здоровье и не привез ему от короля подарков - за это и Михаилу Еропкину, посланному в 1488 г., не было наказано спросить польского короля Казимира о его здоровье и поднести ему подарки. Отпуская Еропкина, король не передал великому князю поклон. Тогда и Иван III, прощаясь с Мосальским, в следующий его приезд в Москву, также не передал поклон королю. Такой же казус имел место и в отношениях Москвы с сыном австрийского императора Фридриха II, королем римским Максимилианом. В 1492 г. Иван III, отправляя к нему посла грека Траханиота, не приказал передать ему поклон, так как его посол, будучи в Москве, «не правил» поклон великому князю от короля. И наоборот, в 1490 г., когда посол Траханиот, отправленный Иваном III к Максимилиану, донес, что тот оказал ему великую честь, выслав своих вельмож за пять верст на встречу, а на аудиенции «сам встречал его, сступив со своего места ступени три, четыре, да руку подавал стоя», а затем «посадил против себя на скамейке близко», то и Иван III приехавшему послу Георгу фон Турну оказал такие же почести: выслал ему навстречу посадника Юрия Хозяка, стоя подал послу руку и посадил его «около себя близко на скамейке» Памятники дипломатический сношений России с державами иностранными (далее - ПДС). - СПб., 1851. - Т.1. - С. 24-26..

В 1613 г. император, принимая российских посланников Степана Ушакова с дьяком Заборовским, при имени государя не встал, а лишь «маленко приклонился и шляпу сымал», а, отпуская их, «приказывал к государю челобитье сидя». То, что Ушаков и Заборовский не возразили против этого, было им в Москве поставлено в вину, а посланному к императору в следующем 1614 г. Ивану Фомину был дан подробный наказ, что делать и что говорить, чтобы не допустить подобного умаления чести своего государя ПДС. - Т. 2. - С. 925..

В силу подобных инструкций московские послы с упорством отстаивали свои права и честь как представители московского государя, добиваясь своего, иногда после продолжительнейших пререканий, предпочитая совсем прервать сношения, чем поступиться честью царя.

Вместе с тем нелишне отметить, что твердость придворных в отстаивании данных им инструкций была прямо пропорциональной тому наказанию, которое их ждало от государя в случае их нарушения. Так, за вышеописанную провинность посланников Ушакова и Заборовского по распоряжению царя били плетьми.

Вот еще один пример суровости наказания для послов за нарушение царского указа, который нам оставил С. Герберштейн в 1526 г. Он описывал случай, произошедший с боярином великого князя Василия III Третьяком Далматовым, которого великий князь назначил послом к императору Максимилиану. «Ему приказали уже готовиться к отъезду. Третьяк стал отговариваться недостатками в средствах на путевые издержки и тому подобное; его тотчас схватили и отправили на Белоозеро в вечное заточение, где он и умер в самом несчастном положении. Движимое и недвижимое его имение князь отобрал за себя и, несмотря на то, что получил до трех миллионов флоринов наличными, братьям и наследникам он не дал ни полушки».

Со времени Василия III, т.е. с начала XVI вв., устои посольского церемониала оставались в общем и целом неизменными. Но те нравы и обычаи, которые царили в Кремле при Иване III и Василии III, становились все более архаичными к концу XVII в. О том, насколько живуча была приверженность традициям у русской политической элиты, свидетельствует тот факт, что еще в 1675 г., т.е. всего за двадцать лет до начала петровских реформ, царь Алексей Михайлович издал указ: «Стольником и Стряпчим и Дворяном Московским и Жильцом…, чтоб они иноземских, немецких и иных извычаев не перенимали, волосов у себя на голове не постригали, також и платья, кафтанов и шапок с иноземских образцов не носили, и людям своим потомуж носить не велели; а буде кто впредь учнет волосы подстригать и платье носить с иноземского образца, или такоеж платье объявится на людях их, и тем от Великого Государя быть в опале, и из вышних чинов написаны будут в нижние чины» Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII веках. 3-е изд. - М.: Издание А.Д.Ступина, 1915. - С. 442. - Т. 1, ч. 2..

Некоторые попытки реформировать кремлевские церемониалы предпринимались при Борисе Годунове, который мог позволить себе небывалое обращение с иностранцем на аудиенции и на обеде в его честь. Принимая в Золотой палате в Кремле принца Ганса, брата датского короля, царь Борис и царевич Федор встали с тронов, обняли принца, посадили рядом с собой и долго с ним беседовали. За обедом в Грановитой палате принц сидел за одним столом с государем. А во время пира царь и царевич сняли с себя драгоценнейшие алмазные цепи, подарили ему их, а также два золотых, украшенных яхонтами ковша, несколько серебряных сосудов, меха и одежду. Понятно, что принц был не простым послом, а женихом царской дочки, тем не менее, подобное обращение с ним выходило за рамки любых привычных кремлевских церемониалов.

Придворный посольский церемониал на протяжении XV-XVII вв. сложился в систему правил, обрядов, традиций, которая нигде не будучи прописана, тем не менее соблюдалась досконально, до последнего слова и жеста. Как мы уже наблюдали, с течением времени менялись некоторые элементы дипломатического церемониала, они неизбежно подстраивались под индивидуальные черты отдельных государей. В то же время основы схемы приема иностранных послов, заложенные при Василии III, оставались незыблемыми. Причина крылась в том, что не менялось принципиальное отношение к иностранным послам в целом. Они по-прежнему оставались чужими людьми, таившими в себе и в своем поведении опасность для устоев власти, в особенности, для боярского строя. В большей своей массе, оставаясь необразованными, без знаний европейской культуры, языков, бояре справедливо опасались конкуренции иностранцев, как правило, обладавших всеми этими качествами. С другой стороны, бояре сами были порождением того общественного строя, который существовал в тот период в Московском государстве. А он, несмотря на отдельные реформы, менялся медленно.

Важнейшая задача церемониала заключалась в поддержании царской «чести» в глазах и иностранцев, и москвичей. Таким образом, осуществлялся один из важнейших принципов средневековой дипломатии, согласно которому ущемление достоинства правителя в лице его официальных представителей было равносильно ущемлению чести государства. Недаром послы, уезжавшие в другие страны, также говорили: «Самое большое дело - государскую честь остерегать; за государскую честь должно нам всем умереть» Белокуров С.А. Указ. соч. С. 69.. Тем же принципом руководствовались и кремлевские придворные, имевшие отношение к любым контактам с чужеземцами в Московском государстве.

Подобные документы

Посольский приказ как центральное правительственное учреждение в Москве в середине XVI - начале XVIII веков, ведавшее сношениями с иностранными государствами. Щелканов А.Я. - государственный и политический деятель России второй половины XVI века.

творческая работа, добавлен 09.08.2009


Характерные черты коронации русских царей. Характеристика главных особенностей дипломатического рода приемов иностранных послов в царском дворе. Домашняя жизнь русского государя, служение богу молитвами, увеселения шутов и карликов, бой с медведями.

реферат, добавлен 16.02.2013


Основания легитимности власти и политические представления в Русском государстве во времена правления Ивана Грозного. Роль Боярской думы, Земского и Освященного собора Московского государства. Значение обычая и традиции в государственном управлении.

реферат, добавлен 05.04.2011


Проблемы имагологии в современной историографии. Зарождение и развитие русско-английских отношений в XVI – XVII веках. Взаимные представления о посольском обычае и государственных институтах. Повседневная жизнь и религиозность глазами англичан и русских.

дипломная работа, добавлен 04.12.2014


Социально-экономическое, политическое и культурное развитие России в XVII в. Смута в Русском государстве. Внешняя политика страны. Народные восстания и их причины. Принятие "Соборного Уложения" 1649 г. Раскол православной церкви, церковные реформы.

дипломная работа, добавлен 25.10.2013


Историческая эпоха и обстоятельства, являющиеся предпосылками к смуте в Русском государстве на рубеже XVI–XVII вв. Яркие представители данного отрезка истории: Лжедмитрий I и II, И.С. Болотников. Последствия Смуты для Руси, территориальные потери.

реферат, добавлен 22.03.2010


Торговля и таможенное обложение в Древней Руси в IX - начале XIII вв. Русское торговое и таможенное право, торговые платежи в XIII - первой половине XVII вв. Таможенная реформа царя Алексея Михайловича, развитие таможенного дела во второй половине XVII в.

презентация, добавлен 04.12.2013


Эволюция возникновения и развития внешнеполитических, военных и экономических отношений России со Швецией. Основные направления, структура и особенности русско-шведских торговых отношений в середине XVI-XVII вв.: импорт и экспорт; причины противоречий.

курсовая работа, добавлен 12.08.2012


Редкие образцы поздней тератологии в рязанских рукописях XV-XVI вв. Святой Николай Мирликийский в рязанской письменности XV-XVI вв. Книжные традиции рязанских монастырей XVI-XVII вв. Синодики, вкладные, писцовые, переписные и приходо-расходные книги.

реферат, добавлен 24.03.2012


Требования, которые предъявлялись к денежному товару на Руси. Денежное дело в Русском государстве в XVI–XVII вв. Реформа Елены Глинской и Алексея Михайловича, оценка ее результатов, исследование их содержания и роли, анализ исторического значения.