После бала. «Размышления Ивана Васильевича в рассказе Л. Н. Толстого «После бала

1. Случай и мировоззрение человека. 2. Образ рассказчика. 3. Нравственные искания Ивана Васильевича. В творчестве Л. Н.

Толстого очень важное значение имеет рассказ "После бала". В этом произведении писатель показывает, как одна-единственная ситуация может повлиять на нравственный выбор человека. О том, что случилось давным-давно, мы узнаем благодаря рассказу Ивана Васильевича. Это уже немолодой, умудренный опытом человек. Он рассказывает о том, как один только случай может повлиять на судьбу. Иван Васильевич говорит: "Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает.

А я думаю, что все дело в случае". На самом деле Иван Васильевич, конечно, преувеличивает. Если разобраться, то на "случай", о котором он говорит, не обратили бы внимания очень и очень многие люди. Лишь он оказался чутким человеком, который не мог с безразличием отнестись к увиденному. И тот факт, что даже спустя много лет, став пожилым человеком, Иван Васильевич в деталях помнил увиденное, свидетельствует о том, что давний эпизод произвел на него очень сильное впечатление.

Впрочем, именно так и было на самом деле. Давным-давно Иван Васильевич учился в университете. Это было замечательное время. Юноша был молод, красив, богат, все складывалось в его жизни как нельзя лучше.

Он не знал горестей и лишений, его можно было с полным правом назвать "баловнем судьбы". Молодой человек влюбился в юную красавицу Вареньку. Девушка была дочерью полковника. Иван Васильевич с восхищением относился к отцу своей любимой девушки. Полковник казался ему олицетворением порядочности и благородства.

Впрочем, юный Иван был молод и счастлив. Он был готов любить весь мир. Вот как об этом говорит он сам: "Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елизаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство". Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше. Иван Васильевич был благородного происхождения, его любимая тоже происходила из хорошей семьи. Ничто не мешало им быть счастливыми.

Однако вмешался Его Величество Случай. Однажды ночью Иван Васильевич решил пройтись пешком. Восторг, любовь и счастье переполняли его. И ночная прогулка казалась достойным завершением чудесного вечера. Вдруг восторженный юноша увидел жуткую сцену.

Беглого солдата водили сквозь строй. И каждый солдат, стоящий в строю, наносил удар палкой. Беглый татарин был едва жив, он постоянно просил: "Помилосердствуйте!" Но никто не имел права проявлять сострадание к несчастному. Если какой-то солдат наносил слабый удар, он сам попадал в немилость полковника.

Это был тот самый красивый, благородный, величественный полковник, отец красавицы Вареньки, который так понравился юному Ивану Васильевичу. Молодой человек увидел, как полковник бьет по лицу "испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина". Юноше довелось увидеть того самого солдата, которого проводили сквозь строй. "Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека". Иван Васильевич был поражен увиденным. Полковник предстал перед ним совершенно другим человеком.

Буквально несколько часов назад юноша видел его на балу, где он танцевал со своей дочерью и излучал доброту. Теперь это был жестокий, бессердечный человек. Иван Васильевич говорит о своих мыслях, которые возникли у него в голове после увиденного: "Что же, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было - дурное дело? Ничуть. "Если этоделалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они звали что-то такое, чего я не знал", - думал я и старался узнать это.

Но сколько ни старался - и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил, и никуда, как видите, не годился". Пожилой Иван Васильевич говорит о том, что в молодости не сделал никаких выводов относительно увиденного. Однако он все-таки лукавит. Рассказчик не мог остаться равнодушным к жестокости полковника и к самой бесчеловечной сцене наказания. Да, может быть, юноша не знал, как ему реагировать.

Он не мог защитить несчастного. Но внутренний протест у него возник. Ведь раньше Иван Васильевич планировал поступить на военную службу. После того, как ему довелось наблюдать сцену избиения солдата, это желание исчезло. Юноша не пошел на военную службу, потому что жестокость противна его натуре.

Иван Васильевич честный и добрый человек. Он не умеет притворяться. В юности он понял, что притворство, фальшь и лицемерие свойственно очень и очень многим. Например, полковник может быть и нежным отцом, и жестоким вершителем судеб беглых солдат. Иван Васильевич добр по своей натуре. Он не может смириться с тем, что человеческая жизнь не ценится вообще.

Ведь беглый солдат после избиения может умереть. И о нем никто не вспомнит, и не пожалеет. Может быть, он и преступил закон. Но ведь никто не знает, каковы на то причины.

Юный Иван Васильевич не смог остаться равнодушным к страшной сцене. Он понимает, что здесь таится глубочайшее зло. Но не может пока облечь свои мысли в словесную форму. Однако бесчеловечное отношение к солдату запомнилось ему на всю жизнь. После этого случая любовь к прекрасной девушке, дочери полковника, "пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я реже стал видаться с ней.

И любовь так и сошла на нет". Молодой человек поневоле переносит свое отношение к полковнику на его дочь. И это о многом говорит нам. Юноша перестал считать полковника порядочным, благородным. Теперь полковник вызывает у Ивана Васильевича исключительно отрицательные эмоции. Именно поэтому юноша избегает военной карьеры.

Это его молчаливый протест против несправедливости окружающего мира. Юноша не пытается стать революционером, изменить мир. Нет, он просто остается в стороне от общественной жизни, отказывается не только от военной карьеры, но и от своей любви к Вареньке. Только человек, тонко чувствующий и понимающий мир вокруг, способен на такой поступок. Да, Иван Васильевич уходит от реальной жизни, погружается в собственный внутренний мир. Это кажется ему единственно возможным выходом из создавшейся ситуации. На самом деле юноша оказался в тупике.

Он столкнулся с тем, что не мог оправдать. Молодой человек сознает, что ему не удастся повлиять на сложившиеся обстоятельства. Поэтому уход от этих противоречий становится вполне логичным и оправданным. Ивана Васильевича можно назвать идеалистом. Он неосознанно идеализирует людей и мир вокруг.

Не случайно сначала все вызывало восторг. А потом юноша жестоко разочаровался в том, во что верил. Пожилой Иван Васильевич говорит о том, что вообще никогда не служил и не реализовался в жизни. Однако он преувеличивает. Ведь один из присутствующих говорит: "Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились... - Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было". Значит, можно с уверенностью сказать, что Иван Васильевич стал достойным человеком, вызывал уважение окружающих.

Он не стал похожим на полковника, любое насилие было ему чуждо. И это стало главным результатом увиденного в молодости эпизода. Иван Васильевич достоин восхищения. Именно от таких людей зависит нравственная чистота общества.

Понравилась статья - ?

Вы прочитали материал на тему: Размышления Ивана Васильевича в рассказе Л. Н. Толстого «После бала»

28 Апрель 2015 Опубликовано в разделе:

Comments are closed.

Новости

• Новые публикации

  О том, что нужно создавать накопления, написано, уже не мало. С тем, что накопления у семьи должны Жизнь не стоит на месте, наши заработки постоянно растут, но, как, ни странно, денег не становится 1.Планирование расходов. Составлять план расходов на месяц. Не совершать покупок, если они отсутствуют Экономия нынче в моде, об Экономии говорит с трибуны президент страны, о том, что необходимо Экономить Трапляється, що фермер володіє відразу декількома ділянками землі, але вони маленькі й розрізнені.

• На вопрос, не каждый ответит

  Тисячі років тому Земля була населена тваринами й рослинами, мало чим схожими на сучасні. Вони вимерли, але їхні сліди іноді можна зустріти у вигляді відбитків, кістяків, зліпків... Ці скам"янілості (або копалини залишки організмів) допомагають визначати відносний вік земних товщ і вивчати умови життя зниклих видів Зрештою, У Всесвіті є зірки, які перебувають так далеко від нас, що в нас навіть немає можливості довідатися відстань до них або встановити їхню кількість. Але як далека від Землі найближча зірка? Відстань від Землі до Сонця 150 000 000 кілометрів. Тому що світло рухається зі Всі рослини, що оточують нас на суші й під водою, становлять флору Землі. Це й дерева-велетні, і хирляві маленькі билини, і навіть мікроскопічні морські водорості. Ботаніка - дуже захоплююча наука Адже вона займається класифікацією нескінченно різноманітного рослинного миру. Невеликі рослини можна засушити й скласти з них Навіть у відкритому морі, далеко від землі, моряк може визначити місцезнаходження свого корабля. Але для цього йому необхідні секстант, годинник і карта. Астрономи точно визначили положення Сонця й зірок для кожної години доби й для всіх крапок земної кулі. За допомогою секстанта моряки (або льотчики) Жінка, виявляючись у цікавому положенні, починає замислюватися, Що можна вагітним? Адже одні говорять, що можна практично всі, інші ж розповідають про протилежний. І що ж робити, як підтримувати жіночу красу, якщо не зрозуміло, що можна робити, а що не можна? У цій статті ми Добре прожеванная й м"яка від слини їжа спускається долілиць по стравоходу в шлунок. Там вона змішується із травними хімічними речовинами й перетворюється в густий суп. М"яза проштовхують його в тонку кишку, де корисні шматочки їжі, називані живильними речовинами, виділяються й надходять у кров, щоб харчувати Усім відомий вовчок - іграшка, що при обертанні дуже довго не змінює свого положення. Крутится й крутится, поки сила тертя осі вовчка об підлогу або ІНШУ поверхню не сповільнить і не припинить обертання. Наукова назва вовчка гіроскоп. Він також швидко обертається, і його вісь теж

Тема духовного совершенствования в творчестве Л. Толстого. (На примере рассказа «После бала»)

1. Влияние «случая» на человеческую жизнь.
2. Жизненная позиция героя.
3. Нравственные искания.

Творчество Л. Толстого заставляет нас задуматься о важнейших вопросах, которые напрямую касаются проблем формирования человеческой личности и духовного совершенствования. В своем сочинении мне хотелось бы рассмотреть короткий рассказ Толстого «После бала». Об истории, которая легла в основу рассказа, мы узнаем от пожилого человека Ивана Васильевича. Он рассказывает об одном лишь только эпизоде, который был им увиден в молодости, и повлиял на всю дальнейшую жизнь. Иван Васильевич говорит: «Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае».

Что же за «случай» имеет в виду Иван Васильевич? Какой именно эпизод так на него повлиял? Оказывается, в ранней юности Иван Васильевич был студентом университета. Он был молод, хорош собой и был вполне доволен жизнью. Юноша был влюблен в прелестную Вареньку Б. Как бывает обычно, все, что было связано с девушкой, вызывало у Ивана Васильевича настоящее умиление. Поэтому ему так понравился полковник, отец Вареньки. Полковник казался благородным, порядочным, держал себя уверенно и достойно. Вот как говорит Иван Васильевич о своем юношеском восторге:

«Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елизаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство».

Но восторг юноши внезапно и быстро угас. И причиной тому стала увиденная им страшная сцена наказания человека за побег. Беглого татарина вели сквозь строй солдат. Каждый солдат должен был нанести сильный удар палкой. Один из солдат наносит недостаточно сильный удар, и благородный, статный, красивый полковник, отец прелестной Вареньки, тот, который произвел на юношу такое прекрасное впечатление, «бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина».
Юный Иван Васильевич навсегда запомнил этот страшный эпизод. «Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека». Однако молодой человек не сделал для себя каких-либо выводов. Его нравственная и духовная незрелость была тому причиной. Сам герой по прошествии многих лет вспоминает увиденное: «Что же, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было - дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», - думал я и старался узнать это. Но сколько пи старался - и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил, и никуда, как видите, не годился».

Интересно отношение зрелого, умудренного опытом Ивана Васильевича к эпизоду, который был им случайно увиден в далекой юности. Его слова свидетельствуют о внутренних сомнениях, о духовном поиске. Случайно увиденный им страшный эпизод не мог оставить юношу равнодушным. Пусть он пока не может до конца осознать увиденного. Но его душа протестует; внутренние искания героя обозначены его жизненной позицией. Юноша отказался от военной службы. Он остается в стороне от того, что могло бы заставить пойти против совести. Военный просто обязан быть жестоким. И полковник полностью соответствует этим требованиям. Только что он был нежным и заботливым отцом прелестной девушки, но прошло несколько часов, и он превращается в чудовище, расправляющееся с солдатом. Увиденная юношей жестокая сцена взволновала его душу. Иван Васильевич не рассуждает о смысле человеческой жизни; он не думает о гуманизме и милосердии. Как он сам признает, в юности он был «веселый и бойкий малый, да еще и богатый». Его не занимали нравственные и социальные противоречия, он просто жил и наслаждался жизнью.

Даже увиденная страшная сцена не может вызвать у юноши мысль о возможности осудить полковника. Иван Васильевич не считает себя вправе судить о том, что не понимает. Но душа его не приемлет неоправданного насилия, сцена избиения солдата показалась ему бесчеловечной. Иван Васильевич не случайно говорит о том, что его любовь к прелестной Вареньке, дочери полковника «с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я реже стал видаться с ней. И любовь так и сошла на нет».

Юноша не может принять жестокости. Он бессознательно протестует против унижения человека. Разумеется, молодой человек не вправе что-то изменить в су-ществующем общественном строе. Его протест пассивен, он выражается лишь в отказе от службы. Иван Васильевич - человек незаурядный, у него богатый внутренний мир, он ищет ответ на сложнейшие вопросы о добре и гуманности. Позиция ухода от общественной жизни как раз и свидетельствует о его нравственном поиске. Ивану Васильевичу не удается найти ответы на эти вопросы - одной человеческой жизни недостаточно для этого.

Иван Васильевич идеализирует мир вокруг. Сначала девушка и ее отец-полковник кажутся ему особыми людьми, лишенными недостатков. Но прозрение наступает очень быстро. Юноша понимает, что заблуждался. То, что увиденный эпизод перевернул всю жизнь, мы узнаем уже от немолодого человека. И мы понимаем, что его отказ от службы был вызван желанием никогда и ни при каких обстоятельствах не походить на полковника. Ивану Васильевичу это удалось. Мы не знаем, как сложилась его дальнейшая жизнь. Можем только предполагать по словам одного из присутствующих: «Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились...» - «Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было». Однако сам Иван Васильевич «с искренней досадой» отрицает такое лестное высказывание в свой адрес.

Несомненно, Иван Васильевич - это настоящий гуманист. Огромная заслуга таких людей в том, что рано или поздно к ним начинают прислушиваться, они влияют на духовное совершенствование окружающих.

После бала. Лев Николаевич Толстой. - Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот про себя скажу. Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между нами, о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия, среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более что рассказывал он очень искренно и правдиво. Так он сделал и теперь. - Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от другого. - От чего же? - спросили мы. - Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать. - Вот вы и расскажите. Иван Васильевич задумался, покачал головой. - Да, - сказал он. - Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра. - Да что же было? - А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело прошлое; у нее уже дочери замужем. Это была Б…, да, Варенька Б…, - Иван Васильевич назвал фамилию. - Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа. - Каково Иван Васильевич расписывает. - Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая она была. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это, или дурно, но не было у нас в то время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и жили, как свойственно молодости: учились и веселились. Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами (в то время мы ничего, кроме шампанского, не пили; не было денег - ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцевал я хорошо и был не безобразен. - Ну, нечего скромничать, - перебила его одна из собеседниц. - Мы ведь знаем ваш еще дагерротипный портрет. Не то, что не безобразен, а вы были красавец. - Красавец так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны. Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты - знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцевал до упаду, танцевал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня: препротивный инженер Анисимов - я до сих пор не могу простить это ему - пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцевал не с ней, а с одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не говорил с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую, стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться. По закону, так сказать, мазурку я танцевал не с нею, но в действительности танцевал я почти все время с ней. Она, не смущаясь, через всю залу шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость. Когда нас подводили к ней и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами, и, в знак сожаления и утешения, улыбалась мне. Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «Encore» . И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела. - Ну, как же не чувствовали, я думаю, очень чувствовали, когда обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, - сказал один из гостей. Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито закричал почти: - Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr , - хороший был писатель, - на предмете моей любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то что раздевали, а старались прикрыть наготу, как добрый сын Ноя. Ну, да вы не поймете… - Не слушайте его. Дальше что? - сказал один из нас. - Да. Так вот танцевал я больше с нею и не видал, как прошло время. Музыканты уж с каким-то отчаянием усталости, знаете, как бывает в конце бала, подхватывали всё тот же мотив мазурки, из гостиных поднялись уже от карточных столов папаши и мамаши, ожидая ужина, лакеи чаще забегали, пронося что-то. Был третий час. Надо было пользоваться последними минутами. Я еще раз выбрал ее, и мы в сотый раз прошли вдоль залы. - Так после ужина кадриль моя? - сказал я ей, отводя ее к ее месту. - Разумеется, если меня не увезут, - сказала она, улыбаясь. - Я не дам, - сказал я. - Дайте же веер, - сказала она. - Жалко отдавать, - сказал я, подавая ей белый дешевенький веер. - Так вот вам, чтоб вы не жалели, - сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне. Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее. - Смотрите, папа просят танцевать, - сказала она мне, указывая на высокую статную фигуру ее отца, полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами. - Варенька, подите сюда, - услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами. Варенька подошла к двери, и я за ней. - Уговорите, ma chere , отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, - обратилась хозяйка к полковнику. Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми a la Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными, стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки. Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, - «надо всё по закону», - улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт. Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, - хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков. Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», - думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер. - Ну, все равно, пройдитесь теперь вы с ней, - сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею. Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство. Мазурка кончилась, хозяева просили гостей к ужину, но полковник Б. отказался, сказав, что ему надо завтра рано вставать, и простился с хозяевами. Я было испугался, что и ее увезут, но она осталась с матерью. После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья. Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал ее мать и потом ее. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда она говорит: «Гордость? да?» - и радостно подает мне руку, или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве. Жили мы тогда одни с покойным братом. Брат и вообще не любил света и не ездил на балы, теперь же готовился к кандидатскому экзамену и вел самую правильную жизнь. Он спал. Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины фланелевым одеялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Крепостной наш лакей Петруша встретил меня со свечой и хотел помочь мне раздеваться, но я отпустил его. Вид его заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. Притом мне жарко было в натопленных комнатах, и я, не снимая мундира, потихоньку вышел в переднюю, надел шинель, отворил наружную дверь и вышел на улицу. С бала я уехал в пятом часу, пока доехал домой, посидел дома, прошло еще часа два, так что, когда я вышел, уже было светло. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города, подле большого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом - девический институт. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, где стали встречаться и пешеходы и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, все было мне особенно мило и значительно. Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по направлению гулянья, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня все время пело и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то, другая, жесткая, нехорошая музыка. «Что это такое?» - подумал я и по проезженной посередине поля, скользкой дороге пошел по направлению звуков. Пройдя шагов сто, я из-за тумана стал различать много черных людей. Очевидно, солдаты. «Верно, ученье», - подумал я и вместе с кузнецом в засаленном полушубке и фартуке, несшим что-то и шедшим передо мной, подошел ближе. Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади их стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию. - Что это они делают? - спросил я у кузнеца, остановившегося рядом со мною. - Татарина гоняют за побег, - сердито сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов. Я стал смотреть туда же и увидал посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад - и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед - и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами. При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по спине татарина. Татарин дернулся вперед, но унтер-офицеры удержали его, и такой же удар упал на него с другой стороны, и опять с этой, и опять с той. Полковник шел подле и, поглядывая то себе под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно выпускал его через оттопыренную губу. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека. - О господи, - проговорил подле меня кузнец. Шествие стало удаляться, все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым. Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат. - Я тебе помажу, - услыхал я его гневный голос, - Будешь мазать? Будешь? И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина. - Подать свежих шпицрутенов! - крикнул он, оглядываясь, и увидал меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?» А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидал опять все и вскочил. «Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю, - думал я про полковника. - Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян. Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было - дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», - думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался - и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился. - Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились, - сказал один из нас. - Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было. - Ну, это уж совсем глупости, - с искренней досадой сказал Иван Васильевич. - Ну, а любовь что? - спросили мы. - Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на нет. Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите… - закончил он.

Сочинение

1. Случай и мировоззрение человека.
2. Образ рассказчика.
3. Нравственные искания Ивана Васильевича.

В творчестве Л. Н. Толстого очень важное значение имеет рассказ «После бала». В этом произведении писатель показывает, как одна-единственная ситуация может повлиять на нравственный выбор человека. О том, что случилось давным-давно, мы узнаем благодаря рассказу Ивана Васильевича. Это уже немолодой, умудренный опытом человек. Он рассказывает о том, как один только случай может повлиять на судьбу. Иван Васильевич говорит: «Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае». На самом деле Иван Васильевич, конечно, преувеличивает. Если разобраться, то на «случай», о котором он говорит, не обратили бы внимания очень и очень многие люди. Лишь он оказался чутким человеком, который не мог с безразличием отнестись к увиденному. И тот факт, что даже спустя много лет, став пожилым человеком, Иван Васильевич в деталях помнил увиденное, свидетельствует о том, что давний эпизод произвел на него очень сильное впечатление.

Впрочем, именно так и было на самом деле. Давным-давно Иван Васильевич учился в университете. Это было замечательное время. Юноша был молод, красив, богат, все складывалось в его жизни как нельзя лучше. Он не знал горестей и лишений, его можно было с полным правом назвать «баловнем судьбы». Молодой человек влюбился в юную красавицу Вареньку. Девушка была дочерью полковника. Иван Васильевич с восхищением относился к отцу своей любимой девушки. Полковник казался ему олицетворением порядочности и благородства. Впрочем, юный Иван был молод и счастлив. Он был готов любить весь мир. Вот как об этом говорит он сам: «Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елизаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство».

Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше. Иван Васильевич был благородного происхождения, его любимая тоже происходила из хорошей семьи. Ничто не мешало им быть счастливыми. Однако вмешался Его Величество Случай. Однажды ночью после бала Иван Васильевич решил пройтись пешком. Восторг, любовь и счастье переполняли его. И ночная прогулка казалась достойным завершением чудесного вечера. Вдруг восторженный юноша увидел жуткую сцену. Беглого солдата водили сквозь строй. И каждый солдат, стоящий в строю, наносил удар палкой. Беглый татарин был едва жив, он постоянно просил: «Помилосердствуйте!» Но никто не имел права проявлять сострадание к несчастному. Если какой-то солдат наносил слабый удар, он сам попадал в немилость полковника. Это был тот самый красивый, благородный, величественный полковник, отец красавицы Вареньки, который так понравился юному Ивану Васильевичу. Молодой человек увидел, как полковник бьет по лицу «испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина».

Юноше довелось увидеть того самого солдата, которого проводили сквозь строй. «Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека».

Иван Васильевич был поражен увиденным. Полковник предстал перед ним совершенно другим человеком. Буквально несколько часов назад юноша видел его на балу, где он танцевал со своей дочерью и излучал доброту. Теперь это был жестокий, бессердечный человек. Иван Васильевич говорит о своих мыслях, которые возникли у него в голове после увиденного: «Что же, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было - дурное дело? Ничуть. "Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они звали что-то такое, чего я не знал", - думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался - и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил, и никуда, как видите, не годился».

Пожилой Иван Васильевич говорит о том, что в молодости не сделал никаких выводов относительно увиденного. Однако он все-таки лукавит. Рассказчик не мог остаться равнодушным к жестокости полковника и к самой бесчеловечной сцене наказания. Да, может быть, юноша не знал, как ему реагировать. Он не мог защитить несчастного. Но внутренний протест у него возник. Ведь раньше Иван Васильевич планировал поступить на военную службу. После того, как ему довелось наблюдать сцену избиения солдата, это желание исчезло. Юноша не пошел на военную службу, потому что жестокость противна его натуре. Иван Васильевич честный и добрый человек. Он не умеет притворяться. В юности он понял, что притворство, фальшь и лицемерие свойственно очень и очень многим. Например, полковник может быть и нежным отцом, и жестоким вершителем судеб беглых солдат. Иван Васильевич добр по своей натуре. Он не может смириться с тем, что человеческая жизнь не ценится вообще. Ведь беглый солдат после избиения может умереть. И о нем никто не вспомнит, и не пожалеет. Может быть, он и преступил закон. Но ведь никто не знает, каковы на то причины.

Юный Иван Васильевич не смог остаться равнодушным к страшной сцене. Он понимает, что здесь таится глубочайшее зло. Но не может пока облечь свои мысли в словесную форму. Однако бесчеловечное отношение к солдату запомнилось ему на всю жизнь. После этого случая любовь к прекрасной девушке, дочери полковника, «пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я реже стал видаться с ней. И любовь так и сошла на нет».

Молодой человек поневоле переносит свое отношение к полковнику на его дочь. И это о многом говорит нам. Юноша перестал считать полковника порядочным, благородным. Теперь полковник вызывает у Ивана Васильевича исключительно отрицательные эмоции. Именно поэтому юноша избегает военной карьеры. Это его молчаливый протест против несправедливости окружающего мира. Юноша не пытается стать революционером, изменить мир. Нет, он просто остается в стороне от общественной жизни, отказывается не только от военной карьеры, но и от своей любви к Вареньке.

Только человек, тонко чувствующий и понимающий мир вокруг, способен на такой поступок. Да, Иван Васильевич уходит от реальной жизни, погружается в собственный внутренний мир. Это кажется ему единственно возможным выходом из создавшейся ситуации. На самом деле юноша оказался в тупике. Он столкнулся с тем, что не мог оправдать. Молодой человек сознает, что ему не удастся повлиять на сложившиеся обстоятельства. Поэтому уход от этих противоречий становится вполне логичным и оправданным.

Ивана Васильевича можно назвать идеалистом. Он неосознанно идеализирует людей и мир вокруг. Не случайно сначала все вызывало восторг. А потом юноша жестоко разочаровался в том, во что верил. Пожилой Иван Васильевич говорит о том, что вообще никогда не служил и не реализовался в жизни. Однако он преувеличивает. Ведь один из присутствующих говорит: «Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились... - Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было». Значит, можно с уверенностью сказать, что Иван Васильевич стал достойным человеком, вызывал уважение окружающих. Он не стал похожим на полковника, любое насилие было ему чуждо. И это стало главным результатом увиденного в молодости эпизода. Иван Васильевич достоин восхищения. Именно от таких людей зависит нравственная чистота общества.

Другие сочинения по этому произведению

"Любовь с этого дня пошла на убыль..." (По рассказу Л. Н. Толстого "После бала") "После бала". Л.Н.Толстой После бала «Против чего направлен рассказ Л. Н. Толстого «После бала»? От чего зависят, по мысли автора, перемены в человеческих отношениях? Автор и рассказчик в рассказе Л. Н. Толстого «После бала» Иван Васильевич на балу и после бала (по рассказу «После бала») Идейно-художественное своеобразие рассказа Л.Н.Толстого «После бала» Личность и общество в рассказе Л. Н. Толстого «После бала» Мое впечатление от рассказа Л. Н. Толстого «После бала» Образ Ивана Васильевича (По рассказу Л. Н. Толстого «После бала») Полковник на балу и после бала Полковник на балу и после бала (по рассказу Л. Н. Толстого «После бала») Почему произошла переоценка ценностей у Ивана Васильевича? (по рассказу Л. Н. Толстого «После бала») Почему рассказ Л.Н. Толстого назван «После бала» Почему рассказ Л. Н. Толстого называется «После бала», а не «Бал»? Прием контраста в рассказе Л. Н. Толстого «После бала» Рассказ Л. Толстого «После бала» Роль пейзажа в рассказах Л. Н. Толстого «После бала», И.А.Бунина"Кавказ", М. Горького"Челкаш". Утро, изменившее жизнь (по рассказу «После бала») Утро, изменившее жизнь (по рассказу Л. Н. Толстого «После бала») Что такое честь, долг и совесть в моем понимании (анализируя рассказ Л. Н. Толстого «После бала») Роль случая в жизни человека (На примере рассказа Л. Н. Толстого «После бала») Композиция и смысл рассказа Л.Н.Толстого «После бала» Особенности композиции рассказа Л. Н. Толстого «После бала» Роль контраста в произведениях русских писателей XIX века (На примере рассказа Л. Н. Толстого «После бала»)

Лев Николаевич Толстой

ПОСЛЕ БАЛА

Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот про себя скажу.

Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между нами, о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменять условия, среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более что рассказывал он очень искренно и правдиво.

Так он сделал и теперь.

Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от другого.

От чего же? - спросили мы.

Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать.

Вот вы и расскажите.

Иван Васильевич задумался, покачал головой. - Да, - сказал он. - Вся жизнь переменилась от одной ночи, или, скорее утра.

Да что же было?

А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело прошлое; у нее уже дочери замужем. Это была Б…, да, Варенька Б…, - Иван Васильевич назвал фамилию. - Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная, и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа.

Каково Иван Васильевич расписывает.

Да как ни расписывай, расписать нельзя так чтобы вы поняли, какая она была. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это, или дурно, но не было у нас в то время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и жили, как свойственно молодости: учились и веселились. Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами (в то время мы ничего, кроме шампанского, не пили; не было денег - ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцевал я хорошо и был не безобразен.

Ну, нечего скромничать, - перебила его одна из собеседниц. - Мы ведь знаем ваш еще дагерротипный портрет. Не то, что не безобразен, а вы были красавец.

Красавец так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны. Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты - знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцевал до упаду, танцевал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня; препротивный инженер Анисимов - я до сих пор не могу простить это ему - пригласил ее, только она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцевал не с ней, одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не говорил с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую, стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться.

По закону, так сказать, мазурку я танцевал не с нею, но в действительности танцевал я почти все время с ней. Она, не смущаясь, через всю залу шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость. Когда нас подводили к ней и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и, в знак сожаления и утешения, улыбалась мне. Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «Encore». И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела.

Ну, как же не чувствовали, я думаю, очень чувствовали, когда обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, - сказал один из гостей.

Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито закричал почти:

Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr, - хороший был писатель, - на предмете моей любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то что раздевали, а старались прикрыть наготу, как добрый сын Ноя. Ну, да вы не поймете…

Да. Так вот танцевал я больше с нею и не видал, как прошло время. Музыканты уж с каким-то отчаянием усталости, знаете, как бывает в конце бала, подхватывали все тот же мотив мазурки, из гостиных поднялись уже от карточных столов папаши и мамаши, ожидая ужина, лакеи чаще забегали, пронося что-то. Был третий час. Надо было пользоваться последними минутами. Я еще раз выбрал ее, и мы в сотый раз прошли вдоль залы.

Так после ужина кадриль моя? - сказал я ей, отводя ее к ее месту.

Разумеется, если меня не увезут, - сказала она, улыбаясь.

Я не дам, - сказал я.

Дайте же веер, - сказала она.

Жалко отдавать, - сказал я, подавая ей белый дешевенький веер.

Так вот вам, чтоб вы не жалели, - сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне.

Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее.

Смотрите, папа просят танцевать, - сказала она мне, указывая на высокую статную фигуру ее отца, полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами.

Варенька, подите сюда, - услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами.

Варенька подошла к двери, и я за ней.

Уговорите, ma chère, отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, - обратилась хозяйка к полковнику.

Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми a la Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными, стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки.

Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку - «надо все по закону», - улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт.

Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, - хорошие опойковые сапоги, по не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков. Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит модельные», - думал я, и эти четвероугольные носки рог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги не не были достаточно упруги для всех тех красивых быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро оставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я ск...