"Конармия". Анализ новеллы Бабеля "Мой первый гусь"

Ведущее место в творчестве Бабеля занимает роман «КОНАРМИЯ». Этот роман не похож на произведения других авторов, описывающих события гражданской войны и революции. Большинство романов состоит из глав, а «КОНАРМИЯ» -из 36 новелл. Повествование ведется от первого лица.

Главный герой – Кирилл Васильевич Лютов. Автор не случайно выбрал это имя главному герою, так как в годы гражданской войны Бабель сражался под этим именем в рядах Красной Армии. В этом произведении Лютов выражает взгляды Исаака Бабеля.

Автор не случайно сделал главным героем человека «чужеродного», интеллигентного, образованного, так как только такой человек мог осмыслить и понять всю трагичность революции. Разрушительная сила революции наиболее ярко показана в новелле «У СВЯТОГО ВАЛЕНТА».

Действие происходит в небольшом городке Берестечко. Самым значимым местом в городе является храм. Красота и величие его произвели неизгладимое впечатление на главного героя. Автор детально описывает храм СВ Валента, чтобы показать всю его красоту и величие. Он был”могущественный, белый”, «колонны, тонкие, как свечи». Еще героя поразила музыка церковного органа. « Звуки органа, то тягостные, то поспешные» , «полет их был труден, след звенел жалобно и долго». Все это создавало особую атмосферу, присущую только святым местам. Пораженный « ослепительным светом», «танцующими лучами» , Лютов не сразу обратил внимание на разрушения в костеле.

« Кощунственное изображение Иоанна» , «рассыпавшиеся цветы и книги». Герою разрушения показались незначительными. Всю трагичность ситуации он понял, лишь с появлением Людомирского. Он (Людомирский) был в ужасе от кощунственного обращения со святынями. Простые люди не могли даже прикасаться к ним, а они…! К тому же за органом сидел «пьяный, дикий Афонька Беда». Он пытался сыграть на органе марш, тем самым оскорбляя чувства Людомирского и вызывая в нем гнев. Людомирский стал проклинать их. Этот момент является кульминационным, потому что именно тогда герой прозревает и начинает понимать всю разрушительную силу революции. Он видит насколько бездушными и жестокими могут быть люди. Они смогли осквернить все самое дорогое и ценное народу.
Эта новелла имеет очень большое значение, так как в ней наиболее ярко выражена авторская позиция. Для Бабеля трагедия гражданской войны заключается в том, что она убивает душу человека, размывая грань дозволенного. Самое ценное – это человеческая жизнь. И никто не в праве решать за человека его судьбу.

Задачи и тесты по теме "АНАЛИЗ НОВЕЛЛЫ «У СВЯТОГО ВАЛЕНТА» ИЗ РОМАНА БАБЕЛЯ «КОНАРМИЯ»."

• Основа слова. Разбор слова по составу. Анализ модели состава слова и подбор слов по этим моделям - Состав слова 3 класс

  Уроков: 1 Заданий: 9 Тестов: 1

• Основные принципы русской пунктуации - Основные понятия синтаксиса и пунктуации 11 класс

Одной из самых сложных тем литературы о Гражданской войне 1918-1920 годов в России стала тема вхождения героя-интеллигента в революцию. В государстве победившего социализма, где основными классами стали рабочие и крестьяне, не нашлось места представителям интеллигенции. С легкой руки Д. Фурманова и его героя – легендарного комдива Василия Ивановича Чапаева – девизом эпохи стала фраза: «Мы университетов не кончали», комментирующая знаменитый тезис В.И. Ленина о том, что каждая кухарка может управлять государством. Следовательно, необходимость в грамотных людях, профессионалах своего дела отпадала сама собой.

Самым главным недостатком интеллигентных людей считалась их «мягкотелость» - неспособность быть «железными», то есть принимать жесткие решения и безжалостно расправляться с врагами революции. Эта проблема ярче всего освещена в книге «Конармия» Исаака Бабеля . Бабель – участник Гражданской войны. В 1920 году, взяв себе псевдоним Кирилл Васильевич Лютов (так будут звать и героя-рассказчика в «Конармии»), он ушел в Первую Конную армию корреспондентом газеты «Красный кавалерист».

Положение Бабеля среди красноармейцев было непростым. Исследовательница его творчества Г. Белая очень точно и емко его охарактеризовала: «Еврей среди казаков», он был обречен на одиночество. Интеллигент, сердце которого содрогалось при виде жестокости и разрушении культуры, он мог быть обречен на одиночество вдвойне». Его позиция, по словам Г. Белой, может быть выражена так: «нераздельность и неслиянность с революцией».

Ярче всего этот трагизм выражен в рассказе «Мой первый гусь» . Там описывается приезд рассказчика в дивизию Первой Конной, где он сразу чувствует себя человеком второго сорта, потому что грамотный, а в оценке начдива – «паршивенький, очки на носу», за которые здесь «режут». Тот факт, что рассказчик является кандидатом прав Петербургского университета, тоже не делает ему чести – значит, он «из киндербальзамов», то есть маменькин сынок. Казаки встречают враждебно: выбрасывают за ворота сундучок, издеваются над ним, доходя до самых низменных инстинктов.

Чтобы прокормить себя, Лютову приходится убить гуся, расхаживающего по двору. И только когда «гусиная голова треснула под сапогом, треснула и потекла», один из казаков сказал: «Парень нам подходящий». Получается, что слиться с революционной массой можно, лишь совершив убийство, по сути, доказав свою способность к насилию и жестокости. Только вот сердце рассказчика, «обагренное убийством», во сне «скрипело и текло». Это означало, что Кирилл Лютов, принятый в круг красноармейцев, никогда не станет таким, как они, потому что даже во сне не может забыть о цене такого поступка.

Лютов во многом противоположен этим людям. Разница их позиций и взглядов, самих принципов, по которым организован внутренний мир казаков, хорошо видна в рассказе «Письмо» . В произведении дословно приводится письмо матери, продиктованное рассказчику Василием, самым младшим в семье Курдюковых. В первых строках письма он просит «заколоть рябого кабанчика» и обмывать от чесотки ноги оставшемуся дома коню. И только после сообщается о том, что «папаша порубали брата Федора Тимофеича Курдюкова», а затем другой брат, Семен Тимофеич, «кончали папашу». С жалостью пишет мальчик о том, что не может подробно описать, как все это происходило, потому что «был усланный со двора».

Автор уверен, что это письмо «не заслуживает забвения», потому что является свидетельством страшного искажения сознания в эпоху Гражданской войны, утраты даже самых примитивных представлений о различении добра и зла, жестокости и милосердия.

Сам Лютов не может принять убийства, даже если это необходимая мера. В новелле «Смерть Долгушова» смертельно раненный в живот казак просит Лютова «патрон на него стратить». Для него это настоящее спасение, потому что «шляхта наскочит – насмешку сделает». Спасти его уже не удастся: «Живот был вырван, кишки ползли на колени и удары сердца были видны». Но даже в этой ситуации рассказчик не может переступить через кровь человека. За него это сделает казак Афонька Бида. Вложить пистолет в рот и выстрелить – этот шаг Афоньке тоже дается непросто: недаром он грозится потом убить и самого Лютова. Так автор подчеркивает, насколько мучительным бывает для человека выбор в условиях войны.

Порой сделать правильный выбор, по мысли Бабеля, практически невозможно, потому что невозможно отличить ложь от правды. Герой рассказа «Гедали» , старый еврей, «крохотный» старик в дымчатых очках, «одетый в потешный зеленый сюртук до полу», в своей старинной лавке хранит память о человечестве среди всеобщего беспамятства.

Это «маленький человек», чьи мечты о счастье весьма просты. Он знает: революция провозгласила, что совершается для простых людей, во имя человека и «имеет целью утверждение его счастья». Однако Гедали никак не может уразуметь, почему контрреволюция и революция ничем не отличаются. И там и там стреляют, убивают, а хорошие люди не должны убивать. «Революция – это хорошее дело хороших людей», - уверен Гедали. Но если они убивают, значит, это плохие люди?

Старый еврей просит рассказчика объяснить, где революция и где контрреволюция. Он, одинокий маленький мыслитель, мечтает о другой революции. Он хочет, чтобы был «Интернационал добрых людей», которые не кушают с порохом, приправляя кровью. Это должны быть те, кто придет к людям «с добром, с Богом на устах и в душе».

Почти такой человек и появится в другом рассказе «Конармии»: новелла «пан Аполек» выражает мысль автора о братстве всех людей. Он хочет следовать примеру героя, странного художника, рисующего людей в образе святых при жизни. Аполек рассказывает Лютову «укрытое от мира Евангелие» - историю Иисуса и Деборы. Их сын скрыт священниками - а это значит, что каждый из ныне живущих людей может оказаться потомком Иисуса. Если верить пану Аполеку, он им и является. В каждом человеке есть частица Бога; увидеть ее, зафиксировать, напомнить о ней самим людям – в этом и состоит главный смысл работы Аполека.

Тогда рассказчик, почувствовавший всю «прелесть и мудрость» жизни пана Аполека, призывает принести в жертву новому обету «сладость мечтательной злобы, горькое презрение к псам и свиньям человечества, огонь молчаливого и упоительного мщения» - все то, что разъединяет людей.

Эта идея не спасла Исаака Бабеля: его книга получила отрицательную оценку со стороны советского руководства, и в 1940 году он был расстрелян, а его произведения до конца 50-х годов находились под запретом.

Самосадкина Екатерина

Бабель приехал в Первую Конную как корреспондент газеты «Красный кавалерист» под псевдонимом Кирилл Васильевич Лютов. Двигаясь с частями, он должен был писать агитационные статьи, вести дневник военных действий. На ходу, в лесу, в отбитом у неприятеля городе Бабель вел и свой личный дневник. Где-то с обозом двигались рукописи - многие из них, как и предчувствовал Бабель, пропали. Сохранилась лишь одна тетрадка. Но дневниковые записи запечатлелись в памяти, и их резонанс определил тональность «Конармии».

На фронте Бабель попал в среду казачества. Исконно иррегулярное войско, казачество в царское время проходило военную службу со своим снаряжением, своими конями и холодным оружием. Во время конармейского похода оторванные от тылов казаки вынуждены были кормиться сами и сами же обеспечивать себя лошадьми за счет местного населения, что нередко приводило к кровавым инцидентам. К тому же казаки шли по местам, где воевали в Первую мировую войну. Их раздражали чужой быт, чужая культура, попытки евреев, поляков, украинцев сохранить стабильный уклад жизни.

Привычка к смерти за время войны притупила в них страх смерти, чувство жизни. И казаки давали выход своей усталости, гонору, хладнокровному отношению к своей и тем более к чужой смерти, пренебрежению к личному достоинству другого человека. Насилие встало в обыденный ряд.

Чувствуя, что на глубине людской психологии жил смутный инстинктивный порыв к свободе и воле, Бабель в то же время остро ощущал незрелость, отсутствие культуры, грубость казачьей массы, и ему было трудно представить себе, как будут прорастать в этом сознании идеи революции.

Все это предопределило сложную тональность книги. Примером может служить рассказ «Переход через Збруч», открывающий «Конармию»:

«Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встает на горизонте, как стена дальнего монастыря. Тихая Волынь изгибается, Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля. Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты заката веют над нашими головами. Запах вчерашней крови и убитых лошадей капает в вечернюю прохладу. Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна лежит на волнах. Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звучно порочит Богородицу. Река усеяна черными квадратами телег, она полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и сияющих ям».

Мы видим: внутреннее напряжение в текстах Бабеля создается отношениями слова и «противослова», говоря словами М. М. Бахтина. Поля пурпурного мака, которые «цветут вокруг нас», так же как «девственная гречиха» и полуденный ветер, играющий в «желтеющей ржи», - все это расслабляет и умиротворяет читателя, и даже фраза «тихая Волынь изгибается» еще находится как бы внутри этого настроения. Но заметим: ощущение опасности и подвоха, скрытое в мирной природе, усиливается. «Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля». Небо еще названо «оранжевым» (что ассоциируется с желтыми насыщенными лучами солнца в закатную пору), но оно катится по небу, «как отрубленная голова», еще загорается «нежный свет», но он загорается в «ущельях туч»; закат определяется через знаки войны - «штандарты заката веют над нашими головами». Но и «вечерняя прохлада» - это из какой-то другой, мирной жизни. Сейчас же: «Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд». В середине отрезка начинает казаться, что картина разрушения доминирует, что она определяет смысловой акцент. Но рядом Бабель ставит фразу, полную мира и спокойствия: «Величавая луна лежит на волнах». Соседние строчки как будто написаны в тон: «Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног. Кто-то тонет и звучно порочит Богородицу», но это - мнимое спокойствие: абзац кончается фразой, где слово и «противослово» спрессованы, связаны в такой же тугой узел: «Река усеяна черными квадратами телег, она полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и сияющих ям». С разных сторон текста идут токи к одному образному центру, который как бы вбирает в себя пучок разнообразных смысловых оттенков, концентрирует их в одном новом поэтическом тропе.

Когда в конце рассказа «Переход через Збруч» автор напишет короткую фразу «Запах вчерашней крови и убитых лошадей капает в вечернюю прохладу» - этой метафорой он если не опрокинет, то, во всяком случае, сильно осложнит свой первоначальный торжествующий запев. Все это подготавливает финал, где в горячечном сне рассказчику видятся схватки и пули, а наяву - спящий сосед-еврей оказывается мертвым, зверски зарезанным поляками стариком.

Вспомним хрестоматийный рассказ И. Бабеля «Мой первый гусь».

...«Начдив шесть» Савицкий узнал, что Лютов «грамотный» («кандидат прав Петербургского университета»). Когда он закричал ему: «Ты из киндербальзамов... и очки на носу», когда, смеясь, воскликнул: «Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки», - Бабель был точен в изображении того, как веками копившаяся классовая ненависть огрубляет человеческое поведение. И точен в изображении реакции Лютова, смиренно и покорно подставляющего свою голову. Но когда победа была, казалось, достигнута, когда казаки говорят: «Парень нам подходящий» - и Лютов, торжествуя, читает им ленинскую речь, его победа ощущается все-таки как странная, как относительная победа. «Мы спали шестеро там, согреваясь друг от друга, - заканчивает Бабель рассказ,- с перепутанными ногами, под дырявой крышей, пропускавшей звезды.

Я видел сны и женщин во сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло».

Так возникло трагическое чувство: «нераздельность и неслиянность» с революцией. Отсвет трагедии лежал и на героях, и на рассказчике Лютове.

Характеры героев были противоречивы, границы между их душевными состояниями неуловимы, поступки неожиданны. Бабелю важно было показать бесконечную разнородность действительности, способность человека быть одновременно возвышенным и обыденным, трагическим и героическим, жестоким и добрым, рождающим и убивающим. Бабель мастерски играет переходами, нажимает на разные клавиши, и наша оценка проходит всю шкалу чувств, колеблясь между ужасом и восторгом.

Дьяков, «бывший цирке вой атлет, а ныне начальник конского запаса - краснорожий, седоусый, в черном плаще и с серебряными лампасами вдоль красных шаровар», эффектно подъезжает к крыльцу, где скопились местные жители, «на огненном англоарабе...» («Начальник конзапаса»). Но, мгновенно перевернув ситуацию, Бабель дальше показывает, что так, по-цирковому красиво, Дьяков подъезжает... к жалким крестьянам, у которых конармейцы отбирают «рабочую скотину», отдавая за нее износившихся армейских лошадей.

Крайне просто было бы сказать, что за ярким оперением Дьякова писатель разглядел убогую душу. Но важно другое: как переворачивается ситуация, как меняются местами «высокое» и «низкое», какое значение получают вариации и оттенки во время этой, казалось бы, игры, как взаимосвязаны элементы этого зрелищного языка и что обнаруживается на глубине картины.

За пафосом революции Бабель разглядел иной ее лик: он понял, что революция - это экстремальная ситуация, обнажающая тайну человека. Однако то, что стало дозволенным в экстремальной ситуации революции, показывает Бабель, накладывает печать на психологию будущих людей.

Много споров было вокруг характера рассказчика Лютова. Критика 20-х гг., да и позже, останавливалась в недоумении перед Лютовым: кто он? Действительно, много новелл было написано от его лица. Он носил фамилию, под которой жил, действовал, писал и печатался сам Бабель в газете «Красный кавалерист». Этого человека, Кирилла Васильевича Лютова, хорошо помнили бойцы Первой Конной, с которыми писатель и после похода сохранил самые дружеские отношения. Может быть, он двойник автора, его alter ego?

Многие критики склонны были так и думать. Обвиняя Лютова в индивидуализме и приверженности к «этическим нормам общечеловеческого гуманизма», говоря о его «надклассовом» мироощущении и желании сохранить «интеллигентную добропорядочность», они, в сущности, отождествляли автора с его героем.

Конечно, многие чувства и интересы Лютова были дороги автору «Конармии». Его одиночество, его отчужденность, его содрогающееся при виде жестокости сердце, его стремление слиться с массой, которая грубее, чем он, но и победительнее, его любопытство, его внешний вид - все это биографически напоминает Бабеля 1920 г. Дуэт их голосов - автора и Лютова - организован так, что читатель всегда чувствует голос реального автора. Исповедальная интонация в высказывании от первого лица усиливает иллюзию интимности, и это способствует отождествлению рассказчика с автором. И уже непонятно, кто же - Лютов или Бабель - говорит о себе: «Я изнемог и, согбенный под могильной короной, пошел вперед, вымаливая у судьбы простейшее из умений - уменье убить человека».

Лютов в «Конармии» потому, вероятно, носит эту фамилию, что во многом его мировосприятие тождественно мировосприятию Бабеля. Но Бабелю - автору дневников 1920 г.

Бабель сочувствует Лютову, как может сочувствовать человек себе прежнему. Однако к себе прежнему автор «Конармии» уже относится отчужденно-иронически. Это и создает дистанцию между Лютовым и автором. Писатель мастерски использовал эту дистанцию. В силу его позиции извне автор теперь трезво видит наивность романтических представлений о революции.

Благодаря освещению в разных зеркалах - зеркале самовыражения, самопознания, в зеркале другого сознания, характеры конармейцев и Лютова приобретают объем больший, чем если бы каждый из них находился только наедине со своим «я». И одновременно высвечиваются те их стороны, которые были бы скрыты при одном-единственном источнике света. Становится ясным, что поведение конармейцев имеет разные причины. Они лежат в сфере бытовой, физиологической, социально-исторической, в опыте многовековой истории и в ситуации сегодняшнего дня.

Собственно, на анализе отношений Лютов - конармейцы и Лютов - Бабель кончается обычно вопрос об отношениях между героями «Конармии» и автором.

Но в «Конармии», заметил критик Н. Степанов, есть еще одно «действующее лицо»: повествование все время «прерывается лирическими отступлениями», «пейзажами», данными в другом стилистическом плане, интонацией человека, как бы постоянно стоящего за повествованием. Так, в новелле «Кладбище в Козине» мы ясно слышим скорбный реквием: «О смерть, о корыстолюбец, о жадный вор, отчего ты не пожалел нас, хотя бы однажды?»

В противовес смерти и разрушению Бабель объявлял самой высокой ценностью жизнь. Он не только не иронизировал над мечтой Гедали об «Интернационале добрых людей» (рассказ «Гедали»), но сам тосковал по нему. Потому-то и говорил «автор без кавычек»: «Я кружу по Житомиру и ищу робкой звезды»; потому-то подчеркивал ее неверный свет: «Она мигает и гаснет - робкая звезда»; потому-то и описывал лавку старьевщика как «коробочку любознательного и важного мальчика, из которого выйдет...» Кто? Не герой и не мученик, а «профессор ботаники». И когда Гедали говорил: «...я хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории», - ответ не случайно пахнет дымом и горечью: «Его кушают с порохом...- говорит рассказчик об Интернационале, - и приправляют лучшей кровью...»

Эта тревожная интонация, эта суровая правда о революции и человеке в революции могла бы еще и в 20-е гг. отрезвить кого угодно, если бы ей не противостояла зачарованность ранней революционной литературы своими утопическими представлениями о спасительной роли в русской истории человека-«варвара».

Принимал ли Бабель жестокость и насилие? Бесстрастно, казалось бы, описана сцена убийства старика-еврея казаком Кудрей. «Прямо перед моими окнами несколько казаков расстреливали за шпионаж старого еврея с серебряной бородой,- читаем мы знаменитые строки из рассказа «Берестечко».- Старик взвизгивал и вырывался. Тогда Кудря из пулеметной команды взял его голову и спрятал ее у себя под мышкой. Еврей затих и расставил ноги. Кудря правой рукой вытащил кинжал и осторожно зарезал старика, не забрызгавшись. Потом он стукнул в закрытую раму.

Если кто интересуется, - сказал он, - нехай приберет. Это свободно...»

Нельзя не заметить: бесстрастие писателя мнимое. Его отношение к убийству вырастает из вековечной гуманистической нормы, осуждающей насилие. Отсутствие любви и симпатии к герою выступает как отчужденность автора и тем самым внутри себя содержит осуждающую оценку.

Подобно многим другим Бабель воспринимал революцию как «пересечение миллионной первобытности» и «могучего, мощного потока жизни». Но трагическим фоном через всю «Конармию» проходит невозможность слиться, отождествиться с новой силой. Потому-то горькая фраза рассказчика «Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца» и воспринималась читателями как стон, вырвавшийся из души самого писателя.

Склонный к метафоричности мышления, уверенный в том, что стиль держится «сцеплением отдельных частиц», Бабель написал в одном из рассказов: «И мы услышали великое безмолвие рубки». Он сознательно пренебрег привычными представлениями, где рубка не могла быть великой, пренебрег и реальностью, где рубка могла только казаться безмолвной. Родившийся художественный образ был его метафорой революции.

Бабель любил повторять изречение: «Сила жаждет, и только печаль утоляет сердце». Завороженность силой масс, оказавшаяся потом, в 30-е гг., губительной для его сознания и судьбы, в годы, когда шла работа над «Конармией», выступала как всеохватывающий интерес к раскрепощенным, вольным, первозданным силам жизни.

11. И. Бабель. «Мой первый гусь»

Московская проза в городе приезжих

Сегодня мы с вами будем говорить об Исааке Эммануиловиче Бабеле, и таким образом мы добрались с вами до разговора о так называемой московской прозе. Если вы помните, то мы говорили с вами о петербургской прозе, разбирали несколько произведений авторов, которых можно условно, конечно, вписать в эту парадигму.

А потом мы с вами, собственно, уже говорили о двух писателях, которые жили в Москве. Мы разбирали с вами на прошлой лекции произведение Андрея Платонова, до этого мы с вами говорили о Шолохове, но все-таки, хотя оба какое-то время в Москве прожили, они не были такими яркими, выразительными представителями этой самой московской школы.

Если мы помним, то Шолохов вообще просто уехал из Москвы к себе на тихий Дон обратно, а Платонов не был вписан в официальную структуру советской литературы или почти не был вписан, если быть более точным, более скрупулезным.

Если переезд столицы из Петербурга в Москву петербуржцы могли воспринимать, особенно те, у которых была какая-то литературная карьера до 1917 года, как конец эпохи, как завершение периода петербургской прозы, то Москва, которая не имела места рождения… Мы с вами прекрасно понимаем же, что все даты рождения Москвы фальшивые. Вот это была деревня, а потом вдруг это стало городом. То есть можно для того, чтобы праздновать день рождения, конечно, объявить вот такой-то год годом рождения Москвы, но вообще понятно, что это все очень условно. Этот город, который не имел года рождения, соответственно, не должен был иметь и года смерти. А придание этому городу статуса столицы окрашивало тексты, которые писались в этом городе, которые были посвящены этому городу, совершенно определенным образом.

И даже те архитектурные объекты, которые существовали в Москве давно и не были непосредственно связаны с новым строем, и названия их не всегда были связаны с новым строем, оказывались в этой перспективе вписанными именно в новую советскую жизнь. Мариэтта Омаровна приводит как раз очень хороший, мне кажется, пример с названием Красная площадь, которая, конечно, называлась так еще задолго до того, как большевики пришли к власти, и слово «красная» в названии этой площади означало «красивая», но после 1917 года, после того, как столицей снова стала Москва, то, конечно, те, кто приезжали в Москву, и те, кто теперь читал это заглавие в книге, воспринимали ее как цвет большевистской революции.

То же самое отчасти можно сказать, например, о Большом театре. С одной стороны, Большой театр был местом, воплощавшим в себе такое имперское начало. Здесь ставились оперы – как известно, самый имперский тип искусства. Это было пышное здание, пышное изнутри. А с другой стороны, мы знаем, что именно в Большом театре проводились партийные мероприятия всевозможные, съезды и так далее. И таким образом сочетание красного и золотого цвета, которые, с одной стороны, воспринимались как имперские, пышные цвета, они тоже стали восприниматься как цвета новой большевистской революции. И, скажем, в текстах молодого Михаила Булгакова Большой театр как раз предстает таким перекрестьем вот этих двух тем.

И еще очень важно сказать о московской прозе и о Москве, что это был город приезжих. Всегда это был город приезжих. И помимо тех писателей, которые в Москве родились и прожили большую часть своей жизни, московскими писателями, представителями московской школы, стали писатели, приехавшие из разных краев советской России. Конечно, одним из московских писателей с совершенно своим, особым положением стал Михаил Булгаков, о котором мы с вами будем еще говорить. И, конечно, московскими писателями стали те литераторы, которые приехали все из одного места, из одного города. Это был город Одесса.

Писатели с «юго-запада» и Бабель

Остроумный Виктор Борисович Шкловский назвал этих писателей писателями школы «юго-запада». У него есть такая специальная статья, которая так и называется: «Юго-запад». И, с одной стороны, это обозначало довольно точно место Одессы на карте. Она действительно находится на юго-западе Российской империи и советской России.

А с другой стороны, Шкловский этим самым подчеркивал, что эти писатели, эти литераторы… наверное, пришла пора назвать их имена: это Валентин Катаев, это Юрий Олеша, это Эдуард Багрицкий, это Илья Ильф и Евгений Петров, о некоторых из них мы с вами еще поговорим поподробнее, и, конечно, это Исаак Эммануилович Бабель. Так вот, эти писатели в своем творчестве во многом ориентировались не только или, может быть, даже не столько на русскую литературу, не столько на русскую классику, сколько на западную литературу. И об этом мы сегодня обязательно поговорим.

И сразу же нужно выделить, конечно, Бабеля из этой группы. Вот мы сказали, что он, конечно, был представителем «Юго-запада». Это правда. И те писатели, которых к «Юго-западу» причисляют, они с гордостью именовали себя земляками Бабеля. В то же время Бабель всегда был писателем наособицу. Он всегда сознательно совершенно отделял себя от каких бы то ни было школ. Он и любил, скажем, Катаева и Олешу, и покровительствовал даже отчасти им, но в то же время он не объединял себя с ними. Это был такой особый писатель. И это был один из самых влиятельных советских писателей начала 20-х – 30-х годов. И статья Мариэтты Омаровны Чудаковой о Бабеле называется тоже очень остроумно: «Бабель, разведенный пожиже». Это вообще о московской прозе, о подражателях Бабеля, писателях, которые использовали открытия Бабеля, но у них, у этих писателей, они оказались такими размытыми и не такими концентрированными, как у Бабеля.

Вот теперь давайте попробуем немножко поговорить о нем самом. И начать, наверное, можно с того, и в этом Бабель отличается тоже от своих современников младших, что его литературная карьера началась до революции, до Великой Октябрьской социалистической революции, до Октябрьского переворота. Несколько рассказов он опубликовал в журнале Горького «Летопись», а потом Горький посоветовал ему последовать своему собственному примеру. Он отправил Бабеля в люди.

Бабель набирался всякого разного опыта, и уже главные свои книги, главные свои циклы «Одесские рассказы» и «Конармия», он опубликовал в 1924 году, то есть был довольно большой перерыв между его дебютом и продолжением его литературной биографии. И в этот промежуток он успел, как известно, например, и это важно тоже, на своем опыте почувствовать, что такое гражданская война. Как известно, он служил в конной армии и ходил в польский поход. Собственно говоря, результатом этого и стала «Конармия».

Типичный еврейский мальчик

А начать разговор о Бабеле, о специфике его прозы я предлагаю с того, чтобы чуть внимательнее, как когда-то мы с вами это делали с Хлебниковым, читали кусочек его биографии, вот я предлагаю чуть-чуть повнимательнее нам с вами почитать кусочек автобиографии самого Бабеля, буквально один абзац. Итак: «Родился в 1894 году в Одессе, на Молдаванке, сын торговца-еврея. По настоянию отца изучал до шестнадцати лет еврейский язык, Библию, Талмуд».

Вот с этого, собственно говоря, можно начать. Бабель начинал как такой типичный еврейский мальчик, и перед ним открывались, собственно говоря, два пути, которые перед еврейским мальчиком этого времени и могли или должны были открываться. Он мог пойти по торговой части, то есть наследовать дело отца, но поскольку, так бывало, отец хотел для него лучшей доли, он по настоянию отца, пишет Бабель, то есть отец заставлял Бабеля учить еврейский язык, читать Библию и читать Талмуд, то есть, очевидно, мальчика готовили к религиозной карьере.

Почему для нас это важно? Для нас это важно потому, что и Библию, то есть Ветхий Завет, ту часть, которую Бабель, конечно, читал, и Талмуд он знал не понаслышке. И даже нельзя сказать, что он их изучал. Это было частью его мироощущения. Мы знаем, что если уже еврейского мальчика готовили вот к такой карьере, то уж в него это вдалбливали как следует. Может быть, кто-нибудь из вас знает о таком знаменитом, например, способе - отвечать на иглу. Это когда иглой прокалывалась Библия и ребенок, то есть тот, кто обучался, такой мальчик, как Бабель, который как раз изучал Библию или Талмуд, должен был сказать, что на каждой странице, вот этой проколотой каждой странице, что в этом месте, какое слово помещается. Это была такая игра. Можете себе представить, каков был уровень знаний.

Почему для нас это важно? Для нас это важно не потому, что Бабель был религиозным писателем. Нет, наоборот, он, как, например, Замятин, оттолкнулся во многом от религиозного, которое ему навязывали, так бывает, или, как Чехов. А важно, что стилистически вот это пышное, иудейское - конечно, не для всех книг это характерно, но для некоторых это характерно, Песнь Песней можно вспомнить или еще какие-то книги Ветхого Завета - этот пышный язык, эта пышная образность в нем жила, в нем жила помимо его воли.

Речевое пространство Одессы

Читаем дальше биографию: «Дома жилось трудно, потому что с утра до ночи заставляли заниматься множеством наук». Вот это, то, о чем мы говорили. Дальше такая шутка бабелевская: «Отдыхал я в школе. Школа моя называлась Одесское Коммерческое имени Императора Николая I Училище. Там обучались сыновья иностранных купцов, дети еврейских маклеров, сановитые поляки, старообрядцы и много великовозрастных биллиардистов. На переменах мы уходили, бывало, в порт на эстакаду, или в греческие кофейни - на биллиарде, или на Молдаванку - пить в погребах дешевое бессарабское вино».

Что здесь подчеркивает Бабель? Какое здесь свойство он подчеркивает? Давайте попробуем сквозь призму языка на это посмотреть. Это была смесь разнообразных языков, смесь разнообразных манер. Понятно, что дети еврейских маклеров, сановитые поляки, иностранные купцы, старообрядцы - речь каждого из этих слоев была маркирована совершенно особым образом, и Бабель это слышал, и слышал не по отдельности каждый из этих слоев речевых, а это все сливалось в некоторое такое единое речевое пространство, образовывало вокруг Бабеля единое речевое пространство с жаргоном, прежде всего еврейским жаргоном, который в Одессе в это время царствовал.

И плюс нужно, конечно, здесь еще вспомнить, что Одесса была городом приморским, и поэтому он все время слышал и речь еще иностранную в порту. Отсюда, по-видимому, во многом отсюда интерес Бабеля к разнообразным вариантам жаргона и разных стилей речи. И в его текстах очень здорово это воспроизводится в разных его рассказах.

Почитатель Флобера

Дальше: «Школа эта [то есть та школа, в которой Бабель учился, это мы опять читаем автобиографию] незабываема для меня еще и потому, что учителем французского языка был там m-r Вадон. Он был бретонец и обладал литературным дарованием, как все французы. Он обучил меня своему языку, я затвердил с ним французских классиков, сошелся близко с французской колонией в Одессе и с пятнадцати лет начал писать рассказы на французском языке. Я писал их два года, но потом бросил: пейзане и всякие авторские размышления выходили у меня бесцветно, только диалог удавался мне». На это я тоже хотел бы обратить особое ваше внимание, на это обстоятельство. Мальчик начинает писать первые свои тексты на французском языке. Собственно говоря, для XIX века это вполне часто встречающийся пример. Пушкин первое свое стихотворение, маленькое свое стихотворение, как известно, написал на французском языке.

Да, тогда французский язык был языком, может быть, даже более часто употреблявшимся литературным языком, языком писем и так далее, чем русский. Но для XX века это уже некоторый кунштюк, это особенность некоторая. Бабель начинает быть писателем не как русский автор, но как французский, и читает, по-видимому, он прежде всего, кроме вот тех иудейских текстов, о которых мы с вами говорили, читает он французских писателей. И вот тот самый «Юго-запад», вот то самое западное влияние, которое Шкловский усматривает в произведениях авторов одесских. Вот уже можно на это сейчас здесь указать, указать и конкретизировать, потому что любимым писателем Бабеля был не, как можно было бы подумать, Мопассан. Почему можно подумать? Потому что Бабель тоже, как и Мопассан, обожал короткие эротические тексты, и у него даже есть такой рассказ поздний, который называется «Ги де Мопассан».

Но все-таки самым любимым его писателем был Флобер, автор «Мадам Бовари». И вот это для нас очень-очень важно, потому что когда мы говорим о Флобере, нужно вспомнить, что это был писатель чрезвычайно экономный.

Это был писатель, про него это известно, и вот недавно французы даже вывесили архив Флобера на сайте, и там видно, как он миллион раз переделывает одну страницу текста. Мандельштам говорил о Флобере, что Флобер писал свои тексты танками, то есть японскими такими текстами, где каждый абзац представлял собой такую одну определенную танку, и поэтому Флобер мучительно писал. Ему приходилось каждый раз начинать заново, каждый абзац начинать заново. Он писал чрезвычайно, очень-очень экономно, чрезвычайно сильно мучился над каждым словом, добиваясь… Чего добиваясь? Добиваясь того, чего и Бабель добивался в своих рассказах: концентрации, концентрированного слова.

И, собственно говоря, мы, как кажется, можем уже сказать самое главное, даже еще не приступая к анализу его текстов. Мы можем сказать самое главное о стиле Бабеля: это как раз соединение, сочетание, с одной стороны, пышности и длинных оборотов, неожиданных сравнений, жаргонизма, то есть всего богатства языкового, которое, конечно, в бабелевских текстах чувствуется, но все это вбито, все это втиснуто в такую флоберовскую страницу, флоберовский абзац.

И известно, просто можно провести прямое сопоставление, что Бабель, как и Флобер, писал очень-очень мало. Его собрание сочинений полное состоит из одного томика из нескольких сот страниц, притом что он прожил довольно длинную писательскую жизнь. И Илья Эренбург, друг Бабеля, много сделавший для того, чтобы Бабеля после того, как он был убит и оклеветан, чтобы он был реабилитирован, еще при жизни Бабеля, выступая как раз на том самом Первом съезде советских писателей, который мы с вами уже вспоминали, он говорил, что есть два типа писателей: писатель-слониха и писатель-крольчиха. «Вот я, - говорил про себя Эренбург, - писатель-крольчиха, то есть я рожаю сразу большое потомство, пишу много, неряшливо, а Бабель - слониха: он вынашивает каждый свой текст очень долго».

Метод чтения бабелевских текстов

И, соответственно, как кажется, вот из этого нами сделанного ряда наблюдений следует и способ, метод, которым мы должны пытаться читать бабелевские тексты. По-видимому, имеет смысл не охватывать взглядом целое большое произведение какое-то бабелевское, потому что там такая концентрация, что все равно толком мы ничего сказать в такой относительно маленькой лекции не сможем, а мы пойдем другим путем. Мы с вами попробуем разобрать один текст Бабеля, один короткий рассказ Бабеля - это будет рассказ «Мой первый гусь», который вошел в цикл Бабеля «Конармия», - и попробуем увидеть, разобрав несколько абзацев…

Конечно, даже и этот текст, трехстраничный текст, мы все равно подробно разобрать не сможем, иначе весь наш курс мог быть посвящен разбору только одного этого рассказа. Но, может быть, когда-нибудь такой курс мы и попробуем сделать, но сейчас наша задача другая. Мы с вами попробуем три или четыре абзаца этого текста разобрать поподробнее, чтобы увидеть, как Бабель работает со словом и как возникает это приращение смыслов в его текстах.

«Мой первый гусь»: экспозиция

Ну вот давайте начнем. Пропустим пока название «Мой первый гусь», мы к нему обязательно вернемся, а для начала повнимательнее прочитаем экспозицию, вступление к этому рассказу: «Савицкий, начдив шесть, встал, завидев меня, и я удивился красоте гигантского его тела. Он встал и пурпуром своих рейтуз, малиновой шапочкой, сбитой набок, орденами, вколоченными в грудь, разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо. От него пахло духами и приторной прохладой мыла. Длинные ноги его были похожи на девушек, закованных до плеч в блестящие ботфорты». Давайте на этом пока остановимся.

Рассказ начинается с портрета военачальника, начдива Савицкого, который встает, завидев главного героя. Для чего это Бабелю нужно? Для того, чтобы мы оценили красоту этого человека: встающий большой и красивый человек. И Бабель сразу же подчеркивает некоторые черты его внешности, среди которых главные - это мощь, жесткость и такая военная выправка, гигантское тело, шапочка сбита набок, ордена, как в дерево, вколочены в грудь. И дальше вот эта вот как раз пышная такая, когда я говорю про пышные метафоры Бабеля, вот одна из них: «разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо».

Здесь сочетается сразу много образов. Есть и жесткость, военизированность: разрезал, как саблей, он разрезает, и слово «штандарт» этому служит тоже. И есть гиперболичность этого образа, правда, да? Штандарт, который разрезает небо. И это привычный образ красного командира. Все здесь вполне традиционно, уже даже для того времени. Так их изображали. Собственно говоря, так изображали военных всегда.

Но вдруг в этот портрет этого мужественного человека вклиниваются странные и удивительные мотивы, которые, если мы читаем невнимательно, мы можем на них не обратить внимание, но мы уже привыкли к тому, что у Бабеля удельный вес каждого слова очень большой. Вдруг у этого большого человека при его описании говорится: «малиновой [и даже не шапкой, а] шапочкой, сбитой набок». И вдруг в этот портрет этого мужественного человека вклинивается что-то кокетливое, вклинивается почти женская реалия, почти женская деталь, и дальше это будет усилено, потому что дальше будет говориться о том, что от этого начдива пахнет «духами и приторной прохладой мыла».

А завершается этот абзац таким сильным ударным местом, в котором мужское и женское, мужское, грозное, военизированное и эротическое совмещаются: «Длинные ноги его были похожи на девушек, закованных до плеч в блестящие ботфорты». Здесь сила и мощь, длинные ноги, - каждая нога, как девушка, и «закованных» дают эту тему. С другой стороны, возникают эти девушки, которые закованы до плеч в ботфорты. И почти такой эротический, садистический мотив здесь возникает. Мы пока не объясняем, для чего это Бабелю нужно. Мы еще обязательно про это поговорим. Просто обратим на это внимание.

И дальше Бабель будет развивать эти мотивы. Все, вот он начал, и на протяжении всего рассказа он не остановится. Он будет эти мотивы варьировать, обогащая их все новыми и новыми оттенками, добавляя все время что-то новое. Смотрите: «Он улыбнулся мне [вот и вам продолжение кокетливого такого, женского], ударил хлыстом по столу [вот вам мужское, садистическое и дальше] и потянул к себе приказ, только что отдиктованный начальником штаба». Здесь возникает тема, важная тема, которая тоже для всего рассказа будет существенной. Это тема грамотности: приказ, отдиктованный начальником штаба. Дальше он читает. Мы пропускаем маленький фрагментик, а то мы уж совсем ничего не успеем.

«Тут режут за очки»

И дальше идет такой фрагмент: «Начдив шесть подписал приказ с завитушкой, бросил его ординарцам и повернул ко мне серые глаза, в которых танцевало веселье». Обратите, пожалуйста, внимание, что опять он не бросает эту тему кокетливости, почти женской привлекательности этого начдива: «серые глаза, в которых танцевало веселье». И тема грамотности тоже. С одной стороны, это тема кокетливости: с завитушкой он подписывает приказ, это важно. С другой стороны, это приказ подписанный, и тема мужественности и грозности этого начдива тоже продолжается.

А тема грамотности, как она здесь развивается? Что можем мы сказать из этого? Когда человек подписывает с завитушкой приказ, это говорит, что он грамотный или что он не очень грамотный? Вот подумайте секундочку. На самом деле против того ответа, который, может быть, вы хотите дать, это говорит о том, что он человек не очень, по-видимому, грамотный, потому что когда он подписывает приказ с завитушкой, это значит, с одной стороны, что он хочет занять побольше места на бумаге, это все вот к этой властности этого комдива. С другой стороны, это значит, что он еще наслаждается тем, как он умеет подписываться. Вспомните себя в детстве, как когда-то придумали свою подпись и когда вы, многие по крайней мере так делают, страницы исписывали этой своей красивой подписью. А теперь вспомните, например, как вы подписывались в последний раз, и пусть вам станет стыдно. Понятно, что мы подписывались почти автоматически. Это человек неграмотный.

А дальше возникает герой, тот, кто видит, как этот самый начдив встает. Его фамилия Лютов. Он не равен Бабелю. Биография этого Лютова во многом отчасти совпадает с биографией Бабеля. И дальше все эти темы будут продолжены сейчас, и наконец нам будет объяснено, собственно говоря, зачем это сочетание Бабелю нужно.

Смотрите: «Я подал ему бумагу [он человек бумаги, человек, связанный с грамотностью] о прикомандировании меня к штабу дивизии.

Провести приказом! - сказал начдив. - Провести приказом и зачислить на всякое удовольствие, кроме переднего. Ты грамотный?»

Вот впрямую тема грамотности возникает, и комдив шутит, и эта шутка непристойная, эта шутка оскорбительная, и, собственно говоря, как кажется, и она объясняет смысл вот этого сопоставления в его внешности мужского и женского, эротически привлекательного. Он говорит: «Провести приказом и зачислить на всякое удовольствие, кроме переднего». Давайте коротко разберем, собственно говоря, в чем здесь шутка, что здесь говорит комдив.

Понятно, что он здесь обыгрывает слово «довольствие». Бойца, которого принимают на службу, его зачисляют на довольствие, то есть ему предоставляется еда, его должны поселить на квартиру, и это будет сюжетом рассказа, обмундированием его обеспечить. Вместо этого комдив подставляет слово «удовольствие», и дальше идет непристойность: «кроме переднего». То есть не позволят этому самому пришедшему человеку что сделать? Отдаться этим самым красноармейцам.

Здесь нужно сразу сделать на всякий случай оговорку. Речь не идет о буквальном переднем удовольствии. Понятно, что это метафора, но метафора эта очень жесткая, и метафора эта очень значимая. Этот человек, то есть тот человек, который пришел, тот автобиографический герой, который приходит, со стороны приходит служить в эту Красную армию, интеллигент, приходящий служить в эту армию, он смотрит на начдива и на тех бойцов, которых он в рассказе потом встретит, ни больше ни меньше как с вожделением. Это новые люди: сильные, мощные, привлекательные чрезвычайно для него, и он хочет стать одним из них. Вот она, метафора «хочу отдаться». Ему же на это начдив со смехом отвечает: «Служи с нами, пожалуйста, на довольствие мы тебя ставим, но стать одним из нас, стать членом нашей этой семьи, отдаться нам мы тебе не позволим».

Грамотный, - ответил я, завидуя [давайте обратим внимание] железу и цветам этой юности». Вот оно замечательное, да? «Железу и цветам этой юности» - это опять такая бабелевская прекрасная формула. Железо воплощает в себе, этот мотив воплощает в себе силу, резкость, опять тот мотив сабли, который начался, здесь продолжается. «Цветам» - опять это привлекательность. И герой завидует и мужественности, и эротической привлекательности этого персонажа. «…- Грамотный, кандидат прав Петербургского университета». И вот ему что отвечает этот самый начдив: «- Ты из киндербальзамов, - закричал он, смеясь, - и очки на носу. Какой паршивенький!.. Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки. Поживешь с нами, што ль?

Поживу, - ответил я и пошел с квартирьером на село искать ночлега».

Разбор этого кусочка можно начать с этого слова «киндербальзам». Что такое киндербальзам? Это лекарство, но есть лекарство сильное - это бальзам, это крепкий напиток, который нужно было пить для того, чтобы не заболеть. Киндербальзам - это детский бальзам, то есть это чрезвычайно разбавленный бальзам. Это оскорбительно, конечно, по отношению к тому человеку, к которому это слово, эта характеристика обращена. «Ты, - говорит ему, - как ребенок, ненастоящий, некрепкий, несильный». И дальше возникает эта деталь, которая является такой автобиографической для Бабеля: «очки на носу», «паршивенький».

И дальше идет очень интересное место: «Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки». Вот что это значит: «режут за очки», «тут режут за очки»? Вообще говоря, напрашивающийся ответ, конечно, - интеллигент, слабый интеллигент, не вписывающийся в семью, интеллигент, которому никто отдаваться не хочет из бойцов Красной армии. Но все-таки слово «режут» слишком сильное, правда, да? Можно презирать такого человека. По такой хамской этике, можно презирать такого человека, можно отодвинуть его, можно с ним не общаться и так далее, но «режут» - очень сильное слово. Что оно здесь значит?

Я думаю, что здесь возникает еще одна очень важная тема, которая в некоторых рассказах других Бабеля, в том числе и в «Конармии», заявлена открыто. Здесь во всем этом рассказе она будет исподволь проводиться. Это тема еврейская. Дело в том, что Бабель - еврей, герой его, по-видимому, - тоже еврей, а все действие «Конармии» происходит на западной Украине и в Польше, то есть в тех местах, где антисемитизм был очень-очень сильным. И «режут за очки» здесь, по-видимому, это значит, мы увидим дальше, что это значит именно вот это: говорим «интеллигент» - подразумеваем «еврей».

Герой читает Ленина

И вот герой, чтобы отвлечься от этой неприятной очень ситуации, в которую он попал, он начинает читать речь Ленина из «Правды»: «Я покрыл сеном разбитый мой сундучок, сделал из него изголовье и лег на землю, чтобы прочесть в «Правде» речь Ленина на Втором конгрессе Коминтерна. Солнце падало на меня из-за зубчатых пригорков, казаки ходили по моим ногам, парень потешался надо мной без устали, излюбленные строчки шли ко мне тернистою дорогой и не могли дойти».

Вот здесь очень важный тоже мотив. Важность этого мотива в чем заключается? В том, что здесь грамотность, которая, вообще-то говоря, является слабостью героя, - начдив малограмотный, но прекрасный, герой - кандидат прав Петербургского университета, но паршивенький - но потенциально эта грамотность может стать его силой, потому что он… Здесь нужно понимать, что Бабель совершенно без иронии, конечно, пишет об этой речи Ленина, которую читает герой. И герой может вооружить бойцов ленинским словом. Вот они темные, они антисемиты, они обращаются очень грубо с героем, но они прекрасны, конечно, в своей этой темной силе, но герой может их просветить. Но этого сделать он не может. Почему? Потому что он не принят в эту семью, он не принят в этот круг казачий. И для того, чтобы ему в этот круг попасть, он должен что-то совершить.

Заклание гуся и щи со свининой

И он совершает. Смотрите: «…строчки шли тернистою дорогой и не могли дойти. Тогда…» Вот оно, очень тоже сильное бабелевское слово. То есть все, что дальше будет происходить, будет происходить потому, что герою нужно что-то предпринять, ему нужно, чтобы ленинские строки были прочтены не только им, но и этими казаками. «Тогда я отложил газету и пошел к хозяйке, сучившей пряжу на крыльце.

Хозяйка, - сказал я, - мне жрать надо…»

Что происходит? Герой отказывается от себя. Вот это начало этого отказа. Как это делается? Он переходит на несвойственный ему язык. Слово «жрать» - это не близкий ему язык.

«Старуха подняла на меня разлившиеся белки полуослепших глаз и опустила их снова.

Товарищ, - сказала она, помолчав, - от этих дел я желаю повеситься».

У старухи, хозяйки этого двора, во-первых, полуослепшие глаза, то есть она этим похожа на героя, а во-вторых, мы с вами говорили про жаргонизмы, тот способ выражения, который она избирает: «От этих дел я желаю повеситься», – выдает в ней, скорее всего, тоже еврейку. То есть дальше Бабель будет, а он будет брутально очень себя и грубо вести с этой женщиной, ради казаков этих, он будет не просто предавать какую-то женщину, он будет предавать себя.

С помощью языковых средств, с помощью языка Бабель этого эффекта добивается: «- Господа бога душу мать, - пробормотал я…» Смотрите, опять еврей, который отказывается от Бога, еврей, который говорит кощунственные слова, грубые, несвойственные интеллигенту. «…пробормотал я тогда с досадой и толкнул старуху кулаком в грудь, - толковать тут мне с вами…»

Вот он становится одним из них. Он пытается стать одним из них. Он прибегает к насилию. «И, отвернувшись, я увидел чужую саблю, валявшуюся неподалеку». Вот возникает этот мотив. Мы с вами уже его пытались проследить: насилие через железо, сабля, собственно, заданный тем, что герой служит в конной армии. И возникает эта сабля, и эта сабля, конечно, чужая, не героя сабля.

И дальше что будет: «Строгий гусь шатался по двору и безмятежно чистил перья. Я догнал его и пригнул к земле, гусиная голова треснула под моим сапогом, треснула и потекла. Белая шея была разостлана в навозе, и крылья заходили над убитой птицей».

Что совершает, что делает герой? Герой совершает жертвоприношение. Он убивает этого самого гуся, заметим, не пользуясь саблей. Никакая сабля ему не понадобилась. Он сапогом раздавливает его голову. Такая жестокость, которую Бабель то ли ненавидит, то ли смакует. Это вообще характерно для этого писателя.

И дальше об этом просто будет впрямую сказано. Смотрите: «А на дворе казаки сидели уже вокруг своего котелка. Они сидели неподвижно, прямые, как жрецы, и не смотрели на гуся». Вот возникает это слово «жрецы», и все сразу перемещается в плоскость как раз жертвоприношения. Герой совершает обряд. Он совершает обрядовое жертвоприношение, для того чтобы стать одним из этих казаков, влиться в эту семью, потому что дальше один из героев говорит как: «- Парень нам подходящий, - сказал обо мне один из них, мигнул и зачерпнул ложкой щи». Дальше маленький кусочек пропускаем. «- Братишка, - сказал мне вдруг Суровков, старший из казаков, - садись с нами снедать, покеле твой гусь доспеет…

Он вынул из сапога запасную ложку и подал ее мне. Мы похлебали самодельных щей [и вот здесь внимание] и съели свинину».

Опять все это сделано очень неброско и между делом, но вот и здесь, и на этом фронте, герой себя предает. Как известно, иудеи, то есть совершенно не обязательно герой должен быть иудеем, но это чужое для него мясо. Он не должен есть свинину. И здесь он себя предает, и здесь он тоже идет поперек себя. И вот тут-то, когда он это сделает, что происходит? Происходит то, что должно произойти: «- В газете-то что пишут? - спросил парень с льняным волосом и опростал мне место.

В газете Ленин пишет, - сказал я, вытаскивая «Правду», - Ленин пишет, что во всем у нас недостача...

И громко, как торжествующий глухой, я прочитал казакам ленинскую речь».

Единение казаков и еврея

То есть когда это предательство совершено, и теперь герой может, став членом этой семьи, став одним из них, он может их вооружить, он может их осчастливить этим самым ленинским словом, и после этого происходит что? И после этого происходит братание героев. Герои все объединяются, соединяются в одну такую эротически-патриархальную семью. «Это сказал о Ленине Суровков, взводный штабного эскадрона, потом мы пошли спать на сеновал». Вот возникает этот мотив сеновала, который связан и с домом, и с эротикой, и с сельской жизнью, что тоже для еврея не очень близко должно быть.

И все это сейчас будет отыграно. Смотрите: «Мы спали шестеро там, согреваясь друг от друга, с перепутанными ногами, под дырявой крышей, пропускавшей звезды». Вот возникает это эротическое как бы такое единение всех этих героев. И вопрос, который хочется задать: зачем нужна дырявая крыша? Дырявая крыша нужна для того, чтобы пропускать звезды. Сами звезды - помните, мы с вами на прошлой лекции говорили о звездах у Платонова - отчасти здесь функция сходная. Звезды как бы освещают этот новый союз.

И все бы было бы прекрасно, все было бы замечательно, если бы не финал рассказа, если бы не несколько слов, которыми Бабель завершает рассказ. Смотрите: «Я видел сны и женщин во сне [но здесь понятно, тема эротическая продолжается, а вот финал самый], и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло». Вот это в высшей степени характерный для Бабеля прием. Он с помощью таких флоберовских приращений оттенков смысла к слову разворачивает тему и доводит ее до некоторого апогея. В данном случае тема братства еврея с казаками, идиллического братства, вот она доводится до своего апогея. А дальше, в конце, что он делает?

Резкий поворот и стереоэффект

Он делает резкий поворот, он делает резкий переворот, и то, что казалось гармонией, то, что казалось достижением уже какого-то консенсуса такого, который освещает само небо, звезды освещают, - конечно, здесь не только звезды небесные, но звезды большевистские тоже должны вспомниться, - так вот, то, что достигнуто, вдруг оказывается иллюзорным, потому что все эти казаки, все эти люди спят спокойно. Они спят счастливо, и герой стал одним из них именно потому, что он легко смог, в их глазах легко, смог убить несчастного этого гуся. Герой же не может спать спокойно, потому что для него, для интеллигента, еврея, человека рефлексирующего, убийство этого гуся - это убийство. Не говорится: «сердце мое, обагренное убийством гуся» - «сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло».

И таким образом Бабель достигает двойного эффекта здесь. С одной стороны, он объединяет себя с этими всеми людьми. Он объясняет, почему он себя объединяет с этими людьми. Дело, во всяком случае, так он хочет представить, не в животном стремлении объединить себя с сильным, стать одним из сильных, а дело, оказывается, в идеологии: нужно вооружить этих темных людей ленинским словом. А с другой стороны, он ухитряется финальным этим поворотом сюжета, финальными несколькими словами, он ухитряется создать такой стереоэффект: вовсе он себя с ними не объединил, он другой, он все равно гуманист, и ничего у него с ними не получится, что будет потом в этом цикле возникать. Этот мотив будет возникать снова и снова, например, в рассказе «Смерть Долгушова», где герой не сможет убить мучающегося человека, который просит его об этом, чтобы он его убил.

И в заключение вернемся к этому названию: «Мой первый гусь». Что это значит, «Мой первый гусь»? Что он теперь будет гусей налево и направо убивать? Ну нет, конечно, этого не будет, тем более гусь ему не понадобился. Он даже не ест его, во всяком случае, это не описывается. Он ест щи, он ест свинину.

Это значит, что это первый компромисс, а впереди будет второй, и третий, и пятый, и энный. И вот всего этого эффекта такого, а мы с вами пропустили большие куски рассказа, мы с вами пожертвовали некоторыми очень важными смысловыми оттенками, но вот всего этого эффекта Бабель достигает на трех страницах своего текста. На трех страницах своего текста он сумел сгустить и еврейскую, такую ветхозаветную, трагическую печаль, и советское вполне мироощущение передать, интеллигента, принявшего революцию. А сделал он это с помощью флоберовского экономного, сжатого стиля.

Литература

1. Жолковский А., Ямпольский М. Бабель/Babel. М., 1994.
2. Лекманов О. Самое главное: о русской литературе ХХ века. - М.: Rosebud Publishing, 2017. С. 209-223.
3. Щеглов Ю. К. Мотивы инициации и потустороннего мира в «Конармии» Бабеля // Поэзия и живопись. Сборник трудов памяти Н. И. Харджиева. М., 2000.

“Конармия” И. Э. Бабеля - это сборник небольших рассказов, связанных темой гражданской войны и единым образом повествователя.

“Конармия” написана на основе дневников Бабеля (когда он сражался в Первой конной армии). Сражался сам Бабель под именем Лютова.

На основании этого можно сделать вывод, что главный герой выражает мировоззрение самого Бабеля.

При внимательном рассмотрении дневник и рассказы оказываются непохожими. Но это можно понять. Форма отстранения автора Дневника от реальности, продиктованная в ситуации гражданской войны необходимостью самосохранения, в “Конармии” превращается в эстетический прием, дающий возможность, с одной стороны, - обнажить грубость и варварство казаков, а с другой - позволяющий акцентировать отчуждение еврейского интеллигента, пытающегося жить в чуждой ему, чудовищно жестокой жизни

Новелла «Мой первый гусь». Как и большинство новелл этого сборника написана от первого лица – Кирилла Васильевича Лютова.

Это видно буквально с первых же строк рассказа: «Ты грамотный?» спросил Савицкий, и узнал, что Лютов «грамотный» («кандидат прав Петербургского университета»), а ведь это армия рабочих крестьян. Он чужой.

Потом, когда он закричал ему: « Ты из киндербальзамов… и очки на носу», когда он смеясь воскликнул: «Шлют вас, не спросясь, а тут режут за очки», - Бабель был точен в изображении того как веками копившаяся классовая ненависть огрубляет человеческое поведение. Лютов смиренно и покорно сгибается перед казаками. Автор изобразил его поведение с иронией. Что-то есть в его страхе женственное. Чувствуя, что он здесь чужой, Лютов хочет стать своим. Для достижения этой цели, он бесстрастно убивает гуся. Когда победа, казалось, достигнута, когда казаки наконец говорят: «парень нам подходящий» - Лютов, торжествуя, читает им речь в газете, появляется ощущение,что победа-то его какая-то странная, неполная. «…Мы спали шестеро там, согреваясь друг от друга».

Конфликт тут внешний, и лишь в финале рассказа становится понятным, что бесстрастие мнимое. А в душе героя томление, «внутренний жар», «пылающий лоб». “ И только сердце, обагренное убийством, скрипело и текло” (“истекает голова убитого гуся под сапогом солдата). Это “сопровождение” любой войны. И это необходимо пережить. Между Лютовым и красноармейцами есть дистанция. В нем ещё осталось что-то человеческое. Этим и объясняется высокий слог финала.

В системе ценностей героя нет будущего. Есть только настоящее. Вся жизнь будто пульсирующее переживание. Наверное именно поэтому так важна жизнь, и так трагична смерть.

Бабелевский мир по сути раскрываемых в нем простейших общечеловеческих отношений трагичен - из-за постоянного вмешательства смерти в течение жизни.

Необычен пейзаж у Бабеля. «деревенская улица лежала перед

нами, круглая и желтая, как тыква, умирающее солнце испускало на небе свой розовый дух». Пейзажу задано два противоречащих тона: тепла и всеразрушающей смерти. Всё находится в движении. Отношения «неба» и земли» абсолютно независимы друг от друга. Так и получается, что состояние героя противоречиво. Он ведь делает этот поступок независимо от своего внутреннего состояния.

«Солнце падало на меня из-за зубчатых пригорков». Взаимосвязь тут между небесными и земными гранями опять предстает в необычной форме. Движение солнца вертикально. И эта вертикальность будто не оставляет выбора для главного героя своей прямолинейностью.

Так, мне кажется, пейзаж непосредственно связан с действиями героя.

Сюжета тем не менее как такого нет. . Бабель намеренно строит сюжет на видении мира, отражающем, главным образом, сознание одного человека - Лютова. Таким образом, автор “Конармии” освобождает себя от необходимости мотивации происходящего и, что важнее, от раскрытия логики собственно военных событий - для книги о войне “Конармия” содержит удивительно мало фабульного действия как такового. Сюжетный ряд строится таким образом, чтобы передать зрительное, слуховое восприятие главного героя..

Автор подчеркивает мгновенность, внезапность, отрывочности действий и отсутствие связи между ними. Чтобы показать всю ценность жизни. Этого он добивается использую глаголы совершенного видов: особенно - в глаголах стилистически нейтральных: “закричал”, “прокричал”, “произнес”. Может усиливаться словом “вдруг”, которое чаще всего употребляется именно рядом с нейтральными глаголами речи. Порою действия бессмысленны и оборванны: «…подошел ко мне совсем близко, потом отскочил в отчаянии и побежал в первый двор». Все внутренне-смятенное состояние человека выражено здесь в действии, и наблюдатель-автор, ничего не объясняя, как бы механически восстанавливает последовательность этих безумных “шагов” и “жестов”, логически не связанных между собой. Всё как бы построено по схеме краткости. Структура стиля Бабеля предсталение живого мира как нечто осколочное и оборван, нет в нем цельности.

Повествование ведется на литературном языке. Но тем не мене стилевой рисунок словесной формы пестрый и разноголосый. Во многом этому способствуют казаки, вводя в разговор естественную живую речь: «…обязаны вы принять этого человека к себе в помещение и без глупостев, потому этот человек пострадавший по ученой части...»

Во всех рассказах “Конармии” есть присутствие самого автора, который вместе с ее героями прошел трудный путь к постижению смысла этой кровавой борьбы. В описаниях событий есть жестокая правда могучего кровавого потока жизни.