Константин рудаков художник как подписывал свои работы

Когда говорят о традициях ленинградской школы графиков, имеют в виду не только искусство В. В. Лебедева, В. М. Конашевича, Н. А. Тырсы, но и незаурядные произведения художника К. И. Рудакова, который к тому же почти двадцать лет (1930-49) преподавал на графическом отделении ИНПИИ- ИЖСА в Ленинграде.

У Рудакова были замечательные учителя. В Царском Селе он учился у знаменитого П. П. Чистякова, затем занимался в частной студии В. Е. Савинского и в мастерской Д. Н. Кардовского. Каждый из этих прекрасных педагогов считал основой всякого искусства рисунок, и поэтому Рудаков получил на их занятиях хорошую школу рисования - высокую культуру линии, штриха, формы. Далее он посещал Новую художественную мастерскую, где тогда преподавали Б. М. Кустодиев, Е. Е. Лансере, М. В. Добужинский. С некоторыми перерывами он учился в АХ (1913-22), то работая инструктором художественной студии для рабочих (1918- 20), то преподавая математику (еще одна профессия Рудакова) морякам Балтийского флота.

За годы учебы он нашел свой путь в многообразии течений: его привлекло классическое направление с опорой на натуру и традиционные техники графики.

С 1923 г. Рудаков начинал работать самостоятельно для сатирических журналов "Смехач", "Бегемот", "Крокодил", пробовал себя и в детской книге. Постепенно он перешел к станковой графике, создав большой цикл "Нэпманы" (1928-32). В этом произведении стирается присущая художнику ранее критическая оценочность взгляда, усложняется психологичность персонажей. Графическому стилю Рудакова присуща живописность. Владея в совершенстве многими техниками (акварель, пастель, гуашь, литография, офорт, сухая игла, монотипия, гравюра на целлулоиде), он предпочитает красочные - акварель, цветную печать (литографию и монотипию), тушь, гуашь, их комбинации на водной основе. Циклы станковых произведений - "Запад" (1932-34), "Обнаженные натурщицы" (1930-е)-демонстрируют виртуозность мастера, который любой случайный затек краски умеет превратить в органичный элемент композиции.

Из всех жанров Рудаков особенно любил портрет. Он умел тонко передать живые черты индивидуального и типического в человеческом облике. Редкий дар психологизации проявился в работах 1930-х гг., когда Рудаков иллюстрировал романы Э. Золя ("Разгром", "Нана"), новеллы и романы Ги де Мопассана ("Пышка", "Милый друг", "Жизнь" и др.), литературная ткань которых строится именно на психологических нюансах, душевном состоянии персонажей. С этими иллюстрациями Рудаков вошел в историю книжной графики, хотя не менее известны его работы для произведений русской классики - пушкинского "Евгения Онегина" (1934), романа Л. Н. Толстого "Война и мир" (1941-48) и др.

Интересны театральные работы Рудакова - эскизы костюмов и грима, рассчитанные на конкретных исполнителей в постановках "Горе от ума" (1940-41) для Ленинградского академического театра драмы им. А. С. Пушкина (1940-41), "Много шума из ничего" У. Шекспира (1943, не осуществлена), "Свадьба" А. П. Чехова (1942) для Ленинградского театра эстрады. Удача этих работ заключена в том же портретно-психологическом подходе художника, когда отдельные элементы костюма или обстановки создают вокруг героя явно ощутимый "воздух времени".

Кити, Иллюстрация к роману Л. Н. Толстого "Анна Каренина". 1945


Дюруа и Клотильда. Иллюстрация к роману Ги де Мопассана "Милый друг". 1936


Нана. Иллюстрация к роману Э. Золя "Нана" 1937


Фома Гордеев и купец Маякин. Иллюстрация к роману М. Горького "Фома Гордеев". 1948

"Горе. У художника ничто не проходит бесследно. Когда лондонская публика вскоре после этого смотрела пьесу Шекспира «Король Джон», всех растрогал образ юного принца Артура, очаровательного мальчика, одновременно наивного, мудрого и мужественного. Он погибает, став жертвой властолюбия короля, которому он мешает, как законный претендент на престол. Публика смотрела на это, думая о чудовищной жестокости королей, для которых нет ничего святого. Она с сочувствием слушала скорбные возгласы королевы Констанции:
…Сын мой
Артур, и он погиб. Я не безумна,
Но разума хотела бы лишиться,
Чтоб ни себя, ни горя своего
Не сознавать.
Взволнованные зрители не знали, что им передалась скорбь поэта, который должен был излить свое горе. Шекспир, по-видимому, не написал элегии на смерть сына. Среди сонетов нет ни одного, который отразил бы это семейное несчастье. Но горе отца получило выражение в строках, полных такого отчаяния, которое не остановилось даже перед богохульством.
Вслушайтесь в слова королевы Констанции, и до вас дойдет голос пораженного горем Шекспира:
Отец наш кардинал, вы говорили,
Что с близкими мы свидимся в раю:
Раз так, я сына своего увижу!
От Каина, от первого младенца,
До самого последнего, вчера
Рожденного на свет, земля не знала
Прелестней существа! Но червь тоски
Пожрет нераспустившуюся почку
И сгонит красоту с его лица,
И станет бледным он, как тень, худым,
Как лихорадящий, и так умрет,
И в небесах его я не узнаю,
И, значит, никогда уж, никогда
Не видеть мне прекрасного Артура!
Эмиль Золя в романе «Творчество» изобразил художника, в котором страсть к искусству была так сильна, что он сел писать своего только что скончавшегося ребенка. Золя не выдумал этот эпизод.
Шекспир не мог не страдать, видя агонию сына. Но взгляд поэта запечатлевал все: и смертельную бледность, и худобу маленького тельца, и роковой приступ лихорадки, сведшей мальчика в могилу.
Сына Шекспира звали Гамнет. Сколько раз повторял он потом это имя, может быть самое дорогое для него из всех имен на свете! И, вероятно, скорбная память о сыне привлекла потом внимание Шекспира к герою, у которого было такое же имя. Гамнет и Гамлет - разные написания одного и того же имени. Сын - это путь всякого человека в бессмертие его рода. Шекспиру это не было суждено. Но имя своего сына он сделал бессмертным".

Благодарю Вас за отзыв.

Русский и советский художник-график, иллюстратор, педагог. Член Ленинградского Союза художников (1932, ЛССХ).

Константин Иванович Рудаков родился в Санкт-Петербурге в семье художника-декоратора Мариинского театра. Занимался в частных студиях у П. Чистякова и В. Савинского, в «Новой художественной мастерской» у М. Добужинского, Е. Лансере, Б. Кустодиева. В 1918-1922 годах учился в Академии художеств в Петрограде (ПГСХУМ-ВХУТЕИН) на архитектурном и живописном факультетах. Окончил институт по мастерской Д. Кардовского с присвоением звания художника живописи.

С 1918 года участвовал в выставках, был членом «Мира искусства», «Общины художников», АХРР. В 1920-е много работал в области сатирической графики для журналов «Бегемот», «Крокодил», «Смехач», «Чиж», «Еж». Позднее занимался станковой графикой, создав в 1930-е годы серии «Запад», «Нэпманы», «Обнаженные натурщицы». Известность и признание получил как иллюстратор произведений русской и европейской классики: «Евгений Онегин» А. С. Пушкина (1934), «Нана» Э. Золя (1935-1937), «Милый друг» Г. де Мопассана (1935-1937), «Щелкунчик» А. Гофмана (1937), «Анна Каренина» (1942-1945) и «Война и мир» (1941-1948) Л. Н. Толстого, «Ревизор» Н. В. Гоголя (1948), «Манон Леско» А. Прево (1948) и других.

С 1929 года до конца жизни преподавал в ЛИЖСА, а также на графическом отделении Ленинградского института инженеров коммунального строительства. Работал в Экспериментальной литографской мастерской ЛОСХ (1938-1940). В 1940-х создал эскизы костюмов к постановкам «Горе от ума» А. С. Грибоедова для Ленинградского академического театра драмы им. А. С. Пушкина, «Свадьба» А. П. Чехова (1942) и «Много шума из ничего» У. Шекспира (1943, не осуществлена) для Ленинградского театра эстрады. В годы Великой Отечественной войны и блокады создал серию портретов бойцов ПВО, работал над театральными декорациями, исполнял живописные панно для городских площадей и улиц, сотрудничал в журнале «Костёр».

В 1944 году принял участие в выставке пяти работавших в блокаду художников в Русском музее (В. М. Конашевич, В. В. Пакулин, А. Ф. Пахомов , К. И. Рудаков и А. А. Стрекавин). Позднее, в феврале 1945 года они экспонировались в Москве.

Произведения художника находятся в Государственном Русском музее, Третьяковской галерее, в многочисленных музеях и частных собраниях в России и за рубежом.

Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра.

"Горе. У художника ничто не проходит бесследно. Когда лондонская публика вскоре после этого смотрела пьесу Шекспира «Король Джон», всех растрогал образ юного принца Артура, очаровательного мальчика, одновременно наивного, мудрого и мужественного. Он погибает, став жертвой властолюбия короля, которому он мешает, как законный претендент на престол. Публика смотрела на это, думая о чудовищной жестокости королей, для которых нет ничего святого. Она с сочувствием слушала скорбные возгласы королевы Констанции:
…Сын мой
Артур, и он погиб. Я не безумна,
Но разума хотела бы лишиться,
Чтоб ни себя, ни горя своего
Не сознавать.
Взволнованные зрители не знали, что им передалась скорбь поэта, который должен был излить свое горе. Шекспир, по-видимому, не написал элегии на смерть сына. Среди сонетов нет ни одного, который отразил бы это семейное несчастье. Но горе отца получило выражение в строках, полных такого отчаяния, которое не остановилось даже перед богохульством.
Вслушайтесь в слова королевы Констанции, и до вас дойдет голос пораженного горем Шекспира:
Отец наш кардинал, вы говорили,
Что с близкими мы свидимся в раю:
Раз так, я сына своего увижу!
От Каина, от первого младенца,
До самого последнего, вчера
Рожденного на свет, земля не знала
Прелестней существа! Но червь тоски
Пожрет нераспустившуюся почку
И сгонит красоту с его лица,
И станет бледным он, как тень, худым,
Как лихорадящий, и так умрет,
И в небесах его я не узнаю,
И, значит, никогда уж, никогда
Не видеть мне прекрасного Артура!
Эмиль Золя в романе «Творчество» изобразил художника, в котором страсть к искусству была так сильна, что он сел писать своего только что скончавшегося ребенка. Золя не выдумал этот эпизод.
Шекспир не мог не страдать, видя агонию сына. Но взгляд поэта запечатлевал все: и смертельную бледность, и худобу маленького тельца, и роковой приступ лихорадки, сведшей мальчика в могилу.
Сына Шекспира звали Гамнет. Сколько раз повторял он потом это имя, может быть самое дорогое для него из всех имен на свете! И, вероятно, скорбная память о сыне привлекла потом внимание Шекспира к герою, у которого было такое же имя. Гамнет и Гамлет - разные написания одного и того же имени. Сын - это путь всякого человека в бессмертие его рода. Шекспиру это не было суждено. Но имя своего сына он сделал бессмертным".

Благодарю Вас за отзыв.

(М.: Галеев-Галерея, 2015) - художника, чье имя вошло в золотой фонд русской книжной иллюстрации ХХ века. В книге впервые сделана попытка анализа всего творческого развития художника,от самых ранних рисунков, созданных под влиянием мастеров Ренессанса, до поздней живописи конца 1940-х годов.

Сороковые годы стали для Рудакова творческим и жизненным испытанием. Война принесла в его жизнь всеобщую и личную трагедию. Долгое время он считал, что в 1941 году погиб на фронте его старший сын Константин. И сам художник, и его жена не оставили Ленинград и прошли через все тяготы и лишения блокады. Общее горе их сблизило. Поддерживая друг друга, они мужественно переживали военное лихолетье. Выручало творчество. Восприятие действительности у Рудакова сделалось более драматичным, интерес к личному и внутреннему миру человека - глубже. Он написал несколько портретов жены, девочки, женщин-бойцов МПВО и автопортрет. Рудаков изображал себя не раз, но все попытки создать свой образ оказывались не столь удачными, художник как-то приземлял себя. Автопортрет 1944 года написан по-другому - он наполнен чувствами и настроением, живыми сложным. Наверное, впервые художник оставлял портрет для потомков и писал его, пытаясь сохранить и свой облик, и свое состояние, и присущий его натуре артистизм. Необычен и портрет жены. Впервые он написал модель просто такой, какой она представала перед ним каждый день. Женщина выглядит на портрете немного отстраненной и какой-то неуверенной, чем-то глубоко обеспокоенной. И еще один портрет, выделяется из произведений, созданных в годы блокады. Портрет девочки (1943) раскрывается не сразу, кажется слишком простым, но постепенно за внешней непритязательностью формы обнаруживается точно психологически охарактеризованный образ: детский костюм и выражение глаз почти взрослого человека.

29 июля 1942 года в Советском Союзе учредили три новых ордена - Суворова, Кутузова и Александра Невского. Примечательно, что приказ об их учреждении вы шел на следующий день после подписания Сталиным знаменитого приказа № 227, известного в войсках как приказ « Ни шагу назад!». Своеобразное «канонизирование» личностей, сыгравших выдающуюся роль в русской военной истории, - тонко продуманный ход идеологической пропаганды, призванной повысить самосознание нации, вселить надежду в победу. Рудаков написал несколько исторических портретов: Петра I, А.В. Суворова, М.И. Кутузова в свойственной ему манере, без бравурности и репрезентативности, с подчеркнутым интересом к психологической характеристике образа.

Портреты - лишь небольшая часть того, что создал художник за годы войны. Осенью 1942 года он взялся, например, за написание большого панно для оформления Ленинграда к ХХV годовщине Октября. История его создания сохранилась в воспоминаниях Т.Ф. Бело цветовой: для работы им «было предоставлено помещение Дворца культуры имени С.М. Кирова. … У Рудакова очень большое панно, полное горя и смятения. Семья беженцев - мать и четверо детей - на фоне зарева пожарища спешит уйти от гибели. Впечатление … сильное, но не тяжелое: верилось, что люди спасутся. … Комиссия … для осмотра панно Рудакова решила подняться на хоры. Некоторое время прошло в полном молчании. Потом сверху послышался тихий плач. Константин Иванович быстро поднялся наверх. Долго они там оставались. … Потом … разговор шел о том, что это панно нельзя вывешивать на улице, что гораздо сохраннее оно будет в зале Василеостровского райсовета. Порешили на том, что во время праздника … оно повесит на улице, а потом будет взято в райсовет. … Однако судьба … панно была трагична: на второй же день во время воздушного налета были сброшены две бомбы, от первой оно было задето … второй - разорвано на куски» . В том же 1942 году в Ленинграде возобновилось издание детского журнала «Костер». Вместе с художниками В.М. Конашевичем, С.М. Мочаловым, Ю.Н. Петровым Рудаков стал в нем активно сотрудничать.

В военные годы Рудаков делал эскизы костюмов и декораций для театральных спектаклей. Для театра он начал работать еще в довоенные годы во времена своего расцвета и широкого признания. Тогда он сделал эскизы костюмов к комедиям А.П. Чехова «Свадьба» для Ленинградского театра эстрады и А.С. Грибоедова «Горе от ума» для Государственного академического театра драмы имени А.С. Пушкина (ныне - Александринский театр).

Последнюю постановку Рудаков делал вместе с архитектором Е.И. Катониным, который писал: «В сезон 1940/1941 года было поручено оформление комедии “Горе от ума” А.С. Грибоедова в Ленинградском академическом театре драмы имени А.С. Пушкина. Над постановкой работали талантливые режиссеры Н.С. Рашевская и Л.С. Вивьен. Работа над спектаклем шла радостно, дружно и очень интересно. Мне как художнику-архитектору пришлось решать всю тектоническую часть, а Рудакову - типаж и костюмы. И то, и другое нам удалось сделать успешно, потому что Рудаков как чуткий, большой мастер глубоко понял общий замысел, и его действующие лица совершенно срослись с архитектурным фоном спектакля, отразив ярко эпоху и быт. Работая над гримом и костюмами, Рудаков шел и от фактуры исполнителей, актеров. Рисовал их, писал акварелью, искал цветового слияния костюмов и грима с задуманной архитектурой интерьера дома Фамусова. … Рудаков создавал портретные характеристики действующих лиц - живые и острые, которые органически влились в общий замысел и помогли решить спектакль в едином стилевом и объемно-пространственном ключе. Рисунки Рудакова помогали и актерам в поисках образа» . В том же направлении художник продолжал делать эскизы декораций и костюмов и в блокадном Ленинграде, где остался только один театр - Ленинградский театр музыкальной комедии, на сцене которого в 1943 году в оформлении Рудакова шла оперетта И. Кальмана «Принцесса цирка». Условия военного времени не позволили осуществить проект художника полностью, но и сохранившийся эскизный материал дает представление об остроумно задуманных костюмах и мизансценах, в цветовом решении которых эффектно передана атмосфера циркового представления. Параллельно Рудаков увлекся созданием художественного оформления постановки комедии В. Шекспира «Много шума из ничего», которую собирался осуществить режиссер П.К. Вейсбрем.

Парочка. Из серии «Нэп». 1920-е Бумага, акварель, белила, итальянский карандаш. Частное собрание, Москва

Примечательно, что режиссер и художник встретились в Большом драматическом театре, где тогда располагалась организованная для творческих работников столовая Худфонда. В течение года Рудаков подготовил более двадцати эскизов костюмов и нескольких декоративных панно, продуманных как единый гармоничный и совершенно уникальный ансамбль. Необычность его состояла в том, что художник, увлекшись литературным материалом, создал образы героев, наделив их конкретными портретными и очень остроумными характеристиками, и затем одел их в соответствующие костюмы. Постановка спектакля, задуманная несвоевременно, не состоялась. Но осталась замечательная серия изысканных, написанных акварелью и гуашью камерных произведений по мотивам комедии Шекспира, живущая самостоятельной, не связанной с театром жизнью. Впервые они стали украшением знаменитой состоявшейся в Ленинграде в 1944 году и в Москве в 1945-м выставки пяти художников-блокадников В.М. Конашевича, В.В. Пакулина, А.Ф. Пахомова, К.И. Рудакова, А.А. Стрекавина и получили высокую оценку одного из самых взыскательных критиков - И.Э. Грабаря.

В военное время Рудаков продолжал создавать портреты литературных героев классических произведений русской литературы, которые впоследствии превратились в его творчестве в особый тип книжного рисунка. Он выбрал три романа - «Евгений Онегин» А.С. Пушкина, «Анна Каренина» и «Война и мир» Л.Н. Толстого. Над каждым из этих произведений художник работал практически до конца жизни, настолько неисчерпаемый материал они давали ему для того, чтобы высказать свои сокровенные мысли. К одним и тем же героям и ситуациям он возвращался многократно, и каждый раз находил новые оттенки в цвете или тоне произведения, в движении фигур, мимике, жестах, которые усиливали или уточняли эмоциональное состояние или характер героев.

Послевоенные годы стали для Рудакова новым жизненным испытанием. Он узнал, что его сын Константин не погиб, а попал в плен. После освобождения примкнул к польской подпольной освободительной «Армии Крайовой» и вместе с ее активиста ми эмигрировал в Великобританию. Рудаков второй раз попрощался с сыном навсегда. Несомненно, что для него сложившаяся ситуация оказалась трагедией. Он хорошо понимал, что судьба сына может негативно отразиться на положении в обществе его самого, жены и младшего сына.

«Какая встреча!». Шарж на Н.А. Тырсу. 1939. Бумага, акварель, тушь, белила. Собрание семьи Н.А. Тырсы, Санкт-Петербург

Спасло Рудакова творчество, которое он не оставлял ни при каких обстоятельствах. Теперь художник сосредоточился на русской классике. Он обратился к произведениям А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева. Изменились и принципы иллюстрирования, и это сразу отметили современники. Близко знавший Рудакова художник Ю.М. Непринцев писал, что «он едва ли не первым … нашел и развил новый творческий прием. … Он отказался от прямого иллюстрирования и все чаще строил свое раскрытие литературного произведения на создании галереи тонко охарактеризованных портретов. И даже в тех рисунках, в которых художник внимательно следовал за сюжетом повествования, он все свое внимание уделял не самой ситуации, а литературным образам. Вот эта способность проникать в образный строй книги, создавать емкие психологические портреты, подчиняясь не тексту, а духу произведения, есть отличительная черта Рудакова как иллюстратора».

Внешне казалось, что жизнь художника успешна по-прежнему. О судьбе старшего сына знали некоторые его коллеги. Публично никто не обсуждал сложившуюся ситуацию, но слухи ходили. Всплыла даже настоящая фамилия отца художника - Яринский, под которой якобы попал в польское освободительное движение Константин. Сам художник никогда ничего не комментировал. Жил так, как жил до войны. Но что-то в нем все-таки надломилось. Он взялся, например, за иллюстрирование романа Горького «Фома Гордеев» и создал добротное произведение, но не «рудаковское», а какое-то идейно выдержанное и правильное. Изменился и изобразительный язык, он стал подробным и скучным. Исчезла искрометность импровизации и юмор, которыми всегда отличались его предвоенные произведения. В 1948-1949 годах Рудаков создал иллюстрации к поэме Пушкина «Полтава» (1949), к романам А.Ф. Прево «Манон Леско» (1948) и М. Сервантеса «Дон Кихот» (1949). Все они отмечены необычайным мастерством владения техникой акварели и гуаши. Его умением восхищались многие. Художник Непринцев писал, что именно акварель и гуашь были особенно близки и созвучны дарованию художника.

Произведения Рудакова отличаются удивительной свежестью письма, тонким пониманием цветового пятна. Необыкновенно богатая по своим тональным возможностям акварель помогала … добиваться сильных, полнозвучных и эмоциональных образов». Среди произведений конца сороковых годов все-таки самыми значительными остались галереи портретов героев романов Л.Н. Толстого «Война и мир», А.С. Пушкина «Евгений Онегин», И.С. Тургенева «Дворянское гнездо». Именно в этих работах ему более всего удалось передать обаяние благородных и чистых характеров. Как немногим другим художникам, ему удалось избежать идеологического давления времени, требующего острых социальных характеристик героев. Он не «осовременил» их, остался верным духу литературных произведений, чем еще раз подтвердил свою репутацию истинного художника.

Двадцать лет жизни посвятил Рудаков педагогической деятельности. Будучи одним из ведущих профессоров Академии художеств, он во многом способствовал возрождению и развитию художественной школы. Особенно велика заслуга Рудакова в подготовке художников-графиков. Вместе с известными мастерами графического искусства П.А. Шиллинговским и И.Я. Билибиным он начал преподавать в образованной при живописном факультете Всероссийской Академии художеств графической мастерской. Три ярких и разных по творческим устремлениям художника создали систему подготовки мастеров станковой и книжной графики. Их опыт дал возможность в 1949 году открыть в Академии художеств уже специальный графический факультет, который и в настоящее время продолжает воспитывать художников-графиков.

Рудаков вел в графической мастерской, а затем уже на графическом факультете, рисунок, акварель и литографию. В своей педагогической практике он следовал традициям своих учителей П.П. Чистякова и Д.Н. Кардовского. Особенное внимание он уделял овладению техникой рисунка, считая его основой успеха и в живописи. В учебной программе, составленной в 1938 году, он писал: «Художнику-графику в повседневной практике, как и каждому художнику вообще, необходимо полное овладение рисунком и подчинение его для своих творческих задач, построенных исключительно на формах реальных образцов. Поэтому считаю необходимым строить работу с натуры так, чтобы студента, будущего мастера приучить к разнообразию форм в жизни».

Он был любимым и доступным профессором. На занятиях мастер часто работал вместе со студентами. Рисовал или писал иногда целые постановки, иногда отдельные детали. Такие показы давали возможность студентам постепенно понять и запомнить как отдельные приемы, так и все стадии работы художника над натурой. Эти знаменитые «сеансы» профессора надолго запомнились многим его воспитанникам, так же, как и рисование по их заявкам. Рудаков регулярно показывал и обсуждал с учениками свои новые работы. Живые и заинтересованные анализы произведений учителя превращались в своеобразные занятия по композиции, рисунку, живописи. Несомненным достоинством Рудакова-педагога было и то, что он никогда не навязывал своих взглядов и творческих приемов. В каждом из своих учеников он видел индивидуальность и стремился развить особенности их дарований. Наверное, поэтому у него не было эпигонов, у него были ученики, из которых выросли оригинальные художники, такие как И. Ершов, Б. Кожин, В. Кортович, В. Петрова, Л. Подлясская, М. Таранов, А. Харшак. Под влиянием Рудакова сложились и художники, пришедшие в Академию художеств после Великой Отечественной войны. Они учились у мастера недолго, но все с благодарностью вспоминали его уроки. Это И. Богдеско, А. Джанаев, В. Звонцов, С. Подервянский, А. Последович, В. Свешников и многие другие. Под влиянием Рудакова, как отмечали многие, у них выработалось понимание изобразительного искусства.

Рудаков - один из самых ярких художников-графиков первой половины ХХ века. Его творчество - подлинное художественное явление. Его имя по праву стоит в одном ряду с такими выдающимися мастерами, как Г.С. Верейский, В.В. Лебедев, В.М. Конашевич, Н.А. Тырса, Н.Ф. Лапшин, А.Ф. Пахомов. Он ввел в искусство образ литературного героя, тонко психологически охарактеризованного, свободного от идеологической тенденциозности времени, что являлось значительным достижением в 30-е и 40-е годы. Художник принес в русское графическое искусство высокую художественную культуру, виртуозное мастерство рисовальщика, литографа и акварелиста.