План-конспект урока по литературе (8 класс) на тему: Конспект по литературе на тему: "И. Шмелев. Слово о писателе. Рассказ "Как я стал писателем" - воспоминание о пути к творчеству". Становление характера писателя в рассказе И.С. Шмелёв

И.С. Шмелев – талантливый русский писатель XX века. Увлечения Шмелева были разнообразными. Помимо обучения на юридическом факультете Московского университета, он интересовался ботаническими открытиями К. Тимирязева. Первый его литературный труд - зарисовка из народной жизни «У мельницы», затем были рассказы, повести. Началась переписка с Горьким. Главной заслугой и новаторством писателя было перевоплощение в своего героя. Кроме того, его отличает тематическое разнообразие произведений: дворянская усадьба и артистическая интеллигенция, тихое житье прислуги и пр.

Рассказ И.С. Шмелева «Как я стал писателем» можно отнести к дневниковым записям или воспоминаниям. Также это произведение полностью автобиографично. Оно было написано в 1895 году и опубликовано в журнале «Русское обозрение». В нем рассказывается об истории создания и публикации самого первого произведения автора - зарисовок из народной жизни «У мельницы». Рассказ «Как я стал писателем» хорошо передает время и жизнь человека внутри общества. Шмелев показывает, как начинался его путь, как подошел писатель к своему первому рассказу, как помогли ему уроки литературы, работа над сочинением.

Рассказ начинается с прямого объяснения автора, свое становление писателем он объясняет так: «Вышло это так просто и неторжественно, что я и не заметил. Можно сказать, вышло непредумышленно. Теперь, когда это вышло на самом деле, кажется мне порой, что я не делался писателем, а будто всегда им был, только - писателем «без печати».

Далее писатель углубляется в детские воспоминания. Он вспоминает нянькины слова: «- И с чего ты такая балаболка? Мелет-мелет невесть чего... как только язык у тебя не устает, балаболка!..». Вспоминает детские игрушки, кубик с ободранной картинкой, складная азбучка с буквой, солнечный луч на стенке, дрожащий зайчиком. Также всплывают в памяти писателя ветка живой березки, выросшей вдруг в кроватке у образка, зеленой такой, чудесной, краска на дудочке из жести, расписанной ярко розами, запах и вкус ее, смешанный с вкусом крови от расцарапанной острым краем губки, черные тараканы на полу, собравшиеся залезть ко мне, запах кастрюльки с кашкой... Боженька в уголке с лампадкой, лепет непонимаемой молитвы, в которой светится «деворадуйся»...

Автор говорит о том, что разговаривал с игрушками, которые пахли «лесом», в котором «волки». Но и «лес», и «волки» были для него особенными, своими. Все было живым для маленького Шмелева: доски, пилы, метла и даже половая тряпка, которую мальчик утешал, потому что та стояла в углу «наказанная». Все казалось ему живым, все рассказывало сказки! За его постоянную болтовню прозвали Шмелева в первом классе гимназии «римским оратором», и кличка эта держалась довольно долго.

Все это был «дописьменный» период жизни писателя, за которым вскоре пришел и «письменный».

В третьем классе, увлекшись романами Жюля Верна, мальчик написал свою первую «поэму» о путешествии всех его учителей на луну на воздушном шаре, сделанных из необъятных штанов его латиниста Бегемота. «Поэма» даже имела успех, а затем попала в руки инспектору. Конечно, инспектор не стал нахваливать Шмелева за его произведение, он привел мальчика в пустынный зал, где был иконостас у окон и стал говорить сквозь зубы ужасным, свистящим голосом, втягивая носом воздух, как самый холодный англичанин: «И ссто-с такое... и сс... таких лет, и сс... так неуваззытельно отзываесса, сс... так пренебреззытельно о сстарссых... о наставниках, об учителях... нашего почтенного Михаила Сергеевича, сына такого нашего великого историка позволяете себе называть... Мартысской!.. По решению педагогического совета...» Само собой, за этими словами последовало наказание: на шесть часов на «воскресенье».

Маленький Шмелев так быстро и пышно расцвел на сочинениях, что к описанию храма Христа Спасителя как-то приплел поэта и печальника Надсона. Слова этого поэта вспомнились мальчику, когда она захотел выразить чувство душевного подъема, которое испытываешь, когда стоишь под глубокими сводами: «Друг мой, брат мой... усталый, страдающий брат,/ Кто б ты ни был - не падай душой:/ Пусть неправда и зло полновластно царят/Над омытой слезами землей..» После этого молодого писателя вызвали под кафедру и начали пилить: «Ссто-с такое?! Напрасно сситаете книзки, не вклюсенные в усенисескую библиотеку! У нас сеть Пускин, Лермонтов, Дерзавин... но никакого вашего Надсона... нет! Сто такой и кто такой... На-дсон. Вам дана тема о храме Христа Cпасителя, по плану... а вы приводите ни к сселу ни к городу какого-то «страдающего брата»... какие-то вздорные стихи! Было бы на четверку; но я вам ставлю три с минусом. И зачем только тут какой-то «философ»... с «в» на конце! - «филосов-в Смальс»! Слово «философ» не умеете написать, пишете через «в» философию пускаетесь? И во-вторых, был Смайс, а не Смальс, что значит - свиное сало! И никакого отношения он, как и ваш Надсон, ко храму Христа Спасителя не имели! Три с минусом! Ступайте и задумайтесь». Но Шмелев решил отстоять свое и сказал, что это у него лирическое отступление, например, как у Гоголя. В ответ Николай Иваныч скорчил гримасу, называемую у него «улыбкой» и произнес: «Ах, во-от вы ка-ак... Гоголь!.. или, может быть, гоголь-моголь? Вот как... Дайте сюда тетрадку...» И Николай Иваныч безжалостной рукой исправил три с минусом на кол. После такого замечательного случай Шмелев возненавидел Надсона и философию. Этот злополучный кол испортил мальчику оценки, он не был допущен к экзаменам и остался на второй год. Но, тем не менее, Шмелев не отчаивался.

На второй год мальчик попал к другому словеснику, Федору Владимировичу Цветаеву, который дал мальчику свободу писать так, как он хочет. Ему доставляло огромное удовольствие писать классные сочинения на поэтические темы: «Утро в лесу», «Русская зима», «Осень по Пушкину», «Рыбная ловля», «Гроза в лесу». Это было в сотни раз лучше, чем задавал Николай Иваныч: «Труд и любовь к ближнему, как основы нравственного совершенствования», «Чем замечательно послание Ломоносова к Шувалову «О пользе стекла» и «Чем отличаются союзы от наречий».

Новый учитель полюбился Шмелеву. Цветаев любил ни с того ни с сего читать Пушкина, да так, что даже самые черствые дети проникались чувством. Федор Владимирович ставил Шмелеву пятерки за «рассказы», говоря: «Вот что, муж-чи-на. У тебя есть что-то... некая, как говорится, «шишка». Притчу о талантах... помни!»

Он был единственным из наставников, с кем мальчик поменялся карточками, когда учителя хоронили – он плакал. И Цветаев остался в сердце мальчика на всю жизнь.

И, наконец, третий период – «печатный».

Незаметно от классных сочинений на поэтические темы Шмелев перешел к собственному. Случилось это, когда он кончил гимназию. Летом, рыбача на глухой речушке, мальчик попал на омут, у старой мельницы, где жил глухой старик. Картина эта напоминала ему пушкинскую «Русалку», и что-то в этом пейзаже поразило его. И – прошло. В ту осень из-за холеры все занятия были отменены, а что-то - не приходило. И только во время подготовки на аттестат зрелости что-то опять появилось! Мальчик сразу вспомнил омут, мельницу, плотину, обрывы, рябину… Он отшвырнул все книги и в тот же вечер написал большой рассказ. Заглавие пришло к автору само – «У мельницы».

Рассказ был жуткий и с житейской драмой. Шмелев сделал себя свидетелем развязки так ярко, что поверил собственной выдумке. Но тут появилась проблема: как опубликовать этот рассказ? И писатель вспомнил, что видел на Тверской вывеску «Русское обозрение», ежемесячный журнал. Но он совсем ничего не знал об этом журнале и вот, наконец, отправился на Тверскую искать его.

Шмелев пришел туда прямо после уроков, в тяжелом ватном пальто. Швейцар сказал ему: «Пожалуйте... желают вас сами видеть». Мальчик сорвался с диванчика и вступил в святилище. Все в кабинете главного редактора казалось мальчику огромным: и стены, и шкаф, и письменный стол, и пальма. Редактором был приват-доцент Московского университета Анатолий Александров. Он сказал мальчику зайти месяца через два.

Шмелев заглянул туда в самый разгар экзаменов, но оказалась, что надо было заглянуть «месяца через два». Но он не заглянул, он уже стал студентом, и его затянуло совсем другое.

Удивительно, что через некоторое время пришел конверт из издательства, где студента Шмелева просили туда заглянуть. Он пришел, и редактор заявил ему: «Поздравляю вас, ваш рассказ мне понравился. У вас довольно хороший диалог, живая русская речь. Вы чувствуете русскую природу. Пишите мне». Эти слова не произвели на Шмелева особого впечатления, через пару дней он о них забыл и не понял, что стал писателем.

Еще через какое-то время в руки к Шмелеву попал журнал «Русское обозрение», где он нашел свой рассказ, без единого пропуска или поправки. Радости не было предела, но только лишь несколько дней. Потом маленький писатель снова забыл об этом.

Затем новое приглашение редактора. Он пришел, не зная, зачем. А редактор вручил мальчику гонорар в восемьдесят рублей, которые стали для молодого писателя настоящим потрясением. Потом редактор стал задавать вопросы о журнале, но мальчику было немного стыдно, потому что кроме номера за июль он больше ничего и не видел. Также редактор порекомендовал Шмелеву Константина Леонтьева в качестве писателя.

Шмелев ушел из издательства охмеленный чувством, что за всем этим случайным стоит что-то великое и необычайно важное. Его буквально охватила волна новых эмоций: «взглянул на свою фамилию под рассказом, - как будто и не моя! Было в ней что-то новое, совсем другое. И я - другой. Я впервые тогда почувствовал, что - другой. Писатель? Это я не чувствовал, не верил, боялся думать. Только одно я чувствовал: что-то я должен сделать, многое узнать, читать, вглядываться и думать... - готовиться. Я - другой, другой».

«без печати».

Помнится, нянька, бывало, говорила:

И с чего ты такая балаболка? Мелет-мелет невесть чего... как только язык у тебя не устает, балаболка!..

Живы во мне доныне картинки детства, обрывки, миги. Вспомнится вдруг игрушка, кубик с ободранной картинкой, складная азбучка с буквой, похожей на топорик или жука, солнечный луч на стенке, дрожащий зайчиком... Ветка живой березки, выросшей вдруг в кроватке у образка, зеленой такой, чудесной. Краска на дудочке из жести, расписанной ярко розами, запах и вкус ее, смешанный с вкусом крови от расцарапанной острым краем губки, черные тараканы на полу, собравшиеся залезть ко мне, запах кастрюльки с кашкой... Боженька в уголке с лампадкой, лепет непонимаемой молитвы, в которой светится «деворадуйся»...

Я говорил с игрушками - живыми, с чурбачками и стружками, которые пахли «лесом» - чем-то чудесно- страшным, в котором «волки».<...>

Но и «волки» и «лес» - чудесные. Они у меня мои.

Я говорил с белыми звонкими досками - горы их были на дворе, с зубастыми, как страшные «звери», пилами, с блиставшими в треске топорами, которые грызли бревна. На дворе были плотники и доски. Живые, большие плотники, с лохматыми головами, и тоже живые доски. Все казалось живым, моим. Живая была метла, - бегала по двору за пылью, мерзла в снегу и даже плакала. И половая щетка была живая, похожая на кота на палке. Стояла в углу- «наказана». Я утешал ее, гладил ее волосики.

Все казалось живым, все мне рассказывало сказки , - о, какие чудесные! <...>

Должно быть, за постоянную болтовню прозвали меня в первом классе гимназии «римский оратор», и кличка эта держалась долго? В бальниках то и дело отмечалось: «Оставлен на полчаса за постоянные разговоры на уроках».

Это был, так сказать, «дописьменный» век истории моего писательства. За ним вскоре пришел и «письменный».

В третьем, кажется, классе я увлекся романами и написал - длинное и в стихах! - путешествие наших учителей на Луну, на воздушном шаре, сделанном из необъятных штанов нашего латиниста Бегемота. «Поэма» моя имела большой успех, читали ее даже и восьмиклассники, и она наконец попала в лапы к инспектору. Помню пустынный зал, иконостас у окон, в углу налево, - шестая моя гимназия! - благословляющего детей Спасителя - и высокий, сухой Баталин, с рыжими бакенбардами, трясет над моей стриженой головой тонким костлявым пальцем с отточенным остро ногтем, и говорит сквозь зубы - ну прямо цедит! - ужасным, свистящим голосом, втягивая носом воздух, - как самый холодный англичанин:

И ссто-с такое... и сс... таких лет, и сс... так неуваззытельно отзываесса, сс... так пренебреззытельно о сстарссых... о наставниках, об учителях... нашего почтенного Михаила Сергеевича, сына такого нашего великого историка позволяете себе называть... Мартысской!.. По решению педагогического совета...

Гонорар за эту «поэму» я получил высокий - на шесть часов «на воскрссснье», на первый раз.

Долго рассказывать о первых моих шагах. Расцвел я пышно на сочинениях. С пятого класса я дотого развился, что к описанию Христа Спасителя как-то приплел... Надсона! Помнится, я хотел выразить чувство душевного подъема, которое охватывает тебя, когда стоишь под глубокими сводами, где парит Саваоф, «как в небе», и вспоминаются ободряющие слова нашего славного поэта и печальника Надсона:

Друг мой, брат мой... усталый, страдающий брат,
Кто б ты ни был - не падай душой:
Пусть неправда и зло полновластно царят
Над омытой слезами землей...

Баталии вызвал меня под кафедру и, потрясая тетрадкой, начал пилить со свистом:

Ссто-с такое?! Напрасно сситаете книзки, не вклюсенные в усенисескую библиотеку ! У нас сеть Пускин, Лермонтов, Дерзавин... но никакого вашего Надсона... нет! Сто такой и кто такой... На-дсон. Вам дана тема о храме Христа Cпасителя, по плану... а вы приводите ни к сселу ни к городу какого-то «страдающего брата»... какие-то вздорные стихи! Было бы на четверку; но я вам ставлю три с минусом. И зачем только тут какой-то «философ»... с «в» на конце! - «филосов-в Смальс»! Слово «философ» не умеете написать, пишете через «в» философию пускаетесь? И во-вторых, был Смайс, а не Смальс, что значит - свиное сало! И никакого отношения он, как и ваш Надсон, - он говорил, ударяя на первый слог, - ко храму Христа Спасителя не имели! Три с минусом! Ступайте и задумайтесь.

Я взял тетрадку и попробовал отстоять свое:

Но это, Николай Иваныч... тут лирическое отступление у меня, как у Гоголя, например.

Николай Иваныч потянул строго носом, отчего его pыжие усы поднялись и показались зубки, а зеленоватые и холодные глаза так уставились на меня, с таким выражением усмешки и даже холодного презрения, что во мне все похолодело. Все мы знали, что это - его улыбка: так улыбается лисица, перегрызая горлышко петушку.

Ах, во-от вы ка-ак... Гоголь !.. или, может быть, гоголь-моголь? - Вот как... - и опять страшно потянул носом. - Дайте сюда тетрадку...

Он перечеркнул три с минусом и нанес сокрушительный удар - колом! Я получил кол и оскорбление. С тех пор я возненавидел и Надсона и философию. Этот кол испортил мне пересадку и средний балл, и меня не допустили к экзаменам: я остался на второй год. Но всё это было к лучшему.

Я попал к другому словеснику, к незабвенному Федору Владимировичу Цветаеву. И получил у него свободу: пиши как хочешь!

И я записал ретиво, - «про природу». Писать классные сочинения на поэтические темы, например, - «Утро в лесу», «Русская зима», «Осень по Пушкину», «Рыбная ловля», «Гроза в лесу»... - было одно блаженство. Это было совсем не то, что любил задавать Баталин: не «Труд и любовь к ближнему, как основы нравственного совершенствования», не «Чем замечательно послание Ломоносова к Шувалову "0 пользе стекла"» и не «Чем отличаются союзы от наречий»!. Плотный, медлительный, как будто полусонный, говоривший чуть-чуть на «о», посмеивающийся чуть глазом, благодушно, Федор Владимирович любил «слово»: так, мимоходом будто, с ленцой русской, возьмет и прочтет из Пушкина... Господи, да какой же Пушкин ! Даже Данилка, прозванный Сатаной, и тот проникнется чувством.
Имел он песен дивный дар
И голос, шуму вод подобный, -

певуче читал Цветаев, и мне капалось, что - для себя.

Он ставил мне за «рассказы» пятерки с тремя иногда крестами, - такие жирные! - и как-то, тыча мне пальцем в голову, словно вбивал в мозги, торжественно изрек:
- Вот что, муж-чи-на... - а некоторые судари пишут «муш-чи-на», как, например, зрелый му-жи-чи-на Шкробов! - у тебя есть что-то... некая, как говорится, «шишка». Притчу о талантах... помни!

С ним, единственным из наставников, поменялись мы на прощанье карточками. Хоронили его - я плакал. И до сего дня - он в сердце.

И вот - третий период, уже «печатный».

От «Утра в лесу» и «Осени по Пушкину» я перешел незаметно к «собственному».

Случилось это, когда я кончил гимназию. Лето перед восьмым классом я провел на глухой речушке, на рыбной ловле. Попал на омут, у старой мельницы. Жил там глухой старик, мельница не работала. Пушкинская «Русалка» вспоминалась. Так меня восхитило запустенье,обрывы, бездонный омут «с сомом», побитые грозою, расщепленные ветлы, глухой старик - из «Князя Серебряногo» мельник!.. Как-то на ранней зорьке, ловя подлещиков, я тревожно почувствовал - что-то во мне забилось, заспешило, дышать мешало. Мелькнуло что-то неясное. И - прошло. Забыл. До глубокого сентября я ловил окуней, подлещиков. В ту осень была холера, и ученье было отложено. Что-то - не приходило. И вдруг, в самую подготовку на аттестат зрелости, среди упражнений с Гомером, Софоклом, Цезарем, Вергилием, Овидием Назоном... что-то опять явилось! Не Овидий ли натолкнул меня? не его ли «Метаморфозы» - чудо!

Я увидел мой омут, мельницу, разрытую плотину, глинистые обрывы, рябины, осыпанные кистями ягод, деда... Помню, - я отшвырнул все книги, задохнулся... и написал - за вечер - большой раесказ. Писал я «с маху». Правил и переписывал, - и правил. Переписывал отчетливо и крупно. Перечитал... - и почувствовал дрожь и радость. Заглавие? Оно явилось само, само очертилось в воздухе, зелено-красное, как рябина - там. Дрожащей рукой я вывел:
У мельницы

Это было мартовским вечером 1894 года. Но и теперь еще помню я первые строчки первого моего рассказа:

«Шум воды становился все отчетливей и громче: очевидно, я подходил к запруде. Вокруг рос молодой, густой осинник, и его серые стволики стояли передо мною, накрывая шумевшую неподалеку речку. С треском я пробирался чащей, спотыкался на остренькие пеньки осинового сухостои, получал неожиданные удары гибких ее веток...»

Рассказ был жуткий, с житейской драмой, от «я». Я сделал себя свидетелем развязки, так ярко, казалось, сделал, что поверил собственной выдумке. Но что же дальше? Литераторов я совсем не знал. В семье и среди знакомых было мало людей интеллигентных. Я не знал и «как это делается» - как и куда послать. Не с кем мне было посоветоваться: почему-то и стыдно было. Скажут еще: «Э, пустяками занимаешься!» Газет я еще не читал тогда, - «Московский листок» разве, но там было смешное только или про «Чуркина». Сказать по правде, я считал себя выше этого. «Нива» не пришла в голову. И вот вспомнилось мне, что где-то я видел вывесочку, узенькую совсем: «Русское обозрение», ежемесячный журнал. Буквы были - славянские? вспоминал-вспоминал... - и вспомнил, что на Тверской. Об этом журнале я ничего не знал. Восьмиклассник, почти студент, я не знал, что есть «Русская мысль», в Москве. С неделю я колебался: вспомню про «Русское обозрение» так и похолодею и обожгусь. Прочитаю «У мельницы» - ободрюсь. И вот я пустился на Тверскую искать «Русское обозрение». Не сказал никому ни слова.

Помню, прямо с уроков, с ранцем, в тяжелом ватном пальто, сильно повыгоревшем и пузырившемся к полям, - я его все донашивал, поджидая студенческого, чудесного! - приоткрыл огромную, под орех, дверь и сунул голову в щель, что-то проговорил кому-то. Там скучно крякнуло. Сердце во мне упало: крякнуло будто строго?.. Швейцар медленно шел ко мне.

Пожалуйте... желают вас сами видеть.

Чудесный был швейцар, с усами, бравый! Я сорвался с диванчика и, как был, - в грязных, тяжелых ботинках, с тяжелым ранцем, ремни которого волоклись со звоном, - все вдруг отяжелело! - вступил в святилище.

Огромный, очень высокий кабинет, огромные шкафы с книгами, огромный письменный стол, исполинская над ним пальма, груды бумаг и книг, а за столом, широкий, красивый, грузный и строгий - так показалось мне, - господин, профессор, с седеющими по плечам кудрями. Это был сам редактор, приват-доцент Московского университета Анатолий Александров. Он встретил меня мягко, но с усмешкой, хотя и ласково:

Ага, принесли рассказ?.. А в каком вы классе? Кончаете... Ну, что же... поглядим. Многонько написали... - взвесил он на руке тетрадку. - Ну, зайдите месяца через два...

Я зашел в самый разгар экзаменов. Оказалось, что надо «заглянуть месяца через два». Я не заглянул. Я уже стал студентом. Другое пришло к захватило - не писанье. О рассказе и позабыл, не верил. Пойти? Опять: «Месяца через два зайдите».

Уже в новом марте я подучил неожиданно конверт «Русское обозрение» - тем же полуцерковным шрифтом. Анатолий Александров просил меня «зайти переговорить». Уже юным студентом вошел я в чудесный кабинет. Редактор учтиво встал и через стол протянул мне руку, улыбаясь.

Поздравляю вас, ваш рассказ мне понравился. У вас довольно хороший диалог, живая русская речь. Вы чувствуете русскую природу. Пишите мне.

Я не сказал ни слова, ушел в тумане. И вскоре опять забыл. И совсем не думал, что стал писателем.

В первых числах июля 1895 года я получил по почте толстую книгу в зелено-голубой - ? - обложке - «Русское обозрение», июль. У меня тряслись руки, когда раскрывал ее. Долго не находил, - все прыгало. Вот оно: «У мельницы», - самое то, мое! Двадцать с чем-то страниц - и, кажется, ни одной поправки! ни пропуска! Радость? Не помню, нет... Как-то меня пришибло... поразило? Не верилось.

Счастлив я был - два дня. И - забыл. Новое приглашение редактора- «пожаловать». Я пошел, не зная, зачем я нужен.

Вы довольны? - спросил красивый профессор, предлагая кресло. - Ваш рассказ многим понравился. Будем рады дальнейшим опытам. А вот и ваш гонорар... Первый? Ну, очень рад.

Он вручил мне... во-семь-де-сят рублей! Это было великое богатство: за десять рублей в месяц я ходил на урок через всю Москву. Я растерянно сунул деньги за борт тужурки, не в силах промолвить ни слова.

Вы любите Тургенева? Чувствуется, у вас несомненное влияние «Записок охотника», но это пройдет. У вас и свое есть. Вы любите наш журнал?

Я что-то прошептал, смущенный. Я и не знал журнала: только «июль» и видел.
- Вы, конечно, читали нашего основателя, славного Константина Леонтьева... что-нибудь читали?..
- Нет, не пришлось еще, - проговорил я робко.
Редактор, помню, выпрямился и поглядел под пальму, - пожал плечами. Это его, кажется, смутило.
- Теперь... - посмотрел он грустно и ласково на меня, - вы обязаны его знать. Он откроет вам многое. Это, во-первых, большой писатель, большой художник... - Он стал говорить-говорить... - не помню уже подробности - что-то о «красоте», о Греции... - Он великий мыслитель наш, русский необычайный! - восторженно заявил он мне. - Видите - этот стол?.. Это его стол! - И он благоговейно погладил стол, показавшийся мне чудесным. - О, какой светлый дар, какие песни пела его душа! - нежно сказал он в пальму. И вспомнилось мне недавнее:

И эта пальма - его!

Я посмотрел на пальму, и она показалась мне особенно чудесной.
- Искусство, - продолжал говорить редактор, - прежде всего - благо-говение! Искусство... ис-кус! Искусство - молитвенная песнь. Основа его - религия. Это всегда, у всех. У нас - Христово слово! «И Бог бе слово». И я рад, что вы начинаете в его доме... в его журнале. Как-нибудь заходите, я буду давать вам его творения. Не во всякой они библиотеке... Ну-с, молодой писатель, до свидания. Желаю вам...

Я пожал ему руку, и так мне хотелось целовать его, послушать о нем, неведомом, сидеть и глядеть на стол. Он сам проводил меня.

Я ушел опьяненный новым, чувствуя смутно, что за всем этим моим - случайным? - есть что-то великое и священное, незнаемое мною, необычайно важное, к чему я только лишь прикоснулся.

Шел я как оглушенный. Что-то меня томило. Прошел Тверскую, вошел в Александровский сад, присел. Я - писатель. Ведь я же выдумал весь рассказ!.. Я обманул редактора, и за это мне дали деньги!.. Что я могу рассказывать? Ничего. А искусство - благоговение, молитва... А во мне ничего-то нет. Деньги, во-семь-десят рублей... за это!.. Долго сидел я так, в раздумье. И не с кем поговорить... У Каменного моста зашел в часовню, о чем-то помолился. Так бывало перед экзаменом.

Дома я вынул деньги, пересчитал. Во-семьдесят рублей... Взглянул на свою фамилию под рассказом, - как будто и не моя! Было в ней что-то новое, совсем другое. И я - другой. Я впервые тогда почувствовал, что - другой. Писатель? Это я не чувствовал, не верил, боялся думать. Только одно я чувствовал: что-то я должен сделать, многое узнать, читать, вглядываться и думать... - готовиться. Я - другой, другой.

Поразмышляем над прочитанным...

1. Рассказ назван «Как я стал писателем». Как вы думаете, к чему он ближе: к воспоминаниям, дневниковым записям или к обычному рассказу?

2. Что открывал главный герой в людях? Что ему нравилось в них? Какими виделись ему в детстве окружающие предметы?

3. Какой герой одного из рассказов А. Платонов a так же воспринимал Окружающий его мир и предметы? О каких чертях характера это свидетельствует?

4. Как пришло к И. Шмелеву умение писать? Чем заканчивается рассказ? Почему главный герой почувствовал, что он «другой»? Известны ли нам рассказы или повести о том, как человек становится писателем (например, у А. Чехов а, И. Бунина, М. Горького)?

5. В какое историческое время происходит становление писателя? По каким приметам мы можем об этом догадаться?

Развивайте дар слова

1. Пробовали ли вы сами создать оригинальный рассказ, очерк, басню, рецензию? Что вам в этом помогало?

Рассказчик вспоминает, как стал писателем. Вышло это просто и даже непредумышленно. Теперь рассказчику кажется, что он всегда был писателем, только «без печати».

В раннем детстве нянька называла рассказчика «балаболкой». У него сохранились воспоминания раннего младенчества - игрушки, ветка берёзы у образа, «лепет непонимаемой молитвы», обрывки старинных песенок, которые пела нянька.

Всё для мальчика было живым - живые зубастые пилы и блестящие топоры рубили во дворе живые, плачущие смолой и стружками доски. Метла «бегала по двору за пылью, мёрзла в снегу и даже плакала». Половую щётку, похожую на кота на палке, наказывали - ставили в угол, и ребёнок её утешал.

Всё казалось живым, всё мне рассказывало сказки, - о, какие чудесные!

Заросли лопухов и крапивы в саду казались рассказчику лесом, где водятся настоящие волки. Он ложился в заросли, они смыкались над головой, и получалось зелёное небо с «птицами» - бабочками и божьими коровками.

Однажды в сад пришёл мужик с косой и выкосил весь «лес». Когда рассказчик спросил, не у смерти ли мужик взял косу, тот посмотрел на него «страшными глазами» и зарычал: «Я теперь сам смерть!». Мальчик испугался, закричал, и его унесли из сада. Это была его первая, самая страшная встреча со смертью.

Рассказчик помнит первые годы в школе, старенькую учительницу Анну Дмитриевну Вертес. Она говорила на других языках, из-за чего мальчик считал её оборотнем и очень боялся.

Что значит «оборотень» - я знал от плотников. Она не такая, как всякий крещёный человек, и потому говорит такое, как колдуны.

Потом мальчик узнал о «столпотворении вавилонском», и решил, что Анна Дмитриевна строила Вавилонскую башню, и языки у неё смешались. Он спросил у учительницы, не страшно ли ей было, и сколько у неё языков. Та долго смеялась, а язык у неё оказался один.

Потом рассказчик познакомился с красивой девочкой Аничкой Дьячковой. Она научила его танцевать, и всё просила рассказывать сказки. Мальчик узнал от плотников множество сказок, не всегда приличных, которые очень нравились Аничке. За этим занятием их застала Анна Дмитриевна и долго бранила. Больше Аничка к рассказчику не приставала.

Чуть позже об умении мальчика рассказывать сказки узнали старшие девочки. Они сажали его на колени, давали конфеты и слушали. Иногда подходила Анна Дмитриевна и тоже слушала. Мальчику много чего было рассказать. Народ на большом дворе, где он жил, менялся. Приходили со всех губерний со своими сказками и песнями, каждый - со своим говором. За постоянную болтовню рассказчика прозвали «Римским оратором».

Это был, так сказать, дописьменный век истории моего писательства. За ним вскоре пришёл и «письменный».

В третьем классе рассказчик увлёкся Жюлем Верном и написал сатирическую поэму о путешествии учителей на Луну. Поэма имела большой успех, а поэт был наказан.

Затем наступила эра сочинений. Рассказчик слишком вольно, по мнению учителя, раскрывал темы, за что был оставлен на второй год. Это пошло мальчику только на пользу: он попал к новому словеснику, который не препятствовал полёту фантазии. До сих пор рассказчик вспоминает о нём с благодарностью.

Затем наступил третий период - рассказчик перешёл к «собственному». Лето перед восьмым классом он провёл «на глухой речушке, на рыбной ловле». Рыбачил он в омуте у неработающей мельницы, в которой жил глухой старик. Эти каникулы произвели на рассказчика такое сильное впечатление, что во время подготовки к экзаменам на аттестат зрелости он отложил все дела и написал рассказ «У мельницы».

Я увидал мой омут, мельницу, разрытую плотину, глинистые обрывы, рябины, осыпанные кистями ягод, деда... Живые, - они пришли и взяли.

Что делать со своим сочинением, рассказчик не знал. В его семье и среди знакомых почти не было интеллигентных людей, а газет он тогда ещё не читал, считая себя выше этого. Наконец рассказчик вспомнил вывеску «Русское обозрение», которую видел по дороге в школу.

Поколебавшись, рассказчик отправился в редакцию и попал на приём к главному редактору - солидному, профессорского вида господину с седеющими кудрями. Он принял тетрадь с рассказом и велел зайти через пару месяцев. Затем публикация рассказа отложилась ещё на два месяца, рассказчик решил, что ничего не выйдет, и был захвачен другим.

Письмо из «Русского обозрения» с просьбой «зайти переговорить» рассказчик получил только в следующем марте, уже будучи студентом. Редактор сообщил, что рассказ ему понравился, и его опубликовали, а затем посоветовал писать ещё.

Я не сказал ни слова, ушёл в тумане. И вскоре опять забыл. И совсем не думал, что стал писателем.

Экземпляр журнала со своим сочинением рассказчик получил в июле, два дня был счастлив и снова забыл, пока не получил очередное приглашение от редактора. Тот вручил начинающему писателю огромный для него гонорар и долго рассказывал об основателе журнала.

Рассказчик чувствовал, что за всем этим «есть что-то великое и священное, незнаемое мною, необычайно важное», к чему он только прикоснулся. Он впервые ощутил себя другим, и знал, что должен «многое узнать, читать, вглядываться и думать» - готовиться стать настоящим писателем.

План
Введение
Рассказ И. Шмелева - попытка творчески осмыслить призвание писателя.
Основная часть
«Дописьменный» век жизни писателя:
а) поэма о путешествии на Луну;
б) сочинения в школе;
в) учитель, сыгравший большую роль в становлении
Шмелева как писателя.
«Печатный» период жизни писателя:
а) первый печатный рассказ писателя;
б) слова редактора и их роль в становлении Шмелева
как писателя.
Заключение
Юноша осознал свое назначение и почувствовал высокую ответственность писателя.
Рассказ И.С. Шмелева «Как я стал писателем» носит автобиографический характер. Это рассказ-воспоминание, попытка творчески осмыслить призвание писателя, проявляющееся с самого детства.
Первый период своей жизни автор называет «дописьмен- ным»: он еще не писал на бумаге, но отличался способностями речи, был, как он говорит, писателем «без печати». Он говорил с игрушками, с вещами, которые казались ему живыми и «рассказывали сказки». В гимназии его прозвали «римский оратор» и часто делали замечания в дневнике: «Оставлен на полчаса за постоянные разговоры на уроках».
Увлекшись романами Жюля Верна, автор пишет «поэму» о путешествии на Луну на воздушном шаре гимназических учителей. «Поэма» имела успех у учащихся, но после того как она попала в руки инспектору, «гонораром» автора было наказание. Иронически автор описывает, как в этом «письменном» периоде он писал сочинения, приплетая к теме что попало. Оправдываясь, что это у него «лирическое отступление», как у Гоголя, он добился того, что возмущенный преподаватель оставил его на второй год.
Таким образом, право на собственные размышления пришлось зарабатывать через множество испытаний. И лишь один любимый словесник поощрял творчество гимназиста. Писать на поэтические темы «было одно блаженство», и наградой за творчество были как оценки, так и похвалы учителя. Этот человек сыграл большую роль в становлении Шмелева как писателя, «и до сего дня - он в сердце».
Третий период творчества был «печатный». Написав большой рассказ, юноша робко отнес его в редакцию журнала. Кабинет редактора казался ему «святилищем». Ответа на рассказ надо было ждать «два месяца», потом еще «два месяца»... Юноша уже не верил в успех, позабыл о рассказе - и вдруг письмо из журнала, похвала редактора, книжка с его рассказом и неслыханный для бедного студента гонорар. И новые обязательства, и слова редактора смутили героя: «искусство - это благоговение, молитва». Сознание собственного несовершенства, несоответствия этим высоким словам его писательского труда ошеломили молодого писателя. Он почувствовал себя другим и понял, что для этого должен многое сделать, читать, думать.
Юноша осознал свое назначение и почувствовал высокую ответственность писателя за свое творчество. Умение писать пришло к нему нелегким путем, но читатель верит, что этот человек добьется творческих успехов.

Это было 5 лет назад. Я тогда был наивным и глупым мальчиком, который верил во всякий бред. Люди, которых я считал друзьями, были лицемерными тварями, которые готовы на всё, что бы спасти свои шкуры. А родной матери было на меня наплевать. Вне зависимости от моих косяков она наказывала по всей строгости. Одной из излюбленных её наказаний было выгонять меня из дома. Во время каждого такого наказания или когда мне становился совсем плохо я убегал за город в своё любое место. Там был небольшая речка. Из-за крутого обрыва туда никто не совался. Большой, роскошный дуб, росший, рядом скрывал своими ветками всё уродство человеческой натуры, оставляя маленький зазор на середину этой речки. Шёл декабрь месяц. Снег заметал всё вокруг, будто накрывая одеялом из снежинок. В один из прекрасных дней я на уроке математики получил двойку. После занятия я подошёл к учительнице спросить: почему мне поставили эту двойку. В ответ я получил лишь с диким отвращением сказанную крылатую фразу: «Что б жизнь малиной не казалось».

Во время остальных уроков у меня не выходила эта фраза из головы. После я пошёл домой, с матом бросил свой портфель в стену, продолжая думать насчёт этого. Спустя пару часов вернулась моя мама с работы. Она была очень уставшей. Поэтому без сильных раздумий сказала:

– Давай сюда дневник. Продолжая обдумывать, как истукан отдал ей свой дневник. С уставшим лицом она посмотрела на меня, вздохнув, спросила:

– Ты что не смог решить пару примеров? Закричав как маленький ребёнок? ей ответ:

– Я сделал всё правильно. Мать со спокойным голосом сказала:

– Не ори. И ты так и не ответил почему?

– Что б жизнь малиной не казалось, сказала она мне.

– Мне надоело твоё враньё. Поэтому поживёшь три дня на улице. После этих слов я побежал в своё место для размышлений. Мне было плевать на холод и свою никчёмную жизнь. Тогда в голове у меня была лишь одна мысль: Если я умру, то умру на своём любимом месте. Приятный холодок лишь согревал моё сердце. Чем ближе я подбирался к тому месту, тем сильнее мне хотелось спать. Оно и неудивительно. В домашних дырявых штанах и майке в -30 это нормально. Прибежав туда в полусонном состоянии, я увидел разбросанные бутылки, потухнувший костёр и кучу упаковок из-под чипсов. В предсмертном состоянии оперившись спиной на дуб, я посмотрел на речушку. В середине стояла маленькая и очень красивая девочка. Она была словной маленький ангел. Белые волосы, платьице и босые ноги. Я был уже готов умереть. Идя по воде, она постоянно говорила моё имя. Подойдя почти впритык ко мне, она взяла из кучи мусора, которая лежала вокруг меня зелёную бутылку вина. После чего протянула её двумя руками с искренней улыбкой.

– Выпей это, если хочешь исцелить свою душу.

– Хорошо. Каждый глоток этого напитка словно переворачивал мой взгляд на мир. Будто кто возвращает мне мои глаза.

– Исполни своё предназначение писатель. Повернувшись к ней, я задал самый логичный вопрос:

– А ты кто?

И в этот момент она ещё раз улыбнулась и растворилась в воздухе. После этого я уснул. Проснувшись меня, тяжело было узнать. Внешне я выглядел как обычно, а внутри себя чувствовал разбитым корытом, которое всё знает. Было уже темно, поэтому я решил вернуться домой. В коридоре за дверью стояла моя мама. Она была злой. Сквозь зубы она спросила меня: – Где я был три дня? – Смешно. Ты сама меня выгнала на три дня. А теперь удивляешься. – Не хами матери. После этих слов она замахнулось правой рукой, что бы дать пощёчину, но по воле случая я её с поймал и сказал:

– Ещё раз попробуешь поднять на меня руку, сломаю. После она замахнулась левой рукой, но попала в мой блок.

– Зря. Вывихнув её правую руку, сказал я.

Её жуткий крик от боли для меня ничего не значил. Будто так и должно быть. – Я же говорил.

– Скотина. Вызывай скорую.

– Сейчас только выпью и вправлю тебе руку.

– Я сейчас сама вызову, и натравлю на тебя ментовку маленький идиот. Взяв с кухни вишнёвку которая стояла под столом увидел как она дозвонилась в скорую.

– Алё скорая у меня рука ….

После этих слов я подошёл к ней впритык, взялся за её вывихнутую руку и мастерски вправил её.

– Ай. Забрав у неё телефон сказал:

– Извините за беспокойство. Просто у моей мамы небольшое растяжение, а она сильно разволновалась.

Взяв меня за плечи, мама начала смотреть мне в глаза, будто чудо увидела.

– Ты как это сделал? С диким страхом в глазах спросила.

– Мне почём знать.

После этого она начала ходить в коридоре из стороны, в сторону, думая, что со мной случилось.

– Это невозможно.

– Возможно. Только сначала сядь и выпей со мной.

– Точно надо выпить.

Усевшись на кухне, она поставила стаканы на стол, налила себе целый стакан вишнёвки и сразу же выпила его залпом.

– Кто ты такой?

– Сам не знаю.

– Ладно. Давай сделаем так. Ты пока поживёшь здесь, а потом мы решим, что с тобой делать.

– Хорошо.

На следующий день я снова побежал на своё место и увидел сидящей рядом с обугленными вчерашними дровами ту самую девочку.

– Я ждала тебя.

– Что за чертовщина тут происходит?

– Я изменила твою душу, что бы ты исполнил своё предназначение.

– Какое на хрен предназначение?

– Быть писателем фантастом. Хихикнув ответила девочка.

– Какой из меня писатель.

– Великий.

– Это был не вопрос.

– Я знаю. Ты напишешь три книги, которые изменят мир, после чего умрёшь.

– Как я напишу эти книги, если, я не умею их писать?

– Учитель, который тебя научит находиться в Магадане.

После этих слов она исчезла и больше никогда не появлялась. Сколько раз я бы не приходил. В школе меня начали считать чудиком. Оно и неудивительно. Видя всех насквозь я начал отвергать людей которые мне когда были дороги. Результат не заставил себя ждать. Спустя три месяца решил отправиться в Магадан в поисках учителя. Матери перед прощанием сказал два слова:

– Мне пора.

– Удачи. Денег на самолет у меня не было, поэтому пришлось ехать на поезде. Плацкарт под водочку и дурачка может закрыть глаза всё. Спустя неделю я уже был в Магадане. Тогда стояло хорошее солнышко. Сильное предчувствие говорило мне, что надо идти к порту. Подойдя к милиционеру на вокзале, я спросил, где тут порт, на что он мне ответил:

– Иди, прямо не сворачивая.

– Благодарю.

Придя в порт, я посмотрел на море у причала и увидел ту самую девочку. Находясь в начале порта, она показала рукой на другой конец порта. Шёл я туда не спеша. Гигантские корабли и приветливые люди окружали меня. Вдруг меня толкает в плечо какой то чумазый мальчишка со словами:

– С дороги. А за ним нарядный милиционер бежит крича:

– Стой. Стрелять буду.

Подойдя почти к средине этого порта, среди гигантских крейсеров стоял маленький рыбацкий кораблик с странным названием «Адмирал». На стареньком пластиковом лежаке лежал старик очень похожий на старика Хемингуэя в солнцезащитных очках и рыбацком костюме. Рядом с ним появилась эта загадочная девочка и начала показывать на него. Подойдя к нему впритык, он медленно повернул голову на неё и резко крикнул: – Брысь отсюда.

– А вы её видите?

– Ага. Присев он взял бутылку портвейна из-под лежака с отвращающим лицом посмотрел на меня, сказал:

– Проваливай по-хорошему. Отобрав у него эту бутылку, опрокинув голову выпил половину бутылки, после чего ответил:

– Что это за тварь с ангельским лицом?

– Дух воды.

– Серьёзно?

– Да. Зачем она ко мне тебя прислала?

– Что б вы меня научили писать книги.

В ответ странный морячок засмеялся и отобрал бутылку с портвешком. После он небрежно с горла отпил немного и начал говорить:

– Сдаёт мать. Ладно. Я сделаю из тебя настоящего писателя, только товар погрузим и отплывём.

– А разве это не рыбацкая лодка?

– В гробу у не пьющих моряков этот прекрасный корабль рыбацкая лодка.

– После третьей ты со мной согласишься.

– Ладно юнга, пора загрузится товаром и отплывать.

Ящиков было немного, поэтому мы быстро закончили. Я решил немного постоять на палубе, но, к моему сожалению меня вырубило от этого пойла. Мне снился жуткий кошмар, который и по сей день страшно вспоминать. Правда пришлось проснуться из-за того, что учитель или сэнсэй как он меня попросил называть облил ведром ледяной воды.

– Поднимайся у нас много работы.

– Хорошо.

Из-за этого пойла у меня сильно раскалывалась голова. Будто по ней ударили кувалдой и она раскололась на миллион кусочков. Как мне тогда казалось, мы пошли в его каюту, что бы он как мне казалось начал учить, но вместо этого он мне дал гигантскую папку по строению этого ведра с гвоздями. Помимо основных чертежей там было очень много пометок и нецензурных комментариев.

– Что это за макулатура? Спросил я его с сильным удивлением.

– Это твой хлеб, на время которое ты проведёшь на этом корабле.

– Понял гражданин начальник.

– Сэнсэй!

Его каюта напоминала на кабинет начальника. Хороший деревянный стол, шикарнейшое кожаное кресло два одинаковых окошка. Феликс смотрящий на дверь вызывал сильнейший дискомфорт когда там стоишь. Выглянув на палубу я увидел, что идёт ливень, поэтому решил спрятаться в двигательном отсеке который находился в нескольких шагах оттудова. Войдя туда меня, чуть не оглушил рёв двигателя. Прижав со всей силы уши, я осмотрелся и увидел справа от себя наушники висящие на гвоздике. Надев их, я почувствовал резкое облегчение. Будто груз с души спал, но не тут то было. Спустя пару минут меня стошнило и сильно проглючило. В тот момент помимо рвоты и галлюцинаций у меня начала сильно раскалываться голова. Вдруг неожиданно окрасила красным пламенем сирена всю комнату. От жуткой боли я ненадолго потерял сознание. Но, к моему сожалению это было самое безобидное чувство. Когда я очнулся, голова ещё продолжала раскалываться и ко всему этому, впереди меня стояло двое военных. – Доложите о происшествии.

– Мы напоролись на рифы капитан первого ранга.

– Сколько нужно времени, что бы залатать пробоину?

– Пол часа не меньше.

– Бегом ремонтировать рядовой.

– Есть. После этих слов морячок побежал, а капитан пошёл в свою каюту. Слегка оклемавшись, я пошёл за капитаном. Каюта капитана от учительской отличалось наличием смотрящего на дверь и портретом Ленина на стене который весел между окнами.

– Что за чертовщина на этом корабле. Сначала вся команда призраков видела, потом в баланде глаза человеческие, хвосты крысиные и отрубленный палец с фамильным перстнем, а сейчас это. Закурив сигарету из подсигара лежавшего на столе пошёл со словами:

– Угораздило меня стать командиром этого проклятого судна. Надо проверить этих раздолбаев. Я молча пошёл за ним. Мы шли в носовой отсек этого странного корабля. Везде горел этот раздражающий аварийный свет. Ребята в тельняшках бегали с полными и пустыми вёдрами воды, пытаясь хоть как то спасти этот корабль.

– Ровнее ставь заглушку.

– Докладывай сержант.

– Долго не протянем. В порт на ремонт надо.

– В порт говоришь моряк? Злостно взяв за гудки этого морячка сказал капитан.

– Балка вся прогнила, не говоря уже о крышке люка которую мы приспособили, что бы закрыть пробоину.

– Сейчас война моряк. Если повернём назад, нас посчитают предателями и расстреляют без суда и следствия.

– И что нам теперь делать?

– Возьми сварочный аппарат в ремонтном отсеке, и заварите его.

– Приказ понял товарищ капитан первого ранга. В этот момент запыхавшийся черноволосый парниша прибежал.

– Товарищ капитан, товарищи капитан, там, там Костя кок меня чуть на суп не пустил.

Присмотревшись к нему, я так же как и капитан заметили, что он держит рукой своё вспоротое брюхо.

– Дьявольский карнавал. Сержант.

– Бегом его в медпункт заштопывать, пока не помер.

После этих слов он пошёл в свою каюту, взял наган из стола и пошёл в пищеблок. Я за ним постоянно ходил хвостом, что бы разобраться, что здесь происходит. В пищеблоке было мрачно. Зловонный запах гнили можно было учуять у входа в эту преисподнюю. Кругом висели прогнившие людские части тел, а в центре этой отвращающей комнаты стоял кок. Он был в грязном фартуке и такой же шапочке. Кок готовил кошерный супчик из человеченки. Войдя туда, капитан зарядил свой наган и навёл на кока. – Ку-ку мразь. С сильной жаждой крови сказал капитан.

– Ооооо. Свежее мясо.

Бах. Прогремел роковой выстрел нагана для людоеда. Пуля попало прямо между глаз.

– 1. 0 в мою пользу тварь.

– Сейчас бы выпить. Сказал капитан.

После этих событий он вернулся в свою каюту. Сев за свою стул он закинул ноги на стол, размахивая наганом начал размышлять насчёт этого вслух. – Ко всему этому геморрою добавилась ещё и одержимость. Вдруг неожиданно забегает невзрачный морячок.

– Товарищ капитан первого ранга. Разрешите обратиться.

– Разрешаю.

– У нашего боцмана крыша полетела.

– Теперь и боцман?

– Так точно.

– Ну, что смотришь. Веди.

Мы шли в старый трюм, который был постоянно завален всяким ненужным хламом, но в данный момент проход был расчищенным. Войдя в трюм, мы увидели настоящий сундук с сокровищами, а рядом с ним боцмана, который постоянно осыпает себя золотом повторяет:

– Моё. Моё. Моё сокровище и больше никого.

– Ну вот видите. Что я вам говорил.

– Эй боцман. Сказал капитан.

После чего он свистнул. На что он даже не отреагировал.

– Ну, я пошёл. Сказал морячок.

– А ну постой. Какого хрена здесь делает сундук, который я просил оставить на том корабле.

– Ну понимаете, мы с боцманом решили его забрать, что б потом….

– На живится?

– Нет. Мы хотели продать его, а потом всем раздать выручку.

– Это был не вопрос.

– Вот я попал.

– Проехали. Лучше помоги мне отодрать боцмана от этой дряни. Сделав пару шагов от двери он их заметил. Схватив нож из сундука боцман начал размахивать им как маятник наговаривая:

– Не отдам. Никому не отдам. Убейте лучше.

После этих слов капитан схватил его за руку с ножом и ударил его прикладом в голову. Этот удар вырубил его.

– Отнеси его в мою каюту и запри.

– Хорошо. Подождав пару минут пока морячок унесёт боцмана, капитан собрал разбросанное сокровище в сундук и выбросил его за борт со словами:

– Прости нас морской царь за кражу моими людьми твои сокровища. Прекрасный закат забирал с собой все негативные эмоции с собой, словно костлявая старушка забирала в прекрасный путь. Спустя некоторое время к нему подбегает человек, шепчет что то на ухо и убегает. Капитан, продолжая смотреть на закат, махнул двумя приподнятыми пальцами правой руки, будто говоря, что б я подошёл. Не задумываясь, я подошёл к нему.

– Хороший закат не правда ли?

– Согласен. Закат прекрасен.

– Я признаю тебя как писателя.

– Стоп машина. Вы меня видите? В ответ он лишь засмеялся. Неожиданная слабость в теле выбросила меня за борт. Капитан в данный момент лишь приподнял свою фуражку, будто здоровается. Море всё сильнее и сильнее тянуло меня на дно. На данный момент я думал, что морской дьявол решил забрать мою грешную душу себе. Только на пару минут закрыл глаза, как вдруг оказываюсь на койке. Признаков похмелья не ощущал.

– Уже проснулись? Мне послышался скромный мужской голос. Повернув свою голову я увидел очень скромного черноволосого в очках, старом костюме и белых кроссовках врача. Руки он держал на коленях, сжимая кулаки. Смотря на свои руки, он своим скромным голосом спросил:

– Как вы себя чувствуете?

Присев и разглядев стоящий стол с кучей бумаг ответил: – Подозрительно хорошо.

– Вы просто пролежали три дня в коме.

– Обалдеть.

– И не говорите. Вы один из немногих кто после комы себя чувствует хорошо.

– И да. Вас хотел видеть капитан.

– Та паскудя которая позволила умереть в море?

– Нет. Владелец этого корабля. А то, что вы говорите это ложные воспоминания. Это нормально при коме.

– Ложные воспоминания значит. Ладно пойду к сэнсэю.

– Идите. Через пару часиков ко мне зайдете, я вам витаминок дам, что б вы в обмороки не падали.

– Хорошо. Только подойдя к двери, как вдруг вспомнил, что забыл спросить скромного доктора как его зовут. Обернувшись неожиданно засветил улыбкой, на миллион долларов:

– Тебя как звать собачка Павлова? Усмехнувшись в ответ, скромный доктор повернувшись на дверь ответил:

– Собачку Павлова зовут Гай Юлий Цезарь.

– Буду знать Император. Придя в каюту капитана, я увидел далеко не из приятных картин. Проще говоря, капитан спал на своём любимом кресле закинув ноги. Подойдя в середину каюты решил его разыграть.

– Торпеды по правому борту. Крикнул я со всего горла. От этой фразы капитан грохнулся с кресла, поправив свою шапку побежал и по дороге начал кричать:

– Лева руля.

– Стойте. Я пошутил сэнсэй.

– Тьфу ты.

После он мне дал подзатыльника и сел на свой трон. Сложив на столе руки замком, капитан положил на них свою голову начал говорить:

– Что тебе тот капитан сказал?

– Он сказал, что я прошёл испытание. Окудова вы это знаете?

– Неважно. Хоть одной проблемой меньше.

После этих слов он открывает левый верхний шкафчик стола и положил оттудова на стол старенький наган.

– Теперь он твой.

– Спасибо. Но вы так и не ответили на мой вопрос.

– Я был там.

В этот момент у меня начала сильно раскалывается голова, меняя капитана из сна на молодого учителя. Спустя пару минут меня опустило.

– Капитан первого ранга?

– Он самый. Взглянув на рукоять, я увидел необычную надпись: «От адмирала Елисеева за храбрость».

– С завтрашнего дня начну учить тебя.

– Хорошо.

– Ну вот и хорошо.

За всё мое плавание я больше никогда не видел его таким довольным. Вернувшись в медпункт, я постучал об открытую дверь, сказал:

– Где обещанные витамины, император уколов и таблеток.

– Ждут вас. Ложитесь и заголяйтесь.

– Хорошо. После этого я проклинал этот день из-за того, что витамин C слишком болезненный. Поставив укол доктор сказал:

– Получите и распишитесь гражданин механик.

– Спасибо за витаминку.

– Всегда пожалуйста. С сильной радостью, ответил доктор.

Меня это сильно насторожило. Поэтому недолго думая задал каверзный вопрос:

– Ты сколько выжрал?

– Немного. Пол литра спирта.

– Обалдеть дозка.

– Мы ведь вдвоём с капитаном остались после того случая.

– Какого случая.

– В котором всю команду призраки перебили.

– Дыра в корабле, рехнувшийся кок и жадный боцман.

– А откудова ты это знаешь?

– Это ж было во время русско-японской. Упс.

– Какой войны?

– Блин проболталась. Капитан меня убьёт.

– Не пугай кота пылесосом.

– Ладно. Когда вы выпили смертельную для обычного человека дозу мухоморов настойки нашего капитана, вы оказались на грани между жизнью и смертью, что и привело к появлению в вашем сознании настоящей картины прошлого.

– Суп с котом. Не перебивай.

– Ладно. Недолго думая я взял из шкафа склянку с спиртом и начал потихоньку пить как воду.

– Спирт на место положи и спокойно сядь на койку.

– Тебе жалко, что ли?

– Этого нам на два месяца плавания.

– Облом. Так, что там с картиной?

– Наш капитан в мире высших сил не последний человек, поэтому из-за просьбы исполнить пророчество старой, очень раздражающей знакомой решил тебя проверить.

– Получается Хем поковырялся в моём сознании?

– Именно. Но как он это делает, я не знаю, но его настойка и пара фокусов должны дать этот эффект. Но сколько я не пыталась у меня ничего не выходило.

– Хорошо. С этим мы разобрались. Что за пророчество?

– А ты что, не знаешь?

– Как не странно меня весь мир держит за лоха. Только таблички с надписью «Дверь открыта» на своей пятой точке не хватает.

– Слушай. Два раза повторять не стану.

– Хорошо.

– Ну хорошо. Хрен знает сколько лет назад, высшие существа спокойно гуляли по миру. Но спустя некоторое время появился первый человек. Единственное, что он делал так это пил. Ну и вот. В один прекрасный день его ударила молния и он начал постоянно говорить: Что появится человек который принесёт в мир три книги в которых будут ответы на все вопросы. Ну и если верить духу воды, то ты и являешься тем кто перевернёт наш шарик верх тормашками. Ик. Надо меньше пить.

После этих слова она вырубилась прямо на свой стол. На данный момент мне сильно хотелось покурить и поразмыслить над этим, из-за всего этого геморроя фортуна решила вознаградить меня, а именно торчащей пачке сигарет из правого кармана халата доктора. Всё равно не заметишь, подумал я и взял одну сигарету и коробок спичек из того же кармана. На носу корабля был прекрасный вид на море. Слегка укачивающие волны моря вместе с прекрасным закатом в-который я влюбился ещё с того раза можно было любоваться вечность. На носу к моему счастью никого не было. Закурив сигаретку вместе с закатом, уходило моё плохое настроение. Спустя полчаса ко мне подошёл капитан со словами:

– Прекрасный закат, не правда ли?

Я тут же схватился за ближайший поручень железной хваткой, после чего ответил:

– Согласен.

– А ты чего так держишься?

– Дэжавю.

– Понятно. Завтра рано вставать, поэтому иди спать.

– Хорошо.

Я решил переночевать в каюте команды корабля. Хоть там давно никто не жил, но чистота там была великолепной. Уснул я быстро. Правда проснутся, пришлось из-за врубленной тревоги капитана. На данный момент меня это сильно насторожило. Недолго думая я взял наган, светя семенниками я пошёл к капитану узнать в чём дело. В это время капитан почитывал: «Преступление и наказание».

– Что случилось сэнсей?

– Для начала штаны надень. Потом я объясню, что надо будет делать.

– Хорошо. Спустя пару минут я вернулся обратно к капитану.

– Что делать?

– Суп из кота варить.

– А если серьёзно.

– Если серьёзно, то прикрывать меня, если пираты попытаются кинуть.

– В тех ящиках оружие, что ли?

– Почти. 5 тон героина.

– Ты слышал.

– Я хоть и мало эмоциональный человек, но это реально меня зацепило.

– Если играть то по крупному. Вот план. Они считают, что тебя на этом корабле нету, а значит, если они захотят нас перебить и забрать мой, корабль с товаром, то вступаешь в эту игру ты.

– Понял. А не прогорит.

– Нет. Их чуть больше чем нас.

– Сколько?

– Пятеро вооружённых до зубов овощей.

– Ясно. Ищи дураков в другом месте.

– Уже поздно, что то делать, поэтому спрячься в трюме с героином и ориентируйся по ситуации.

Вдруг начала работать рация, которая у капитана находилась под столом. Точнее усовершенствованная часть, которая позволяла ловить сигнал с основной. Из неё начал раздражатся не знакомый английский голос. Единственное, что мне из всего, что он говорил, удалось разобрать только слово капитан. Капитан же не спеша достал здоровую самодельную рацию из-под стола, ответил на том же языке и засунул обратно.

– Иди прячься, а я постараюсь договорится с этими ребятами.

Я встал справа от двери с заряженным наганом дожидаясь пиратов. Через пару минут послышались грубые мужские голоса, говорящие на английском. Судя по количеству голосов их двое. Войдя туда, он сразу же приступил к погрузке. Только он потянулся за ящиком, как я приставил к его виску свой наган с фразой:

– Саечка за испуг.

Выстрел разнёс его мозги по всему героину. Для его дружка была заготовлена более страшная учесть, чем у парнишки с ящиком. Зная, что доктор может сам о себе позаботится, я пошёл в каюту капитана. Там была очередной пират. Она рассматривала карту капитана и постоянно, что то повторял на английском. Я его убил выстрелом в спину. У меня не было времени, что бы думать о какой-то чести и гордости. Выйдя на палубу я увидел два изуродованных до неузнаваемости тела. Рядом с ними стоял окровавленный сэнсэй.

– Гореть вам в аду дьявольские отродья. С невероятным спокойствием сказал сэнсэй.

– Учитель.

– А мой ученик. Теперь ты видишь меня настоящего. Монстра, который может перегрызть любому глотку ради своей команды.

– Я такой же сэнсей. Как и вся ваша команда. Пустив скупую мужскую слезу капитан ответил:

– Я рад это слышать. Подойдя ко мне, он похлопал меня по плечу, сказав: – Спасибо. Они хоть и были ублюдками, но как и все войны моря заслуживают смерть настоящих воинов.

– Согласен. Пойду тогда у цезаря заберу покойничка.

– У Юльки, что ли?

– А разве наш доктор девушка?

– Ага. Лучшая в мире.

– Нежданчик. Ладно. Пошёл я.

– Хорошо.

Прейдя в медпункт я увидел лежащим, постоянно ругающимся на нерусском пирата.

– Забирайте его побыстрее, а то он мне стирольное помещение загадит.

– Ну ладно.

Вытянув его к складу, я его убил выстрелом в голову.

– Надо идти к капитану и не забыться жмурика с каюты капитана забрать. Подумал я. Дверь в его каюту была открыта нараспашку, но трупа, как ни бывало. Вытащив его на палубу, сэнсей схвати его за вторую ногу и потянул на их корабль. Их корабль как раз таки стоял впритык с нашим, что достаточно удобно. Там уже стояло подготовленные четыре канистры с бензином. Притянув последний труп мы подпалили этот корабль.

– Красиво горит.

– Согласен.

– И не говорите.

– Цезарь.

– А Юлька.

– Ты тут давно стоишь?

– Ладно ученик, иди за мной.

Мы шли в заваленный хвостовой отсек. Придя к сейфовой двери, сэнсей сказал мне:

– За это дверью кроется секрет твоего обучения. Открывать её или нет, решать тебе.

– Хорошо. Я открою эту дверь. За ней скрывалась библиотека. Это было даже не библиотека, а маленький кабинетик с одним старинным столом, невзрачным стулом посредине комнаты и окружающие стеллажи с книгами.

– Я пойду. Сказал капитан.

Это были его последние слова за всё наше двух месячное путешествие. Старинная печатная машинка на том столе меня сильно манила. Только я сел за этот стол мне вдруг захотелось написать обо всём случившемся на этом корабле историю. Слово за слово, предложение за предложением строилась эта история как песчаные дюны в сахаре. Когда я писал, меня будто возвращало туда, но только в роли зрителя. Меня это затягивало настолько, что я забывал о еде и воде, не говоря уже о сне. Спустя, первых четыре дня за писательской деятельностью меня вырубило прямо за столом. Проснулся уже в медпункте.

– Не бережёте вы себя. К потерям сознания от отравления перешли к голодным обморокам и переутомлениям.

– Мне надо продолжить писать. Дико уставшим голосом ответил я.

– Вы, что спятили? У вас сильное недоедание с переутомлением. Сейчас вам нужен крепкий сон и хорошая пища. Радует, что у нас припасов на 30 человек.

– Мне всё равно надо продолжить.

– Не надейтесь. Я вам вколола нервопаралитик, что бы не смогли шевелиться.

– Скотина.

– Ну, ну. Скоро уснёте и заодно проспитесь. Спустя пару минут я уснул. Проснувшись, у меня была сильна усталость. Обернувшись на лево, я заметил стоящую почти пустую капельницу с глюкозой. Как по часам вернулась Юля.

– О вы уже проснулись.

– Как себя чувствуете?

– Дикая усталость.

– Это неудивительно. Ты спал два дня подряд.

– Два дня значит. Хорошо. Буду поосторожнее, То как, то не хочется копыта откинуть слишком быстро.

– Пора капельницу доставать.

– Хорошо.

– Сегодня ничего не ешь, как бы ни хотелось.

– Ладно. Пойду попишу немного.

– Только не перетруждайся.

На столе в библиотеке лежала свежая стопка бумаги. – Спасибо сэнсей. Подумал я и продолжил работать.

За работой время пролетело не заметно, как вдруг мне захотелось спать. Из-за лени я решил переночевать там, но это оказалось для меня роковой ошибкой. Мне приснился день в котором было это пророчество. Всё бы ничего, но мне приснился целый день в деталях. Если верить сну то благодаря гипнозу, науке и хорошей выпивки получился обман века. Посмотрев на стол, я увидел тарелку с двумя бутербродами и бутылку воды. Подойдя ближе, я заметил записку под бутылкой. В ней было написано:

– Ты знаешь всё, что тебе надо. Поэтому поешь и закончи свою историю.

П. С. Постарайся не падать в обмороки;).

Хорошо подумал я и продолжил работу. После все дни были похожи друг на друга как отражения в зеркалах. Правда, только обмороков не стало. Так прошли два месяца. Я закончил историю своего плавания и байку про пророчество. Мы вернулись обратно в Магадан. Это был дождливый денёк. Попрощавшись с командой я думал отправится в Питер, что бы издаться. Но по иронии судьбы на палубе в дожде появилась ангельская девочка.

– Ты должен написать 3 книги, которые изменят мир. Приставив наган к своему виску перед смертью сказал: – Иди к чёрту.

Текст большой поэтому он разбит на страницы.