Открылась выставка собрания Бориса Минца в Венеции, к концу года должен появиться Музей русского импрессионизма в Москве. Загадочный русский импрессионизм привлечет публику, уверен коллекционер

Борис Минц
Предприниматель, коллекционер
1958 родился в семье военного инженера

1980 окончил физический факультет Ивановского государственного университета. Кандидат технических наук

1980-е работа на кафедре высшей математики Ивановской текстильной академии и в одном из центров НТТМ

1990-е вице-мэр города Иваново, начальник главного управления Госкомимущества, начальник управления президента по вопросам местного самоуправления

2000-е создает партию «Союз правых сил», возглавляет финансовую корпорацию «Открытие» и медиахолдинг РЕН ТВ

Ныне председатель совета директоров инвестиционного холдинга O1 Group. Действительный государственный советник I класса. Занимается благотворительной и общественной деятельностью

Когда только заговорили о вашем музее, попадалось такое пояснение: вот есть коллекция музея, а есть ваша собственная коллекция, то есть коллекция Музея русского импрессионизма — это одно, а ваша личная — другое. Было и иное объяснение: что коллекция музея — это часть вашей личной коллекции. Так каков же принцип?

Я собираю не только русский импрессионизм. Например, мне очень нравится Александр Бенуа . Хорошего Бенуа покупаю любого; у меня, наверное, работ 40. Очень люблю Бориса Кустодиева . Да я многих люблю! Валентина Серова , например (но его очень трудно купить), Игоря Грабаря . Из сегодняшних — Валерия Кошлякова , считаю его выдающимся художником современности. И даже часть его работ показываю в связи с импрессионизмом. Конечно, это не импрессионизм, но они написаны под его влиянием.

А современное искусство кроме Кошлякова?

Есть много разного: и Илья Кабаков , и чего только нет. Но вовсе не значит, что все нужно отдать в музей. Кроме того, не все работы — музейного уровня. Поэтому из произведений, что у меня были, искусствоведы отобрали пять-шесть десятков тех, которые, как они считают, соответствуют таким критериям. А когда было решено, что музею быть, я начал вкладывать деньги уже в его создание. Поэтому сейчас в большей степени покупаю русский импрессионизм. Раньше приобретал вообще все, что нравилось, — сейчас делаю это реже. Просто потому, что ресурсы не безграничны, да и, надо сказать, работы дорожают с каждым днем.

Сколько будет вещей в постоянной музейной экспозиции?

Думаю, постоянная экспозиция должна быть небольшой, приблизительно 50-70 картин. К профессионалам это, может, и не относится, но вообще современный человек дольше двух часов находиться в музее не может в принципе. И западные выставки устроены таким образом, что человек проводит в замкнутом пространстве максимум два часа. Просто потому, что людям не нравится больше, понимаете? Когда-то в молодости, когда было много свободного времени, приехав в Ленинград, я целыми днями ходил по Русскому музею и Эрмитажу. Но это нетипичное поведение для обычного человека — целый день, тем более выходной, провести в музее. В выходной люди хотят главным образом дольше поспать.

Юлия Петрова
Директор музея русского импрессионизма

Здание, которое выделено Музею русского импрессионизма на территории Культурно-делового комплекса «Большевик», в прежние, фабричные, времена являлось хранилищем муки и сухого молока. Исторической ценности конкретно эта постройка не имеет, она поздняя, поэтому у нас была возможность переоборудовать ее полностью. Мы поставили себе задачу сделать музейное здание максимально удобным для организации экспозиций и прочих мероприятий: в нем продумано не только поддержание температурного и влажностного режимов, но и грамотное сейфовое хранение, входная группа, зона погрузки и разгрузки для машин, которые будут привозить экспонаты на выставки, специальные лифты. Проект реконструкции подготовило лондонское бюро John McAslan + partners . Кроме того, по совету архитектора мы привлекли известных музейных консультантов Lord Cultural Resources : они поддержали нас на начальном этапе, помогли составить план действий, ввели в курс дела, предупредили о ряде нюансов. Работы по реконструкции начались в 2012 году, завершить их мы рассчитываем осенью этого года.

Фабрика «Большевик» не сказать чтобы намоленное место. Не очень известное.

Это оно пока неизвестное. Сделаем, и будет известным. «Гараж» тоже был когда-то неизвестным. Известность — такая вещь… А «Большевик» — место очень удобное. Близко к центру, но не в самом центре. Соответственно, у нас решены все проблемы парковки, притом музей недалеко от метро, так что в этом смысле будут удовлетворены все категории наших посетителей. Если будем делать хороший продукт, то и место станет популярным. В Саратове, когда мы показывали картину Кустодиева Венеция , пришло 6 тыс. человек за десять дней, настолько было интересно и необычно. Представьте себе провинциальную библиотеку, куда ежедневно приходило 600 человек! За день до закрытия выставки даже губернатор заехал посмотреть — потому что ну все об этом говорят.

Наше серьезное преимущество — мы c самого начала делаем абсолютно современный музей. Такого пространства, отвечающего всем требованиям музейного дела, можно сказать, в стране нет. Это беда российских музеев. К примеру, в Эрмитаже замечательная коллекция, фантастически профессиональные люди, но сами помещения? Чтобы сделать нормальный современный музей, дворцы нужно перестраивать, а перестраивать памятники архитектуры запрещено. И ГМИИ им. Пушкина, и другие музеи, чьи здания построены в прошлом-позапрошлом веке, модернизировать очень трудно. В Европе иначе. Например, здание главного музея импрессионизма, Орсе в Париже, специально для него было перестроено из бывшего вокзала. Нам, благодаря нашим консультантам и архитекторам, удалось сделать оптимальный проект. Я знаю коллекционеров (не хочу называть фамилии), которые практически никогда не дают свои работы на выставки по одной простой причине: пространство неправильное. Им жалко работу, которая будет находиться непонятно в каком температурном режиме.

Следующее. Мы делаем серьезный мультимедийный проект, который будет, думаю, интересен молодежи. Он уже близок к завершению, технически все готово. Мне кажется, это важно само по себе, потому что раньше в России в таком виде произведения искусства никто никогда не представлял. Берется картина, специальным образом фотографируется, и благодаря этому зритель наблюдает, как она была написана, каким образом превращалась в то, чем стала. Все это можно будет увидеть в Интернете, и через соцсети быть в курсе всех наших новостей.

Первая постоянная экспозиция будет построена по хронологическому принципу и включит в себя как хрестоматийные имена (Константин Коровин, Валентин Серов, Игорь Грабарь ), так и авторов, хорошо известных специалистам и значительно меньше широкому зрителю (Николай Богданов-Бельский, Сергей Виноградов, Николай Дубовской ). Мы оттолкнемся от Василия Поленова и его ближайших учеников, рассмотрим представителей круга Союза русских художников и ранние импрессионистические опыты авангардистов (Михаил Ларионов, Владимир Баранов-Россине ), перейдем к послереволюционному периоду: здесь можно говорить и о «тихом», невыставочном импрессионизме (Юрий Пименов и такие забытые авторы, как Валентина Диффинэ-Кристи ), и даже об импрессионистических работах столпов соцреализма. Так, мы покажем парижский вид Александра Герасимова , приехавшего в 1934 году во Францию и там вспомнившего, чему его учил Константин Коровин.

Я говорю о первой постоянной экспозиции, потому что, по нашему мнению, время от времени менять нужно все: вешать другие вещи, разумеется оставляя ключевые произведения.

Для временных выставок у нас будет два зала, большой и малый. Уже есть ряд договоренностей с региональными музеями о совместных проектах. Низкий уровень развития внутреннего туризма у нас в стране приводит к тому, что великолепные региональные коллекции практически не известны москвичам.

Объясните логику событий. Русский импрессионизм — это только повод для такого общественного пространства, как музей, а музей бы возник в любом случае? Или же общественное пространство — это следствие того, что вы стали специализироваться на русском импрессионизме?

Когда я начинал собирать коллекцию, даже не предполагал, что когда-нибудь создам музей.

Вообще в этой истории чего больше — планомерности или случайности?

Тут две разные истории. История моего собирательства — это как бы такое, говоря поэтически, тайное желание. Чтобы заниматься коллекционированием, сначала нужно заработать немножко денег, как вы понимаете. И только когда желание совпало с возможностями, началось реальное, осмысленное коллекционирование. Но в процессе, конечно, взгляды всегда меняются. В какой-то момент мне стало понятно, что есть малоизученный и малопредставленный, не в фокусе искусствоведческого нимания, русский импрессионизм — абсолютно, с моей точки зрения, недооцененный. Никто не собирал эти вещи именно как русский импрессионизм. Как направление в истории отечественного искусства он практически не обозначен.

С чем было связано открытие темы «русский импрессионизм»? С каким-то определенным приобретением? Либо чистая идея?

Нет, она не приснилась мне в готовом виде, как таблица Менделееву . Просто я стал больше читать о русской живописи, а бывая в Париже, ходил по музеям. Там много музеев, не столь известных, как Орсе, но с коллекциями примерно того же времени, только помельче. В них есть и Клод Моне , и другие великие имена; есть и менее известные, хотя качество их живописи, мне кажется, совсем не хуже. (Как шутят пиарщики: чем отличается мышь от хомяка? Пиаром, и больше ничем.) И когда у меня уже набралось десятка два работ по теме и я все больше углублялся в нее, мне подумалось, что было бы правильно ее поднять вот именно на таком уровне. И ход событий подтверждает, что я был прав. Когда мы готовили выставку для Венеции, для палаццо Франкетти, приезжал профессор миланской Академии художеств, который сказал, что нами собраны совершенно блестящие работы. А это мнение представителя одного из самых выдающихся в Европе учебных заведений в области искусств.

Валентин Серов. «Окно». 1887

С чего вообще начиналось ваше собирательство?

В основном с графики — Бенуа, мирискусники. Много покупал современных московских художников: просто хотелось оживить дом, ну и денег особых не было. Я в 1990-е годы был чиновником, и мне казалось, что чиновнику заниматься коллекционированием не очень корректно. Потом уже, когда я ушел сначала в менеджмент, затем в бизнес, стало лучше и с деньгами, и со временем… А картинки я всю жизнь смотрел. У меня огромная библиотека, постоянно хожу в музеи, к коллекционерам, к дилерам, которые помогают в собирательстве.

Много времени уходит?

Порядком. Аукционы, к которым мы готовимся, — большая работа: нужно все просмотреть, выбрать, съездить, чтобы увидеть вживую… Не только в Лондоне, но и в Москве. У нас есть несколько очень неплохих аукционов, и при них несколько очень неплохих команд, которые собирают достойные вещи. В Москве мы много чего купили.

В основном на аукционах приобретаете?

Да. Примерно половина — это работы, которые были вывезены из страны много лет назад, а подчас и вовсе в России не бывали. Тот же венецианский Кустодиев: сомнений нет, что это именно он, работа известная, но выпала из поля зрения. Когда картину привозили в Петербург, то специалисты из Русского музея подходили и спрашивали: «Слушайте, где вы ее взяли? Мы считали, что она пропала».

Об этом и о специфике работы

в частном музее Posta-Magazine рассказала его директор Юлия Петрова.

«Это моя любимая работа и, несомненно, мой счастливый билет, - признается Юлия, едва только мы начинаем беседу. - У нас такой узкий рынок труда и так мало возможностей проявления, государство выпускает гораздо больше людей моей специальности, чем требуется. Многие мои сверстники даже не надеются работать по специальности. И уж тем более не приходится рассчитывать на то, чтобы стать директором музея. Это то, о чем, в общем, мечтать не приходится, и планы такие строить тоже не приходится. В юности никто не говорит: „Вот закончу институт и стану директором музея“» .

Как бы там ни было, в жизни Юлии Петровой все сложилось именно так, как сложилось. Несколько лет она была куратором частной коллекции бизнесмена и мецената Бориса Минца, а после открытия Музея русского импрессионизма стала его директором. И в этом, безусловно, есть свои плюсы и минусы, - признает сама Юлия. Встречи с семьей, например, становятся редкими, потому что большая часть времени проходит в стенах музея.

Ника Кошар: Юлия, вы всегда так красиво рассказываете о своей работе. Но вы все-таки искусствовед. И, став директором, вам наверняка пришлось взять на себя массу административных дел. Насколько это было сложно для вас?

: Ну конечно, это то, чему мне приходится учиться и сегодня. Вообще, в нашем обществе существует штамп, что искусствоведы или «люди искусства» - это очень одухотворенные и исключительно вздыхающие под луной люди. К счастью для меня, я человек довольно рациональный: так же, как историю искусств, я всегда любила и математику, мне в ней комфортно. А то, что происходит в музее, чаще подчиняется чутью и здравому смыслу. И если у тебя есть чутье и чуточку здравого смысла - оно работает. Конечно, надо многому учиться: и административным навыкам, и навыкам управления. Собралась команда, и ею надо руководить.

Вы сами собирали команду?

Да, сама. Каждого, кто здесь работает, я подбирала лично, и твердо могу сказать, что каждый из наших сотрудников (чаще, конечно, сотрудницы) - редкая находка. И все они увлечены своим делом.

Насколько амбициозны планы у музея?

Вы знаете, когда Борис Минц предложил мне поучаствовать в создании музея и поделился со мной своим желанием его открыть, мне показалось, что это -чрезвычайно амбициозный план. Но поскольку он осуществился, то, в принципе, все, что мы планируем, уже не так и страшно. Например, выставки за рубежом. Собственно, мы их уже проводим: у нас состоялись выставки в Венеции, во Фрайбурге, 6 октября откроется очень красивая выставка в Национальной галерее Болгарии. ​Конечно, хотелось бы «охватить» не только Европу, но и Восток, и Соединенные Штаты, но есть сложности юридического характера, межнациональные, не просто музейные. Конечно, хочется и в этих стенах делать необычные проекты, и привозить художников первого ряда: и русских, и западных, и современных (как Кошляков), и классиков. Я сама больше тяготею к классике.

Ну, Кошляков, мне кажется, это такой симбиоз классики и современности. Он где-то между.

Да. Он из тех художников, которые, как он сам формулирует, занимается живописью. В отличие от основной массы современных художников contemporary art, которые создают концепции. Его отличие также в том, что каждое отдельное произведение является произведением и без контекста, без концепции. Поэтому он так востребован, его любят, он, я знаю, хорошо продается, и любое появление картин Кошлякова на аукционах - это всегда событие.

Скажите, а вы были готовы к тому, что название «Музей русского импрессионизма» в мире искусства будет так долго оспариваться?

Абсолютно. Еще в то время, когда мы только планировали создавать музей, мы с Борисом Иосифовичем вели многочасовые беседы о том, как это сделать правильно. И мы понимали, что термин «русский импрессионизм» - крайне спорный и, вместе с тем, очень емкий. Можно его оспаривать с искусствоведческой точки зрения, хотя должна сказать, что крупные специалисты не вступают в полемику на этот счет. Но это термин, который моментально рисует определенную картинку. А то, что искусствоведы ломают копи и спорят, - ну, да, так и есть. Очень уважаемый мною петербургский искусствовед Михаил Герман написал целую книгу под названием «Импрессионизм и русская живопись», основная идея которой в том, что русского импрессионизма никогда не было и не существует. Вместе с тем, есть блестящие специалисты, такие как Владимир Леняшин или Илья Доронченков. В общем, мы пошли на это осознанно и понимая, что да, за название придется побороться, и что по голове нас за это не погладят. Но, с другой стороны, караван идет...

А расскажите, пожалуйста, как формировалась основная коллекция? Как происходило главное таинство?

Вы наверняка знаете, что наша постоянная экспозиция основывается на собрании Бориса Минца. Любая частная коллекция сначала собирается по вкусу приобретателя. Потом, обыкновенно, коллекционер понимает логику того, что он приобретает, и вдруг, в какой-то момент, становится понятно, что то, что ты собираешь, имеет некую канву. Дальше в эту канву начинаешь добавлять те произведения, без которых ничего не получится. Так, например, уже зная о том, что музею быть, я задумалась о том, какими картинами можно дополнить коллекцию, чтобы постоянная экспозиция была представительной, чтобы она отвечала на вопросы, которые у зрителей возникают. Для меня стало очевидно, что в этой коллекции должны быть, например, работы Юрия Пименова. И мы две его работы приобрели. Так коллекция становится все более полной, она прирастает, ​в нее добавляются необходимые фрагменты.

Слово «апгрейд» сюда подходит?

Скорее, «нанизывание». Это как собирание пазла: он прирастает с разных своих сторон, а ты пытаешься сделать так, чтобы он был законченный и добавляешь детали с разных сторон.

У вас здесь есть любимое место?

Любимые места меняются, и это связано с переменами экспозиций​, которые происходят в нашем музее. Раньше я, например, очень любила ​ постоять у центральной картины на выставке Лаховского, на 3-м этаже. Сейчас - это, пожалуй,​ сакральное пространство на минус первом этаже. ​Пространство музея​ позволяет ​менять геометрию залов, и в этом его безусловное преимущество. Здесь под каждую выставку можно делать что-то новое. Я думаю, четыре раза в год у нас будет что-то меняться. Еще у меня в кабинете хорошо (улыбается).​

А как насчет любимых музеев и галерей? Из которых вам хотелось бы что-то привнести сюда и скопировать?

Так, наверное, нельзя сказать, но, безусловно, есть люди и команды, у которых учишься. На меня в свое время произвело большое впечатление то, как была организована Пинакотека Парижа, которая закрылась минувшей зимой, к моему большому сожалению. Это был блестящий музей, который два раза в год делал экспозиции исключительно первых имен -показывали Мунка, Кандинского, Ван Гога, Лихтенштейна.

В обществе бытует стереотип, что директор музея - это такая дама в возрасте, умудренная опытом. И вот передо мной вы - молодая, красивая, успешная. Пришлось ли вам доказывать людям, что вы способны быть лидером?

Вы знаете, скорее нет. Конечно, как говорил герой «Покровских ворот», «когда выходишь на эстраду, стремиться нужно к одному: всем рассказать немедля надо, кто ты, зачем и почему». К счастью моему, я не первая, молодые директора музеев успешно существуют, поэтому тут не надо искать драму. Слава богу, что есть и то, и другое. Я очень благодарна Борису Иосифовичу за то, что он доверяет молодым. У нас молодая команда, но это очень здорово. Наверное, нам где-то не хватает опыта, я готова это признать, хотя мы, как мне кажется, быстро учимся.

Директор Музея русского импрессионизма Юлия Петрова.

Заславский : В студии Григорий Заславский, добрый день. И я с удовольствием представляю нашего гостя - это директор только что открывшегося в Москве Музея русского импрессионизма Юлия Петрова. Юлия, приветствую вас в студии "Вестей ФМ", здравствуйте.

Петрова : Здравствуйте.

Заславский : Расскажите, пожалуйста, вообще, насколько я понимаю, вашему учредителю, основателю принадлежит весь этот комплекс "Большевик". Да или нет?

Петрова : Совершенно верно, да.

Заславский : Да. А как, почему вы выбрали из всех этих замечательных корпусов (каждый из них для человека с опытом ассоциируется с чем-то сладким и прекрасным, "Юбилейным" печеньем, "Земляничным", пирожные вкусные), почему из всех этих корпусов вы выбрали вот этот вот мукомольный цех в глубине квартала, к которому нужно еще идти? И, в общем, это во многом новое для Москвы такое музейное пространство внутри. Ну, может быть, это можно сравнить с таким спрятавшимся среди переулков домом Васнецова. Сейчас я начал тут же искать какие-то ассоциации.

Петрова : Идти там недалеко. И нам самим нравится, и гости уже оставляют отзывы, что "Большевик" реконструирован очень красиво, и идешь по нему, как по Лондону. Это чистая правда, он очень талантливо сейчас сделан. Выбрали это здание (круглое в плане, цилиндр, цилиндр без окон) именно потому, что собственно уличный дневной свет картинам нашим не нужен, вообще для музейных полотен он не очень полезен. И если в обычных музеях (музеях, извините, не в обычных, а в расположенных в более традиционных помещениях) сотрудники вынуждены как-то бороться со светом, вешать тяжелые гардины, то у нас такой проблемы нет. Нет окон, нет бликов, ничто не мешает восприятию живописи. Здание показалось нам в этом плане очень удобным. И кроме того, поскольку оно не имело исторической ценности, как лицевое здание на Ленинградском проспекте, которое было восстановлено буквально до детали по архивным фотографиям, по документам, наше здание, построенное в 60-е годы 20-го века, исторической ценности не имело, что, конечно, позволило нам его переоборудовать под музей практически полностью. Оно осталось в своих формах, но внутри абсолютно изменилась его планировка.

Заславский : А вот интересно, очень часто, когда делаются в России какие-то вот такие новые постройки, часто берут как аналог какую-то зарубежную, английскую или какую-то другую институцию. Есть ли какой-то образец, был ли он для Музея русского импрессионизма как по внешнему его решению, так и по внутреннему содержанию? Ну, даже, может быть, исходя из того, вот та команда, которая делала, наверняка иностранная. Или нет, да?

Петрова : Архитектор иностранный - британское архитектурное бюро John McAslan + Рartners .

Заславский : Они уже делали музеи какие-то?

Петрова : Они вообще специализируются на культурных объектах. В Москве они делали "Фабрику Станиславского" с театральной студией Сергея Женовача. И поэтому мы обратились к ним, будучи абсолютно уверены в качестве того, что получится. "Фабрика Станиславского", кто там был, знают, что изумительно сделана и качественно, и красиво.

Заславский : И офисная часть, и театральная, да, согласен, да.

Петрова : И офисная часть, и театральная, и апартаменты, которые там находятся.

Заславский : В апартаментах не был.

Петрова : Внутри тоже не была, но снаружи все это выглядит очень и очень достойно, в едином стиле и на очень высоком уровне. Поэтому к этому архитектурному бюро мы обратились безо всякой опаски. Равнялись ли они на какие-то существующие образцы? Честно говоря, не уверена.

Полностью слушайте в аудиоверсии.

Популярное

11.10.2019, 10:08

Очередная попытка Зеленского понравиться народу

РОСТИСЛАВ ИЩЕНКО: «Это была очередная попытка понравиться народу. Зеленскому кто-то сказал, что с народом надо общаться. Кстати, правильно сказали, потому что ему надо каким-то образом поддерживать свой рейтинг. Это единственное, что у него есть. Очевидно, сказали ему и о том, что общаться надо креативно».

Архитекторы из John McAslan + Partners преобразили бывший элеватор 1960-х годов до неузнаваемости: теперь там есть залы для постоянной экспозиции и временных выставок, лекционное пространство и хранилище для частных коллекций. Директор Музея русского импрессионизма Юлия Петрова рассказала ТАСС о том, как из частной коллекции вырос большой музей и что же такое на самом деле русский импрессионизм.

Директор Музея русского импрессионизма Юлия Петрова

− Как отдельного, мощного течения импрессионизма в русском искусстве не было. Как в музее трактуют понятие русского импрессионизма? Какой временной период ему отводится?

− Мы фокусируемся не на именах авторов, а на стилистике произведений. Я предпочитаю говорить о феномене русского импрессионизма, а не о направлении или течении. Мы прекрасно понимаем, что это пока даже не окончательно устоявшийся термин, и порой слышим претензии в адрес нашего музея. Кто-то говорит, что русского импрессионизма не существует, другие спрашивают, кого мы имеем в виду.

− И кого же вы имеете в виду?

− Импрессионизм сказался на творчестве практически каждого из мастеров рубежа XIX-XX веков. Интересно показывать импрессионистские произведения живописцев, которые широко известны, с произведениями совсем иных направлений. К примеру, импрессионистские полотна встречаются в творчестве Александра Герасимова. У нас есть одна его работа, написанная в 1934 году в Париже. Она удивляет и потрясает тем, насколько выбивается из его собственной истории и советского искусства 1930-х годов.

− Сколько всего работ в музейной коллекции?

− В коллекции Бориса Минца сейчас порядка 250 работ, но не все они были переданы в музей. Для основной экспозиции Музея русского импрессионизма мы отобрали те экспонаты, которые стилистически соответствуют заявленной теме. В нее не вошли ни современные художники, ни прекрасная подборка графики "Мира искусства": Лансере и Добужинский не имеют отношения к импрессионизму. Возможно, мы их когда-то покажем на временных выставках.

− Что зрители увидят в постоянной экспозиции музея?

− В постоянной экспозиции музея, которая расположится на цокольном этаже, будет порядка 80 работ. Хронологически они охватывают период с 1870-х примерно до 1970-х годов.

В основной экспозиции − известные имена: Константин Коровин, Валентин Серов. У нас есть прекрасная работа Кустодиева "Венеция", которую мы показывали на выставках до открытия музея и которая меняет традиционное представление о художнике. Нам интересно показать другого Кустодиева. Конечно, мы включили в экспозицию Юрия Пименова, который сам себя считал реалистическим импрессионистом. Будет и ряд художников, менее известных широкой публике. Для меня лично было важно рассказать о каждом из них так, чтобы у наших посетителей сложилось цельное мнение и о живописце, и о человеке.

− Когда анонсировался музей, было заявлено, что в его программах и постоянной экспозиции будут принимать участие и другие коллекционеры. Есть ли уже конкретные планы?

− Конечно, договоренности существуют, но мы пока предпочли бы не раскрывать имена, так как хочется немного сохранить интригу. Работы из других частных коллекций появятся в постоянной экспозиции уже в декабре. Многие художники на арт-рынке появляются редко, какие-то ключевые для музея произведения были куплены до нас, и владельцы не собираются с ними расставаться. Поэтому мы ведем переговоры о сотрудничестве.

− Наш проект гуманитарный, это меценатская история. Борис Иосифович прекрасно понимает, что наш музей, как и любой другой, никогда не сможет окупить вложенные средства. Наше большое преимущество в том, что есть возможность приобретать новые экспонаты, и у нас идет постоянная работа по поиску и приобретению произведений искусства на аукционах, у частных коллекционеров, у наследников. И сейчас, когда мы становимся более известными, люди сами приходят к нам с предложениями.

− Есть ли у Музея русского импрессионизма консультанты?

− Определением того, подходят ли вещи для музейной коллекции, занимаюсь я. Приоритетный критерий − качество.

− Какие временные выставки уже запланированы?

− Сейчас у нас сформирован выставочный план до осени 2017 года. Мы откроемся и продолжим ряд переговоров, потому что некоторым потенциальным партнерам важно посмотреть, что в итоге здесь получится. Под крупные проекты мы готовы освобождать пространство всего музея. В этом году мы покажем три выставки. Первая откроется одновременно с постоянной экспозицией, это выставка Арнольда Лаховского, который хорошо известен специалистам, но не так хорошо публике. Мы привлекли на эту выставку очень яркие, красивые работы из 10 государственных музеев, которые с нами сотрудничают.

Осенью у нас будет выставка "Элизии" Валерия Кошлякова. Работ этого художника в коллекции Минца довольно много, но конкретно под этот проект Кошляков создает контент прямо сейчас: это будут абсолютно новые, еще не виденные никем работы. Вместе с куратором Данило Эккером, директором Туринского музея искусств, они сделают здесь нечто совершенно фантастическое. У них есть планы по переустройству выставочных залов, и я думаю, мы все будем приятно удивлены. После этот же проект отправится на биеннале в Венецию. В этот момент наша постоянная экспозиция уедет на гастроли за рубеж, в очень красивый недавно отстроенный современный музей Софии "Квадрат 500". А по возвращении, в декабре, покажем постоянную экспозицию уже обновленной.

− То есть замыкаться в пространстве музея не собираетесь?

− Да, эту работу мы начали в 2014 году, и то, что мы ее продолжим, говорит о ее важности и необходимости. Мы показали 50 работ в Венеции (на выставке "С распахнутыми глазами" в Палаццо Франкетти), потом в Музее августинцев во Фрайбурге. Нашу региональную программу мы начали с Иванова. "Венецию" в итоге увидели в Саратове, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, работы Юрия Пименова − в Воронеже и Ульяновске.

− Долго выбирали архитектурное бюро, которое делало проект музея?

− Выбор был сделан сразу. Мы знакомы с этим бюро по их работе с "Фабрикой Станиславского", где в том числе находится Студия театрального искусства Сергея Женовача. Там архитекторами было предложено очень интересное решение по изменению бывшей фабричной территории. Там, так же как и на "Большевике", есть и бизнес-центр, и апартаменты, и культурный объект.

Поскольку здание музея не имеет исторической ценности, мы смогли реорганизовать пространство и полностью приспособить его под музей. Это было основной задачей для архитекторов.

− Сейчас почти в каждом музее есть образовательные проекты, чего ждать от вашего?

− Просветительскую работу мы начали осенью 2014 года с занятий для детей и взрослых − и не только по нашей тематике. У нас предусмотрено отдельное помещение для занятий с детьми разных возрастов. Оно трансформируется, позволяет ставить столы и стулья, чтобы можно было рисовать, но их можно убрать, на это место поставить пуфы и начать беседу об искусстве. Все оборудовано для просмотра иллюстраций. Есть лекторий с возможностью кинопоказа, даже в формате 3D, где планируется показывать фильмы об искусстве и авторское кино. Летом уже будет возможность купить абонемент или билеты на разовые занятия.

Справка
Картина Бориса Кустодиева "Венеция"

. Картину Бориса Кустодиева "Венеция" была написана в 1913 году. Кустодиев Венецию очень любил, восхищался. Он ее писал немного, но с охотой и с любовью. На картине изображен вид на собор Санта-Мария-делла-Салюте и церковь Сан-Джорджо-Маджоре на месте слияния Большого канала и канала Джудекки в районе набережной Скьявоне. Главная выставка, в которой эта работа участвовала, состоялась в 1968 году уже после смерти мастера. Но это была самая фундаментальная экспозиция Кустодиева в музее Академии художеств. Картина принадлежала частному коллекционеру. Так сложилось, что она была вывезена за рубеж, в России до 2013 года не была и не выставлялась", - рассказала на открытии выставки гендиректор Музея русского импрессионизма в Москве Юлия Петрова.
В 2013 году "Венеция" была куплена бизнесменом Борисом Минцем на аукционе в Лондоне. Как сообщили ТАСС представители аукционного дома MacDougall’s в Лондоне, полотно было продано за 751,2 тыс. фунтов стерлингов.
В феврале 2016 года картна была выставлена в Екатеринбурге в библиотеке имени Герцена в рамках проекта Музея русского импрессионизма "Картина в библиотеке". Сейчас картину можно будет увидеть в Москве.

Музей русского импрессионизма вырос из домашней коллекции бизнесмена и мецената Бориса Минца (бывшего президента финансовой корпорации «Открытие», председателя совета директоров O1 Group, которая занимается условно модными бизнес-центрами). В начале нулевых он стал собирать отечественное искусство - сначала стихийно, а затем со все большим вниманием к стилистическому приему, напоминающему французский импрессионизм, но в работах художников конца XIX и начала XX века.

© Ольга Алексеенко

Коллекция доросла до того, что потребовала себе отдельное пространство, для которого пригодилось одно из зданий бывшей фабрики «Большевик» на Ленинградке (где пекут, среди прочего, печенье «Юбилейное»), развитием которого Борис Минц в то время и занимался. В качестве архитектора он выбрал именитого архитектора Джона МакАслана, недавно отметившегося реконструкцией вокзала Кингс-Кросс в Лондоне. В Москве МакАслан уже успешно конвертировал одно из приобретений Минца - фабрику Станиславского - в образцовый бизнес-центр, так что вопросов к качеству его работы не возникало. Поэтому в комплекте к работе над фабрикой ему было предложено превратить бывший мучной склад, причудливое здание-колодец с параллелепипедом на крыше, в современный музей.

© Ольга Алексеенко

Здание на тот момент находилось в плачевном состоянии - пустой колодец, отделанный от пола до потолка плиткой. Мучной склад не считался памятником, и по проекту МакАслана от исторического здания на самом деле мало что осталось - только сама форма, которую снаружи одели в перфорированные металлические панели (в оригинальном проекте своей отделкой здание должно было напоминать березку - в жизни получилось скучнее), а параллелепипед на крыше остеклили и устроили галерею. Пустой колодец поделили на три этажа - для этого внутрь здания вставили бетонный модуль с винтовой лестницей удивительной красоты.

© Ольга Алексеенко

В результате музей в колодце получился почти крошечным: всего три выставочных зала - с постоянной коллекцией (в подвале) и временными выставками. Площадь со всеми служебными и складскими помещениями оказывается меньше 3 000 кв. м - а выставочная секция составляет всего тысячу.

Наверху - как раз в том странном параллелепипеде - разместилась галерея с естественным светом, маленькое кафе и две веранды с роскошным видом на Сити. На втором этаже - малый полукруглый зал с балконом, с которого было бы очень удобно рассматривать медиаэкран на первом этаже, но, к сожалению, высота балкона к этому не располагает.

Николай Тархов. За вышиванием. Начало 1910х годов

© Ольга Алексеенко

Валентин Серов. Окно. 1887

© Ольга Алексеенко

Валерий Кошляков. Венеция. Из серии «Открытки». 2012

© Ольга Алексеенко

Николай Тархов. Мамина комната утром. 1910

© Ольга Алексеенко

Константин Юон. Ворота Ростовского Кремля. 1906

© Ольга Алексеенко

© Ольга Алексеенко

Арнольд Лаховский. Весна. (Черная речка). Частная коллекция, Москва.

© Ольга Алексеенко

Арнольд Лаховский. Молодая голландка и Бретонка в синем платье. Частная коллекция, Москва.

© Ольга Алексеенко

На первом этаже устроены лобби и гардероб. Выставок здесь проводить не планируется, но здесь и дальше может появляться современное искусство, которое будет созвучно главной тематике музея. Сейчас за него отвечает американский медиахудожник Жан-Кристоф Куэ, который как патологоанатом от искусства мазок за мазком реконструирует процесс работы «русских импрессионистов» над полотнами из коллекции музея.

Под землей - самый большой выставочный зал, с навесными потолками и ремонтом, напоминающим о районных ДК. Чистые интерьеры в эскизах проекта МакАслана выглядят совсем иначе, но в жизни имеют характерные для отечественного строительства стыки, лавки и лампы вместо белых отчего-то заменены на черные. Рядом - образовательные пространства, учебная студия и медиацентр.

© Ольга Алексеенко

Что касается основной экспозиции, следует сделать важную ремарку. Существует ли русский импрессионизм как отдельное течение - более чем спорный вопрос в искусствоведческих кругах. По поводу отдельных художников вроде Коровина достигнут консенсус, однако многие из этого ряда успели достаточно поработать во Франции - и испытали на себе влияние сложившейся в Париже школы света и цвета. Часть искусствоведов считают то, что сложилось из упражнений во французской манере у русских художников, этюдизмом, кто-то называет это русской пейзажной живописью, кто-то - короткой переходной историей от реализма к авангарду. Последнюю версию педалирует и сам музей, но придает ей общемировое значение, называя импрессионизм неизбежным моментом в развитии искусства любой страны - как переходный период от классики к современности, с «освобождением глаза и руки». Чтобы укрепить веру в этот постулат, здесь собираются читать курс лекций об альтернативном импрессионизме - английском, скандинавском и американском.

© Ольга Алексеенко

В зале с постоянной экспозицией собраны работы Серова, Коровина и Кустодиева, которые заслуживают внимания и интереса сами по себе, сюда же можно отнести и ренуаровские парафразы Тархова с его мазком в виде «парижской вермишели», как это называл Леон Бакст. Здесь есть и более странные экспонаты - например, среди прочих романтично настроенных реалистов почему-то оказывается Герасимов, который в Париже экспериментировал с живописной манерой написания бульваров, возможно, вспомнив свои годы ученичества у Коровина. Или же картина Богданова-Бельского, которая официально публиковалась в каталоге выставки передвижников. Для части художников здесь - как для Константина Юона - импрессинизм стал быстро прошедшим увлечением в определенный период времени, зато оставившее после себя живописные изображения ростовского кремля на французский манер.

Второй и третий этажи, место временной выставки, занимают работы художника русской эмиграции Николая Лаховского, который, по словам куратора и директора музея, «много путешествовал, был очень восприимчив и, приезжая в новую страну, немножко подстраивался под ее настроение и стиль». Поэтому работы структурированы не по хронологии, а по географии - на втором этаже Венеция, Франция, Бельгия, Голландия и Палестина, на верхнем - Петербург и русская провинция с козами.

© Ольга Алексеенко

Директор и куратор музея, Юлия Петрова, комментирует пристрастие к розовому цвету у Лаховского и вспоминает его современника, художника Станислава Жуковского. Последний критиковал мечтательность отечественных импрессионистов и советовал им «бросить раскрашивать русскую поэтическую скромную природу в синьку и медянку, а русского человека в мулата с острова Таити; их у нас не увидите, как ни настраивайте себя. Нам это не идет, как не идет цилиндр Маяковскому и золотой лорнет Бурлюку».

Идут ли русской природе синька да медянка, вопрос философский, в любом случае сама идея создания музея русского импрессионизма - довольно смелый шаг, учитывая, что в Москве нет музея авангарда или концептуализма, намного более бесспорных течений. Как, впрочем, нет и отдельного музея современного искусства с постоянной коллекцией. Любая частная коллекция отражает дух своей эпохи и ее интерес - и в этом отношении музей отвечает запросам времени, в конкретном случае - всенародной любви к импрессионизму. Как бы то ни было, осенью коллекция музея уедет на гастроли, а вместо нее все три этажа займут работы современного живописца Валерия Кошлякова, которого относить к импрессионизму не решаются даже сами кураторы. На вопрос о логике экспозиции Борис Минц отвечает, что импрессионизм планируется интерпретировать скорее . Рассуждая в этой парадигме, очень хотелось бы увидеть музей российской меланхолии.