«Бежин луг»: мистика в творчестве Тургенева, враждебная природа и роковая судьба. «Человеческий и фантастический мир в рассказе Тургенева «Бежин луг Полеты во сне и леший в «ночном»

Иван Сергеевич Тургенев – великолепнейший писатель девятнадцатого века, чье творчество стало прекрасным путеводителем в борьбе за отмену крепостного права, в борьбе за свободу человека. Оно помогло вдохновить многих людей на длительную борьбу с самодержавием. К тому же в своих работах автор показал русскую природу, которую сам любил и восхищался ею. Иван Сергеевич прекрасно и с удивительной точностью мог передать в своих литературных творениях всю подлинность и реальность чувств, эмоций и настроений. Автор изображал современную жизнь, и делал это правдиво и поэтично. Являясь хорошим психологом, он искал остроту в человеческих отношениях и делился своими наблюдениями с читателями. Это хорошо отслеживается по рассказу «Бежин луг», написанном в 1851 году.

История создания рассказа «Бежин луг»

В 1846 году Иван Тургенев все лето и даже часть осени проводил в своем имении в Спасском-Лутовинове, где с удовольствием охотился и совершенно не занимался писательским делом. Но как только он вернулся в Петербург, то узнает прекрасную новость о том, что теперь известный и популярный журнал «Современник» был приобретен Некрасовым и Панаевым, которые сразу же попросили Ивана Сергеевича наполнить один из отделов первого номера.

Известно, что наблюдения Тургеневым в деревне за природой и крестьянами хватило ему, чтобы в течение нескольких лет создавать замечательные произведения. Когда автор читал свое произведение, то один из слушателей, а им был известный критик Белинский, был в таком восторге от всего сборника «Записки охотника», куда входит и рассказ «Бежин луг», что не выдержал и воскликнул, что автор этого произведения:

«Что за мерзавец с тонким вкусом!».

А в 1852 году весь сборник «Записки охотника», куда входил и прекрасный рассказ «Бежин луг», смог уже выйти отдельной книгой. Но после ее публикации цензор В.Львов, пропустивший произведения для печати, был тут же был уволен, а все его коллеги получили письменное предупреждение о том, чтобы цензура более тщательно проверяли все книги и изучали их в целостности.

Повествование «Бежин луг» начинается с того, что рассказчик выходит на охоту и любуется тем, как наступает утро. Уже поздней ночью он, возвращаясь домой, заблудился и выходит на Бежин луг, где горит огромный костер, а возле него сидят в ночном несколько крестьянских ребятишек. Объяснив, кто он, писатель тоже садится к костру.

После этого Иван Тургенев дает прекрасное описание ночи, которая ему очень нравится своей таинственностью и загадочностью. Он описывает и мальчиков, которых он увидел возле огня. Всего их было пять человек. Мальчики голодны, поэтому в котелке варят картофель. Через время автор ложится спать и уже вскоре претворяется, что спит. Это дает мальчикам возможность продолжить разговор. Тема разговора оказывается очень интересной – нечистая сила и все, что с ней может быть связано. Например, рассказ Илюши о домовом, который водится на бумажной фабрике.

Следующий рассказ Кости, который рассказывает случай, произошедший с местным потником, и который сделал из него такого угрюмого типа. Оказалось, что Гаврила повстречался с русалкой, которую полюбил. И снова звучит рассказ Ильи об утопленнике. В этот момент неожиданно с мест срываются собаки и с лаем куда-то мчаться. Но вскоре все снова успокаивается, и опять дальше продолжаются рассказы. Мальчишки рассказываю обо всем: об оборотнях, о волках, а затем темой их беседы становятся и покойники. Интересно, что детей интересуют и природные явления. Они говорят о солнечном затмении и пытаются объяснить его, с божественной точки зрения.

Позже возникает спор между мальчиками о том, какая нечисть водится в их местности. Вспоминают они не только водяного, но и тех людей, которые утонули. Им даже почудился голос Васи, мальчика, который совсем недавно утонул. Следует за этим описание ночи, а затем неба и леса, когда начинает подниматься солнышко. Вскоре рассказчик покидает ребят. А позже он узнает, что Павлуша погибнет, упав с лошади.

Герои тургеневского рассказа «Бежин луг»

В необычном рассказе автор решил использовать домыслы о домовых, леших и даже русалках, которые уже давно стали поэтическими героями народного фольклора. Те рассказы, которые он услышал из уст ребят, он смог использовать ничего не придумывая, а только грамотно изложить на бумагу, сохранив крестьянский колорит. Автор был поражён смелостью и одарённостью детей, которые живут в бедных крестьянских семьях. Поэтому именно детей разных возрастов и решил показать автор в своем рассказе.

Он подробно описывает мальчиков. Их в произведении пять человек:

♦ Федя.
♦ Павлуша.
♦ Илюша.

Прежде всего, знакомство читателя со своими героями автор начинает с того, что детально описывает их внешность, причем рассказывает все до такой мельчайших подробностей. Например, про Федю автор пишет, что на вид ему было около четырнадцати лет, но он был очень худ и казался от этого стройным. Привлекало и лицо ребенка, которое было красивым. И эта красота создавалась за счет его тонких и мелких черт лица. Прекрасны были и его белокурые волосы, которые природа создала так, словно это были настоящие кудри. На его лице всегда была какая-то странная улыбка, то ли веселая, то ли рассеянная. И все это прекрасно гармонировало со светлыми глазами.

Но если Федя был из зажиточной семьи, и он проводил время с крестьянскими детьми ради интереса и развлечения, то Павлуша был полной противоположностью. По описанию волосы его черные всегда были всколоченные. На лице выделились широкие скулы и серые глаза. Само лицо у мальчика было бледное и рябое, а рот от этого казался большим. Но тут же автор, пытаясь оправдать свое такое описание, пишет о характере ребенка, который выглядел прямо, в глазах его виделась мысль и все его разговоры показывали, что он умный мальчик. Но особый интерес представлял его голос, в котором слышалась сила.

Третий крестьянский мальчик – Илюша. Это по описанию был совсем другой тип. Так, лицо не представляло собой ничего интересного: нос с горбинкой, овал лица вытянутый. Он был немного подслеповат, поэтому все время щурился, словно от огня. Выражение лица у мальчика было какое-то заботливое. Казалось, что эта забота доходила уже до какой-то болезни или тупости. Брови у ребенка всегда были сдвинуты, а губы он сильно сжимал и, глядя на них, казалось, что они никогда не шевелились.

Костя, четвертый герой тургеневского рассказа, был непохож на предыдущих мальчиков. На вид ему можно было дать лет десять, не больше. Все его лицо было в веснушках, оно было невелико и очень уж худенькое. Книзу лицо было немного заостренное, словно у белочки. Губы у мальчика были настолько тонкими, что на лице едва их можно было различить. Но особое и странное впечатление придавали ему глаза, которые на его худеньком лице казались непросто большими, а огромными. Глаза у Кости большие и блестящие, они, казалось, хотели сказать то, чего невозможно было выразить словами.

Последний герой, пятый мальчик – Ваня был совсем малыш, лет семь. Подробного описания этого ребенка автор не дает, так как при их встрече он лежал под рогожей, словно спал. Так, тихо и спокойно он слушал рассказы ребят, и лишь только иногда, в самых интересных местах, он выставлял свою голову, и тогда можно было рассмотреть, что волосы у него были русые и кудрявые. Все герои тургеневского очерка «Бежин луг» овеяны грустью, печалью и сочувствием.

Пейзаж в изображении Ивана Тургенева

Необычный и детально описан пейзаж в утренние часы. Начиналось ясное летнее утро, когда пробуждалась земля, и наступал новый день. Такой прекрасный пейзаж необходим для того, чтобы не только подготовить к полному раскрытию темы, но и создать настроение. Многие критики отмечали, что писатель использовал не только цветовые характеристики, а настоящую «трепетную» гамму цветовых оттенков.

Ночь в изображении Ивана Тургенева раскрепощает духовно человека и тогда его начинают уже мучить загадки о том, как создан этот мир. Автор пишет о том, как он сам вглядывался в ночную темноту, которая торжественно и царственно погружала все вокруг. Он увидел звезды, которые на небе бывают только ночью, и они, на удивление автора, текли и мерцали. Такая прекрасная и великолепная ночная темнота положительно действует не только на писателя, дети тоже оказываются под этим очаровательным ночным влиянием и рассказывают невероятные и удивительные истории. Все их сюжеты, конечно же, связаны с миром природы, ее загадками.

С большой нежностью автор показывает богатый духовный мир простых крестьянских детей, которые так тонко чувствуют красоту природы. Автор стремится все сделать для того, чтобы читатель смог не только уважать его маленьких героев, но и обязательно задумался над тем, как потом сложится их судьба. О них автор говорит, как о духовно развитых личностях, которые одарены природой, смелы, эмоциональны, честны, искренни. Но в дальнейшем таким людям будет сложно жить в суровой действительности, так как обладая высокими моральными принципами, они очень требовательны и к себе и к окружающим.

Так в своём рассказе «Бежин луг» Иван Сергеевич смог собрать и показать красоту природы, народа, души. Чудесная история, простая и величественная, где переплелись людские судьбы, которые и сами являются частичкой мироздания - это олицетворение будущего всего русского крестьянства.

DOI: 10.12731/2218-7405-2014-3-3 УДК 82

ИСТОРИОСОФСКИЙ МИФ В РАССКАЗЕ И.С. ТУРГЕНЕВА «БЕЖИН ЛУГ»

Ибатуллина Г.М.

Историософская проблематика цикла И.С. Тургенева «Записки охотника» - один из наименее изученных аспектов творчества писателя. Основная цель статьи - исследование мифопоэтических форм воплощения тургеневской философии истории в художественной системе рассказа «Бежин луг», являющегося ключевым для цикла. Актуальность и научная новизна работы определяется новыми возможностями интерпретации хрестоматийного тургеневского произведения. Анализ символического подтекста рассказа обнаруживает здесь художественно закодированную концепцию исторических судеб России и человечества в целом; эмпирически наблюдаемое развитие человеческого сообщества объясняется Тургеневым через логику сакральной метаистории.

Автор статьи приходит к выводу, что тургеневская модель истории реализована в системе произведения как миф через ряд ассоциативно-знаковых образов и мотивов. Вместе с тем, мифологизированный взгляд на мир не разрушает очерковую и фактографическую природу рассказа. Миф и реальность живут здесь в диалоге, открывая друг друга как для себя, так и для читателя. В контексте этого диалога миф национально-исторический оказывается неразрывно связан с мифом грехопадения и мифом эсхатологическим, причем в процессах диалогических взаимоотражений каждый из них не только воспроизводит свое традиционное содержание, но и существенно обогащает его.

Ключевые слова: миф, историософия, поэтика, образ, символ, знак, контекст.

HISTORIOSOPHICAL MYTH IN THE STORY OF I.S. TURGENEV "BEZHIN LEA"

A Historiosophical problematic of the cycle of I.S. Turgenev "A Sportsman"s Sketches " is one of the least studied aspects of the writer"s work. The main purpose of this article is to research mithopoetic forms of the embodiment of Turgenev"s philosophy of the history in the literally system of the story "Bezhin Lea", which is the key for the cycle. Scientific relevance and novelty of the work is determined by the new possibilities of interpretation of Turgenev"s textbook. The analysis of symbolic overtones of the story finds here the artistic encoded concept of the historical fates of Russia and of humanity as a whole; empirically observed development of the human society is explained by Turgenev through the logic of sacred metahistory.

The author concludes that Turgenev"s history model is implemented in the system works as a myth through a series of associative and symbolic images and motives. However, the mythologized view of the world does not destroy the essay and factual nature of the story. Myth and reality live here in the dialogue, opening each other both for themselves and for the reader. In the context of this dialogue, the national historical myth is inextricably linked with the myth of the Fall and with the eschatological myth, and in the processes of dialogue mutual reflections each of them not only plays its traditional content, but also substantially enriches it.

Keywords: myth, historiosofia, poetics, image, symbol, sign, context.

«Записки охотника», безусловно, можно назвать одним из самых совершенных созданий И.С. Тургенева. Написанный, казалось бы, в традиционной для «натуральной школы» форме нраво- и бытописательных очерков, цикл в действительности приобрел совсем иной художественно-философский масштаб и глубину. Перед нами целостная картина русской жизни, увиденная и изображенная с разных пространственно-временных и смысловых ракурсов, читателю представлены практически все ее сферы: общесоциальные и конкретно-сословные, культурные, религиозные, нравственно-психологические, бытовые, этнографические, экономические, природно-географические и т.д. Космос национальной жизни здесь не просто познается героем - охотником, путешественником, рассказчиком, - но заново открывается его сознанию благодаря особому, одновременно панорамному и предельно детализированному, вглядыванию в окружающую его действительность. В эту духовно-эвристическую коллизию вместе с героем вовлекается и читатель, для которого эффект открытия неожиданно нового в давно знакомом становится одним из главных эстетических впечатлений. Сюжет «путешествия как открытия родной страны» (В.А. Зарецкий) 1 обуславливает внутреннее единство всего цикла, позволяя ему из «гипертекста» (совокупность рассказов) перерасти в «метатекст»: художественное целое, вне семантического поля которого отдельные тексты не могут быть поняты и интерпретированы вполне адекватно. Значимость эвристической коллизии в «Записках охотника» была подмечена еще В.Г. Белинским, писавшем о «Хоре и Калиныче», что здесь «автор зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил . Как правило, тургеневские открытия

1 В книге В.А. Зарецкого представлена глубокая и убедительная концепция сюжетно-жанровой специфики русских литературных путешествий, для которых смысловым центром становится идея путешествия по родной стране как нового ее открытия автором и читателем. «Записки охотника» лишь однажды упоминаются исследователем в ряду других путешествий, но несомненно, что они органично вписываются в выстраиваемую им парадигму. Мы лишь отчасти касаемся здесь данной проблемы, поскольку задачи нашей работы не предполагают детального анализа «Записок» в контексте жанровой поэтики произведения.

понимаются в первую очередь в социально-историческом, психологическом, нравственном, этнокультурном и т.п. аспектах. Между тем, возможно, ни в одном из других своих произведений Тургенев не поднялся до таких высот художественно-философских обобщений, вплоть до метафизических уровней осмысления действительности, как в «Записках охотника». Поражает диапазон тургеневской мысли, интегрирующей в художественное единство логику быто-и нравоописаний с историософской и общебытийной метафизикой. Именно здесь совершаются главные открытия Тургенева-художника и мыслителя, открытия, перерастающие в образно-смысловых контекстах произведения в подлинные откровения.

На каких основаниях зиждется это единство предельно-универсального и «конкретно-очеркового», бытового и бытийного в художественном мире «Записок охотника»? Первоосновой подобного мировосприятия и его образного выражения является, как известно, мифологическое сознание. Уже сама форма цикла как интегрального метатекста во многом аналогична повествовательной форме мифа; любой мифологический текст - это фрагмент Большого Мифа: мифологического цикла о Концах и Началах, между которыми замкнуто все, что становится объектом повествования. Разумеется, одной этой аналогии недостаточно, чтобы говорить о внутренней мифологизированности художественного мира «Записок охотника». Еще Ю.В. Лебедев отмечал мифологические мотивы в картинах и образах природы тургеневского цикла: «Поэтическое чувство природы у Тургенева развивается в русле национального мифопоэтического мышления: просыпаются спящие в словах древние смыслы, придающие картине природы яркую поэтическую образность...» . Конечно, дело здесь не просто в следовании фольклорно-поэтической традиции. В самом сознании охотника-рассказчика пробуждается способность

2 В современном литературоведении мифопоэтические интерпретации «Записок охотника» и творчества Тургенева в целом становятся уже почти традицией; мы обнаружим подобный подход в целом ряде исследований: , , , , . Не имея здесь возможности для обстоятельного анализа этих работ, отметим лишь, что проблемы воплощения историософского мифа в цикле Тургенева практически нигде не затрагиваются.

к восприятию глубинного природно-бытийного мифа, обнаруживается возможность вступить в общение с энергиями и силами природно-космической жизни. Словечко «странный» и сквозной мотив удивления перед открывающейся охотнику-повествователю потаенной смысловой реальностью мира, скрытой за видимыми внешними формами действительности, мы встретим на страницах многих рассказов цикла. Эта невидимая реальность входит в жизнь людей как миф, который одни воспринимают непосредственно и верят в него буквально, подобно мальчикам «Бежина луга», другие (подобно рассказчику) ощущают логику и «правду» этого мифа интуитивно, даже если интерпретируют его как поэтический образ. Не случайно, что это незримое «иномирье» открывается герою, который наделен художественным воображением (несмотря на рационализм мышления просвещенного человека), в контексте цикла он представлен как писатель, литератор. Во-вторых, важно и то, что перед нами именно «охотник»; и дело не только в том, что охота за дичью превращается в охоту за новыми открытиями; важен особый, «маргинальный» статус охотника, человека, существующего на границах разных миров: природы и цивилизации, культуры и «первобытности», города и села, «домоседства» (К. Батюшков) и «странничества», деятельного и созерцательного, творческого и «механического»; маргинален охотник и по отношению к историческим (охота существовала во все времена), социальным и сословным (охота - занятие общедоступное), этническим, психологическим и пр. дифференциациям. К примеру, у охотника-рассказчика и его ближайшего спутника и соратника Ермолая, казалось бы, нет ничего общего; даже в психологическом плане это очень разные люди, не говоря уже о социальной дистанции; между тем, на охоте эти барьеры практически редуцируются, утрачивая свой безусловный статус. В какой-то степени для тургеневского охотника становится проницаемой граница даже между человеческим и всем остальным «биологическим» царством: отношения охотника с его собакой и Ермолая с его Валеткой, порой не отличаются от их отношений друг с другом

или с иными людьми, более того, иногда это общение с «животными четвероногими» оказывается внутренне гораздо богаче и продуктивнее, чем с «животными двуногими». (Отметим попутно, что подобное целостное мироощущение также характерно прежде всего для архаико-мифологического сознания, «основной инстинкт» которого был выразительно сформулирован еще Р. Киплингом в рассказах о Маугли: «Мы с тобой одной крови: Ты и Я».)

Маргинально-амбивалентная фигура охотника, с одной стороны, размыкает устоявшуюся замкнутость каждой из обозначенных выше сфер, давая возможность «остраненного» взгляда их друг на друга; с другой стороны - придает этой многомерной и достаточно релятивизированной картине жизни и человеческих характеров внутреннее единство: способность охотника к диалогу с каждым, кто встречается на его пути, воспринимается как залог такого же взаимного диалога открываемых им миров. Разумеется, Тургенев видит и изображает и драматично-«тупиковые» ситуации, где эта возможность кажется полностью утраченной или подмененной «псевдодиалогами», как в рассказе «Два помещика» с хрестоматийной сценой «невинной экзекуции» холопа «добрейшим» барином Мардарием Аполлонычем. Драматизм подмены живого и естественного в человеке механическим и искусственным, цивилизованного варварским выразительно обозначен и внутренне амбивалентным именем героя, и его известной «звукоподражательной» репликой: «Чюки-чюки-чюк!..» Драматизм усилен чувством парадоксальности и абсурдности ситуации в сознании охотника, но, тем не менее, эти драматические ноты не нарушают общей внутренней цельности воссоздаваемой автором картины мира, и это тоже во многом объясняется логикой мифа. Миф не идиллизирует реальность, объективно отражая ее противоречия и конфликты, в том числе и неразрешимые для человеческого понимания; вместе с тем, мифологическое сознание не драматизирует конфликтность бытия, оставляя право на существование иррациональных тайн, загадок, парадоксов, необъяснимых для человека, но имеющих объяснение где-

то за пределами человеческого разумения (отсюда, например, и традиционная для мифа логика маломотивированных табу).

Одной из таких тайн, которые не могут быть исчерпаны рационально-логическими объяснениями, оказываются для сознания рассказчика в «Записках охотника» человеческие судьбы - как индивидуальные, так и национально-исторические, и, более того, судьбы мировой истории в целом. Собственно говоря, именно сюжет судьбы в разных его модификациях - от конкретно-биографической до архетипически-провиденциальной и даже метаисторической - является смысловым центром каждого из рассказов цикла. Хорь и Калиныч, Ермолай и Мельничиха, Касьян с Красивой Мечи, Лукерья из «Живых мощей» и т.д. - все это для автора истории жизни, выписанные и в их биографической узнаваемости, и в их внутренней парадоксальности; каждый рассказ - попытка через логику судьбы личной понять логику движения судьбы народной, общенациональной, судьбы человеческой вообще. Диалогические взаимоотражения этих сюжетов судьбы и становятся источником рождения историософского мифа, воплощенного в ассоциативно-символических контекстах «Записок охотника». Рассказ «Бежин луг» является в этом отношении одним из программных и ключевых для понимания цикла как единого текста, имеющего сквозной историософский метасюжет. Провиденциальный, иррациональный характер индивидуальных судеб людей и общечеловеческой истории в целом проявлен здесь не только на уровне подтекста, но также на проблемно-тематическом уровне, и, более того, представлен как предмет изображения: вспомним, загадки человеческой судьбы, тайны жизни и смерти, в том числе, и тайны эсхатологические -главные темы историй, рассказанных мальчиками «Бежина луга». Для автора, конечно, эти истории - не просто продукт невежественного вымысла и суеверия крестьянских детей: перед нами «русские мальчики» Тургенева, искренне озадаченные и озабоченные глубочайшими проблемами бытия: сквозь суеверия сквозит метафизика, сквозь детские страхи - страстное желание

заглянуть за грань неведомого. Пространственной сферой, где эта грань оказывается проницаемой, где реальность эмпирическая встречается с реальностью метафизической, становится в «Бежине луге» мир природно-космического бытия. Отметим, что в «Записках охотника» представлены и другие граничные сферы, способные увести в «метамиры» или открыть «каналы общения» с ними: сфера искусства, творчества, культуры («Певцы»); мир духовно-нравственных ценностей и идеалов («Живые мощи»4, «Касьян с Красивой мечи». И во многих других рассказах цикла запредельное проявляет себя в земном мире, просвечивая сквозь его формы и факты, зачастую переосмысляя и преображая их в человеческом восприятии, обнаруживая в них скрытый символический или знаковый смысл, однако за неимением места мы не можем сейчас обратиться к обстоятельному анализу всей системы метафизических образов и мотивов «Записок охотника» и отсылаем к уже названным выше работам, содержащим подобные интерпретации (см. примечание «2»).

Знаменитые пейзажи «Бежина луга» неоднократно комментировались в литературе, и большинство комментаторов стремились так или иначе разрешить загадку их удивительной органичности. Разгадка кроется в мифопоэтических структурах, архетипических образах и мотивах, пронизывающих эти пейзажи и организующих их в единое целое. Пространство природной жизни в «Бежине луге» приобретает особый миромоделирующий статус: это пространство мифа с доминирующими в нем образами природных первоначал или стихий. Природа как царство первостихий со своей независимой от человека и не вполне понятной жизнью обнаруживает себя в каждом пейзаже рассказа, и не только «Бежина луга», но и других произведений цикла: образы воды (росы, дождя, реки и т.д.), огня (солнечное тепло или жар, летний зной, огонь костра и т.п.), воздуха, земли являются

3 Анализ рассказа «Певцы» в данном контексте см. в другой нашей работе: .

4 Духовно-нравственные контексты этого рассказа «Записок охотника» неоднократно были в поле зрения исследователей; см., н-р: , .

сквозными в художественном мире «Записок охотника». В «Певцах», например, образы первостихий откровенно актуализированы в картинах почти фантастического, иссушающего все вокруг зноя, и благодаря им мифологизируется все изображенное - и природное, и человеческое -пространство. В «Бежине луге», напротив, мифопоэтическими ассоциациями окружена сама представленная в первом большом пейзаже целостная картина мира, и уже в этом общем ассоциативно-символическом контексте образы природных стихий начинают восприниматься как знаковые и миромоделирующие детали, а не просто как традиционные для литературы природоописательные элементы. Рассмотрим, как ряд лейтмотивов создает здесь особый символический подтекст повествования и возникает мифологизированная модель реальности. Первый пейзаж рассказа обращает на себя внимание чередой подчеркнуто повторяющихся образно-знаковых деталей, создающих представление об идиллическом мире, исполненном гармонии, меры и абсолютно комфортном для человека; здесь доминируют образы света, тепла, свежести, чистого прозрачного воздуха, ясного неба, плодородной земли: «В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба...» - этим гармоничным аккордом завершается изображенная картина. Здесь нет ничего не соразмерного человеку и его возможностям: и физическим, и духовным: «краски все смягчены; светлы, но не ярки» ; при этом перед нами не просто равновесие, это именно высшая гармония, сохраняющая меру и одновременно силу, свежесть новизны, полноту жизни. Более того, чтобы актуализировать образ абсолютной меры, определяющей состояние этого мира, Тургенев прибегает к повествовательному парадоксу: к нарративной инверсии, где образ строится «от противного»; вместо того, чтобы сказать согласно обычной речевой логике, что солнце лучезарное, а день ясный, повествователь как будто бы избыточно уточняет: «Солнце - не огнистое, не раскаленное, как во время

знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное.»; «утренняя заря не пылает пожаром»; «нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь» . Явно мифологизированный, персонифицированный оттенок приобретают метафорические «хранители» благодатного для человека состояния мира: «В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже «парит» по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты - несомненный признак постоянной погоды - высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню» . Использует автор и другие «почти фантастические» детали, мало укладывающиеся в логику «физиологического очерка» и принципов правдоподобия; скажем, вызывает сомнения, что в средней полосе России могут «установиться надолго» дни, когда «даже за час до ночи вы не чувствуете сырости»: традиционно, как в литературе, так и в «жизни» наступление ночи и рассвет сопровождается появлением росы. Самое парадоксальное, что уже в следующем пейзаже, описывающем «такой точно день» и, следовательно, такую точно ночь, сухую и теплую, роса не просто появляется в изобилии, но образ ее приобретает странный мистический оттенок: «густая высокая трава на дне долины, вся мокрая, белела ровной скатертью; ходить по ней было как-то жутко» . Не удивительно, если бы чувство жути от мокрой травы испытывала заблудившаяся девушка, но перед нами взрослый мужчина, охотник, видимо, в охотничьем же снаряжении, которому могло бы быть дискомфортно от сырости и промокших ног, но не «жутко» в прямом смысле слова. Подобные парадоксы «остраняют» привычную картину мира, которая в результате начинает раздваиваться: с одной стороны перед нами вроде бы вполне узнаваемая реальность, с другой -некое параллельное «иномирье», в котором обычная логика не действует. Более того, здесь у героя то и дело появляются «странные чувства» рядом с рациональным мировосприятием рождается иррациональное, уводящее в «ино-

пространство», где можно заблудиться в абсолютно знакомом месте, где, как в сказке, уводит героя «какая-то неторная, заросшая дорожка» . Образы, насыщенные символическими ассоциациями, мифологизируют реальность, пространство эмпирическое и метафизическое как бы накладываются друг на друга, просвечивая одно через другое. Этот принцип обнаруживается в художественных структурах всех пейзажей «Бежина луга».

Вернемся к первой пейзажной картине рассказа, в которой впечатление абсолютной и неправдоподобно совершенной гармонии, ничем не нарушаемой меры порождает ассоциации с образами Золотого века, того первозданно-райского состояния природы, которое когда-то было предназначено человеку и затем утрачено им. Не случаен и завершающий этот пейзаж образно-смысловой аккорд: «Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба...» . Он также отсылает сознание читателя к представлению об исконном, изначальном предназначении человека, заповеданном ему на заре его существования: возделывать землю, питаться плодами и злаками земными. На фоне этой абсолютно-идиллической картины первая нота диссонанса, создающая впечатление дискомфорта, возникает уже в первых строчках следующего абзаца, открывающих новый пейзаж: «Я нашел и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно резал мне плечо.» . Здесь явствен образ нарушения меры, нарушения гармонической общности жизни человека и природы. Перед нами не земледелец, а охотник, к тому же, настрелявший слишком много дичи. На первый взгляд, эта деталь может показаться незначительной, но такова природа резонирующих контекстов: достаточно и слабого сигнала, чтобы создать значимый эффект. Напомним, что о греховности и «преступности» охоты упоминают также главные герои рассказов «Живые мощи» и «Касьян с Красивой мечи».

Охотник-рассказчик, оказавшийся в символическом плане повествования нарушителем гармонии и меры, теряет ориентиры и самый главный из обозначенных в тексте ориентиров: «белую церковь» как сакральный

центр идиллического мира и источник благодати в нем. Герой Тургенева заблудился и в буквальном, и в символическом смысле, и подобно первочеловеку после грехопадения попал в совершенно другую реальность, с другими пространственными и смысловыми координатами. Он неожиданно и странно для себя (ведь он хорошо знает эти места) оказывается в своеобразном антимире, облик которого воссоздается с помощью тех же самых изобразительных деталей, что и в первом пейзаже, но в зеркальной проекции, со знаком «минус». Свет сменяется мраком, сухость - сыростью, тепло -холодом, прозрачная ясность - вызывающей чувство жути загадочностью и странностью происходящего. Картина насыщена деталями, традиционно воспринимаемыми как атрибуты «нечистой силы», темной стороны мира, недоброй для человека: летучие мыши, летящая в ночи сова, заросшая дорожка, осинник (вместо дубов, окружающих церковь), хищный ястребок и др. (см.: ).

Эта реальность пока еще производит впечатление некоего промежуточного, пограничного пространства между сферой гармонии-благодати и явственно проступающей сферой первобытного хаоса, «нижним миром» космологических мифов, к которому со странной для себя неизбежностью приближается охотник в своих блужданиях по иномирью. Образы антимира, хаоса достигают кульминации в следующем, третьем пейзаже. Вместо белокаменной церкви рассказчик неожиданно оказывается у своеобразного подобия языческого капища, святилища, белые камни которого являются почти зеркальной, но деформированной проекцией храма, опять со знаком «минус»: «Странное чувство тотчас овладело мной. Лощина эта имела вид почти правильного котла с пологими боками; на дне ее торчало стоймя несколько больших белых камней, - казалось, они сползлись туда для тайного совещания, - и до того в ней было немо и глухо, так плоско, так уныло висело над нею небо, что сердце у меня сжалось» . В очередной раз испытанное «странное чувство» рассказчика вызвано, видимо, тем, что перед ним вновь

явление «почти фантастическое»: форма правильного котла в природе практически не встречается; увиденное им ассоциативно напоминает некое загадочное искусственное сооружение, или, по крайней мере, то, что могло быть таковым; образы белых фигур, как будто собравшихся «для тайного совещания», явно выполняют знаковые функции и содержат аллюзийную отсылку к образам жрецов или служителей каких-либо культов. (Вспомним, что языческие культовые сооружения, как правило, были органично вписаны в ландшафт и, более того, нередко использовали в сакральных целях природные феномены, особенно те из них, которые воспринимались «нерукотворно сотворенными».) Перед нами явный сакральный центр антимира, связывающего человека не с «верхним миром» благодати, исходящей от Творца, а, как любой языческий культ, с нижним миром духов, стихийных природных сил, уходящих корнями в лоно первозданного хаоса (когда «земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною...» - Быт., 1,2) и амбивалентных по своей изначальной природе, могущих быть не только созидательными, но и разрушительными. Апогеем пути в царство хаоса становится образ «страшной бездны» , над которой очутился охотник. Здесь царствует абсолютная пустота, метафорически подчеркнуто отсутствие света, звука, разнообразия форм, земля здесь действительно «безвидна и пуста»: «Казалось, отроду не бывал я в таких пустых местах: нигде не мерцал огонек, не слышалось никакого звука. Один пологий холм сменялся другим, поля бесконечно тянулись за полями, кусты словно вставали вдруг из земли перед самым моим носом. Я всё шел и уже собирался было прилечь где-нибудь до утра, как вдруг очутился над страшной бездной» . Обрыв над «бездной» и окаймляющая все пространство река становятся знаками мифологической границы, отделяющей нижний мир от верхнего, пространство ирреальное - от сферы человеческой жизни.

Выбравшись из иномирья, охотник оказался у символического и тоже сакрализованного центра человеческого миробытия - в круге пяти мальчиков у

костра. Мир людей - это «срединный мир», где «мрак борется со светом» , и судьбы людей решаются на границе видимого и невидимого планов реальности. Природа амбивалентна по отношению к добру и злу. Мир природно-стихийных сил и энергий, в который погружено бытие современного человека, может стать и царством гармонии, и сферой проявления сил хаоса. Человек в своем историческом развитии идет, ориентируясь на определенные духовно-смысловые векторы, и в зависимости от этого движется либо к гармонии (вектор, обозначенный образом храма), либо погружается в амбивалентный мир стихий (языческие культы). Жизнь и сознание современного человечества также амбивалентны и граничны относительно этих двух главных духовно-бытийных ориентиров: не случайно, мальчики представлены именно на границе мрака и света.

В образах пяти мальчиков отражены пять основных социально-психологических типов, составляющих ядро жизненной организации практически любой цивилизации (касты, страты, классы, сословия и т.п); разумеется, эта дифференциация имеет более глубокие, чем социально-исторические, корни, поскольку является выражением изначальных архетипических моделей личности. Отметим наиболее важные детали описания внутреннего и внешнего облика персонажей, приобретающие в общем символическом контексте произведения знаковые функции. Важно, что знаковость портретных деталей семантически поддерживается особенностями характера и поведения каждого из мальчиков в течение всей их долгой беседы. В образ старшего, Феди, отчетливо привнесены коннотативные мотивы «аристократизма», несмотря на его крестьянское происхождение; черты его лица, жесты, мимика, позы, манера сидеть, говорить, двигаться напоминают, скорее, типичный для литературы образ юноши-дворянина, нежели крестьянина, даже зажиточного: «Это был стройный мальчик, с красивыми и тонкими, немного мелкими чертами лица, кудрявыми белокурыми волосами, светлыми глазами и постоянной полувеселой, полурассеянной улыбкой. Он

принадлежал, по всем приметам, к богатой семье и выехал-то в поле не по нужде, а так, для забавы. .Небольшой новый армячок, надетый внакидку, чуть держался на его узеньких плечиках» . Его символической роли «аристократа» как социокультурного лидера соответствует логика его поведения: Федя практически не участвует в беседе как активный рассказчик, но именно он направляет общее течение разговора, подает реплики, задает вопросы, когда мальчики умолкают, умело поддерживает тонус беседы изнутри, внешне выглядя несколько от нее дистанцированным, хотя и доброжелательно заинтересованным. Таков мог бы быть «почти идеальный» стиль «правящей аристократии» в любом социуме. Знаковый смысл приобретает и возраст героя: он «старший» среди мальчиков, и явно пользуется уважением «по праву», а не по формальному статусу «богатого сынка».

«У второго мальчика, Павлуши, волосы были всклоченные, черные, глаза серые, скулы широкие, лицо бледное, рябое, рот большой, но правильный, вся голова огромная, как говорится, с пивной котел, тело приземистое, неуклюжее. Малый был неказистый - что и говорить! - а все-таки он мне понравился: глядел он очень умно и прямо, да и в голосе у него звучала сила. Одеждой своей он щеголять не мог: вся она состояла из простой замашной рубахи да из заплатанных портов» . Подчеркнуто грубоватая внешность Павлуши, в сочетании с силой, энергией, абсолютным бесстрашием, решительностью и объективно-трезвым взглядом на мир создает портрет «воина», второй по статусу страты в обществах всех времен и народов. Павлуша - единственный, кто не боится идти к реке за водой и без тени сомнения, вскочив на лошадь, пересекает границу света и мрака вокруг костра, когда собаки подняли тревогу. «Я невольно полюбовался Павлушей.Его некрасивое лицо, оживленное быстрой ездой, горело смелой удалью и твердой решимостью. Без хворостинки в руке, ночью, он, нимало не колеблясь, поскакал один на волка...» . Как всякий воин Павлуша, в первую очередь, «защитник», причем, способный противостоять не только реальному врагу, но и ирреальным силам тьмы, к

которым он относится с долей здравой иронии (вспомним его версию анекдота о Тришке). Вместе с тем, как и многим действительно храбрым воинам, ему суждена недолгая жизнь: любой воин, будь он солдат или генерал, всегда должен быть готов к встрече со смертью. Судьба Павлуши нередко вызывает недоумение, а у детей, во время школьных бесед о «Бежине луге», даже протест: почему именно ему - самому смелому, сильному и отважному среди мальчиков - уготовил автор такую «обыденно-роковую», необъяснимо-случайную смерть? С точки зрения повседневно-рациональной логики - это трагическая несправедливость и случайность; с точки зрения провиденциально-мистической психологии - рок и судьба, иррациональные и непознаваемые; в символическом плане повествования смерть Павлуши находит свое логическое объяснение: такова судьба истинного воина, всегда первым пересекающего границу мрака и света и всегда стоящего на опасной границе между жизнью и смертью.

В рамках данной работы мы не можем дать подробного анализа и комментария фрагментов повествования, посвященных всем остальным мальчикам и ограничимся указанием на итоговые в смысловом отношении (и порождаемые общим символическим контекстом произведения) характеристики каждого из них: итак, старший, Федя, - «аристократ»; Павлуша - «воин»; Ильюша - «работник»: крестьянин, ремесленник, рабочий и т.п., тот, кто вынужден изо дня в день зарабатывать на кусок хлеба; Костя - «поэт»: художник, мыслитель, созерцатель, мечтатель с поэтическим воображением, олицетворение «творческой интеллигенции»; самый младший, Ваня, -религиозно-духовный тип личности, «праведник», человек, живущий прежде всего высшими духовными ценностями и ориентирами, отрешенный от утилитарной земной суеты и прагматики.

В общем мифопоэтическом и историософском контексте рассказа принципиально важно, что историческое, «цивилизованное» человечество в виде его основных пяти «каст», сословий или типов представлено Тургеневым

именно, в образах детей-подростков (7-14 лет, возраст мальчиков, - границы подросткового периода). Перед нами образ человечества-подростка -становящегося, растущего, движущегося к конечной цели своего становления и в современном своем состоянии переживающем критический этап этого становления. Этот путь исторического движения (после утраты первично данной благодати) совершается в борьбе мрака и света, сопровождается ошибками, заблуждениями и блужданиями, которые порой еще больше отдаляют человека от мира гармонии и подводят к опасной границе с миром хаоса. Пути человека неведомы во многом для него самого; поэтому один из ведущих мотивов рассказа - мотив таинственности человеческих судеб, мотив присутствия некоей метафизической, метаисторической силы, определяющей как индивидуальные судьбы, так и пути развития человечества в целом. Среди былей и быличек, которые рассказывают мальчики, особо выделяется обширное повествование о Тришке, в образе которого народная молва воплотила свои представления об антихристе: «Какого это Тришку? - спросил Костя. - А ты не знаешь? - с жаром подхватил Ильюша, - ну, брат, откентелева же ты, что Тришки не знаешь? Сидни же у вас в деревне сидят, вот уж точно сидни! Тришка - эвто будет такой человек удивительный, который придет; а придет он, когда наступят последние времена» . В контексте историософской символики «Бежина луга» рассказ о Тришке становится очевидной отсылкой к эсхатологическим мотивам Апокалипсиса (так соединяются невидимыми ассоциативными нитями в символическом плане тургеневского повествования первая и последняя книга Библии: книга Бытия и Откровение Иоанна). Христианская историософия Апокалипсиса представлена в изображении Тургенева как один из вариантов возможного финала исторического и метаисторического процесса.

Эсхатологический оптимизм христианской концепции истории («И увидел я новое небо и новую землю», «И отрет Бог всякую слезу с очей» человека, «и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни не будет.» -

Откр., 21, 3-4) метафорически подтверждается заключительным пейзажем рассказа. Финал рисует феерически прекрасную картину наступающего утра, где свет торжествует над мраком и где «новое небо» и «новая земля», звуки церковного колокола и топот промчавшегося, полного свежих сил табуна сливаются в единое гармонически движущееся целое. Примечательно, что первый пейзаж рассказа создавал картину почти неподвижной идиллии с ее «вечным покоем», финальный - образ идеала: полноты и совершенства миробытия, основанных на гармонии вечно движущихся и вечно возрождающихся начал. Две символические детали последнего пейзажа («чистые и ясные, словно тоже обмытые утренней прохладой.. .звуки колокола» и промчавшийся отдохнувший табун) имеют ключевое значение для понимания художественной историософии «Записок охотника». Если храмовый колокол - очевидная отсылка к христианской (или шире - монотеистической вообще) картине миросознания, то образы коней, табуна в их архетипическом содержании связаны с архаическими, языческими культурами и выросшим из них фольклором: конь, как правило, олицетворяет «земную» силу человека, его либидо, энергию, способности, витальность, самодостаточность и т.п. - все, что культивировалось языческим идеалом человека и отвергалось ортодоксально-христианской системой ценностей. Внутреннее единство этих образов становится метафорой грядущего постапокалипсического единства духовного самосознания человечества, открывающего возможность преодоления смысловых барьеров между язычеством и христианством. (Заметим, что подобную же полноту духовно-личностного и жизнетворческого идеала мы обнаружим и в художественно-философских контекстах других «программных» рассказов тургеневского цикла, таких как «Живые мощи», «Касьян с Красивой Мечи», «Певцы».) Однако финальная картина «Бежина луга» - лишь обетование возможного будущего царства Божьего на земле; современная же жизнь и судьбы современного «исторического» человека исполнены и драматизма, и загадочности: не случайно, вспомним, именно

заключительные фразы произведения говорят о трагически-роковой, мистически предсказанной смерти Павлуши.

Таким образом, мы видим, что в ассоциативно-символических контекстах «Бежина луга» историософский миф соединяется с мифом грехопадения и мифом эсхатологическим, причем в процессах диалогических взаимоотражений каждый из них не только воспроизводит свое традиционное содержание, но и существенно обогащает его. Более детальное исследование диалектики этих отношений остается перспективой другой нашей работы. Сейчас же, в заключение подытоживая наши тезисы о путях мифологизации литературного повествования в «Записках охотника», отметим, что мы встречаемся здесь с характерной для литературы «посттрадиционалистской» (С.С. Аверницев) эпохи ситуацией художественно закодированного воплощения в тексте мифопоэтических образно-смысловых парадигм.

Художественная мысль Тургенева вступает в диалог с мифологическим сознанием как с «иным» субъектом видения, открывая законы мифа в самой живой реальности - той самой, которую он видит и описывает с позиций «очерка» и «записок», ориентированных на эмпирически объективную фактографичность и «натурализм». В результате художественная система «Записок охотника» оказывается организованной внутренними взаимоотражениями мифологизированных и «очерковых» принципов изображения. Миф и реальность живут здесь в диалоге, открывая друг друга как для себя, так и для читателя. В контексте этого диалога значимы не только многоплановость отражения реалий русской жизни, но и многочисленные отсылки к образам и явлениям общечеловеческой культуры, которыми насыщен текст «Записок охотника»; они расширяют образно-смысловые горизонты произведения до универсальных - как в пространстве, так и во времени, переключая сознание читателя из «круга малого времени» в «большое пространство и время» (М.М. Бахтин) истории и культуры. Например, мы видели, что в «Бежине луге» аллюзии и реминесценции, «подключающие» к

контекстам «Священной истории», переплетают национальное и общечеловеческое неразрывными узами. Многоплановость изображения в цикле Тургенева перерастает в многомерность видения и понимания, поскольку каждый изображаемый факт интересует писателя не просто как объект его собственных наблюдений и оценок (что, собственно говоря, и характерно для традиционного очерка), но прежде всего как особая субъектно-смысловая сфера, с которой можно вступить в общение (как в мире мифа), но невозможно просто «описывать». Нельзя сказать, чтобы в сознании героя-рассказчика Тургенева эта форма мировидения была изначально укоренена или субстанциально ему свойственна (подобное правомерно было бы по отношению к герою, повествователю или рассказчику Достоевского); герой же Тургенева переживает и ощущает возможность такого мировосприятия как еще одно открытие - открытие в самом себе, своей собственной личности. Одна из главных внутренних целей тургеневского повествования - пробудить этот духовно-эвристический потенциал и в сознании читателя, ради чего автор вступает с нами в диалог, не прекращающийся уже на протяжении более чем полутора столетий.

Список литературы

1. Барковская Н.В. Житейское и житийное в рассказе И.С. Тургенева «Живые мощи» // Филологический класс. 2002. №7. С.78-80.

2. Белинский В.Г. Взгляд на русскую литературу 1847г. // Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т.10. /Редкол.: Бельчиков Н.Ф. и др. М.: Изд. АН СССР, 1953-1959.

3. Буданова Н.Ф. Рассказ И.С. Тургенева «Живые мощи» и православная традиция // Русская литература. 1995. №1. С. 188-194.

4. Дедюхина О.В. Сны и видения в повестях и рассказах И.С. Тургенева. Автореферат диссер. на соиск. уч. степ. канд. филол. н. М., 2006.

5. Зарецкий В.А. Три литературных путешествия по России. Аввакум -Радищев - Гоголь. Стерлитамак: СГПИ, 2002. 78с.

6. Ибатуллина Г.М. «О судьбах моей Родины.»: Национально-исторический миф в художественной философии «Записок охотника» И.С. Тургенева // Болгарская русистика. Том 1(2010). Издается обществом русистов Болгарии. С. 89-100.

7. Ильина В.В. Принципы фольклоризма в поэтике И.С. Тургенева. Автореферат диссер. на соиск. уч. степ. канд. филол. н. Иваново, 2001.

8. Кулакова А.А. Мифопоэтика «Записок охотника» И.С. Тургенева. Автореферат диссер. на соиск. уч. степ. канд. филол. н. М., 2003.

9. Лазарева К.В. Мифопоэтика «таинственных повестей» И.С. Тургенева. Автореферат диссер. на соиск. уч. степ. канд. филол. н. Ульяновск, 2005.

10. Лебедев Ю.В. Книга века. О художественном мире «Записок охотника» И.С. Тургенева // Лебедев Ю.В. В середине века: Историко-литературные очерки. М.: Современник, 1988. 384с.

11. Топоров В.Н. Странный Тургенев (Четыре главы). - М.: Российск. гос. гуманит.ун-т, 1998. 192 с. (Чтения по истории и теории культуры. Вып. 20).

12. Тургенев И.С. Записки охотника // Тургенев И.С. Собрание сочинений. В 12-ти томах. Ред.коллегия: М.П. Алексеев и Г.А. Бялый. Т.1. Записки охотника (1847-1874). М.: «Худож. лит.», 1975. 400с.

13. Шиманова Е.Ю. Мотив смерти в прозе И.С. Тургенева. Автореферат диссер. на соиск. уч. степ. канд. филол. н. - Самара, 2006. 156с.

1. Barkovskaya N.V. Everyday and hagiographie narrative in I.S. Turgenev"s "Living Relics". Philological class. 2002. № 7. P.78 -80.

2. V.G. Belinsky Survey of Russian Literature, 1847. / / V.G. Belinsky Full. Works. Op.: In 13 tons Vol.10. / Editorial Board.: Belchikov N.F. etc. - Izd. USSR Academy of Sciences, 1953-1959.

3. Budanov N.F. Story I.S. Turgenev"s "Living Relics" and the Orthodox tradition. Russian literature. 1995. № 1. pp. 188-194.

4. Dedyukhina O.V. Dreams and visions in the novels and stories I.S. Turgenev. M., 2006.

5. Zaretsky V.A. Three literary journey through Russia. Habakkuk - Radischev - Gogol. Sterlitamak: SGPI 2002. 78 p.

6. Ibatullina G.M. "On the fate of my country...": National historical myth in the artistic philosophy of " Sketches " I.S. Turgenev. Bulgarian russistic. Volume 1 (2010). Published society Russists Bulgaria. - p. 89-100.

7. Ilyin V. Principles folklorism poetics I.S. Turgenev. Author"s abstract of thesis. for the degree of PhD. Philology. Ivanovo, 2001.

8. Kulakov A.A. Mythopoetic "Sketches" I.S. Turgenev. Author"s abstract of thesis. for the degree of PhD. Philology. Moscow, 2003.

9. Lazareva K.V. Mythopoetic "mystery novels" I.S. Turgenev. Author"s abstract of thesis. for the degree of PhD. Philology. Ulyanovsk, 2005.

10. Y. Lebedev In the middle of the century: Historical and literary essays. M.: Contemporary, 1988. - 384 p.

11. Toporov V.N. Strange Turgenev (four chapters). Moscow: Russian. Reg. gumanit.un - ton, 1998. 192. (Readings in the History and Theory of Culture. Issue. 20).

12. Turgenev I.S. Turgenev I.S. Works. In 12 volumes. Red.kollegiya: M.P. Alekseyev and G.A. Bialy. V.1. A Hunter (1847-1874). M.: "artist. Lit.", 1975. 400 p.

13. Shimanova E.J. Death motif in prose IS Turgenev. Samara, 2006. 156 p.

Ибатуллина Гузель Мртазовна, канд. филол. наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы

Башкирский государственный университет (Стерлитамакский филиал) ул. Ленина, 47a, г. Стерлитамак, 453103, Россия

guzel-anna@yandex. ru DATA ABOUT THE AUTHOR

Ibatullina Guzel Mrtazovna, PhD Philology, assistant professor of Russian and foreign literature

Bashkir State University (Sterlitamakskij branch) Lenin St., 47a, Sterlitamak, 453103, Russia guzel-anna@yandex. ru

Здесь, в окрестностях знаменитого Бежина луга, живет немало легенд о русалках и прочих представителях мира непознанного.

Мария Ремизова, жительница села Тургенево: «Брошу в воду березовый венок, по гадаю на суженого-ряженого».

Первым пунктом в нашем путешествии стала деревня Тургенево, бывшая когда-то центром дворянской усадьбы рода великого русского писателя. От прежней роскоши уцелели жалкие крохи, да и те рушатся буквально глазах... Оставим это на совести тех, кому по долгу службы надлежит радеть о сохранении уникального(!) культурного наследия региона, и пойдем по местам, овеянным легендами…

Церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы

Церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы.

Была построена на средства Николая Алексеевича Тургенева, деда писателя, и освящена в 1806 году.

Здесь находилась древняя серебряная икона «весом в шесть с половиной фунтов» - семейная реликвия рода Тургеневых. Кроме нее, в конце XIX века сиял в храме драгоценный иконостас, выполненный мастерами Российской Академии художеств, и три иконы работы «столпа передвижничества» Григория Мясоедова. Он же и купол алтаря расписывал, причем безвозмездно…

Легенда (упоминается в рассказе «Бежин луг»). В родительскую субботу «…стоит только ночью сесть на паперть на церковную, да всё на дорогу глядеть. Те и пойдут мимо тебя по дороге, кому, то есть, умирать в том году». А еще, говорят, в полнолуние можно услышать в храме звук колокола. Весело звонит - жди радости, печально - готовься к несчастью…

Мостик через Снежедь

Мостик через Снежедь.

Расположен он неподалеку от места, где раньше стояла одна из мельниц Анисима Варфоломеевича Чаадаева. Этого богатого купца с Иваном Тургеневым связывали непростые, но прочные финансовые отношения.

Портрет Анисима нынче мирно висит дома у его внучки, 95-летней Лидии Кузьминичны, живущей в доме рядом со зданием бумажной фабрики.

Ходят слухи, что на мостке этом в полнолуние является девушка в длинных белых одеждах. Стоит, тянет руки к берегу и стонет жалобно-прежалобно тоненьким голосом… Если привязать к перилам мостика ленточку красивую - ей в подарок, придет во сне и назовет имя суженого (суженой).

Золотая река Снежедь

Река Снежедь.

В начале XIX века речку эту от устья до истока купил Иван Иванович Лутовинов, двоюродный дед писателя. Не для строительства мельниц, он мыл здесь… ЗОЛОТО!

Жители указывают конкретное место - от Прощеного колодца до мельничного бучала (около километра вверх по течению). В 70-е годы неподалеку были действующие карьеры, где добывали щебенку. Говорят, в ней находили вкрапления драгоценного металла…

Русалки на ветвях…

Российский и советский этнограф Дмитрий Константинович Зеленин писал: «… в наших (Чернского уезда Тульской губернии) лесах водятся еще русалки, но их теперь стало меньше и не так стали они опасны для человека... Русалки в лесу или качаются на ветвях березы, или сидят под деревом с корзинками в руках, в которых носят ягоды, орехи, бублики, калачи, и этим заманивают к себе маленьких ребят и защекочивают, а потом и радуются. Во время цветения хлеба русалки гуляют во ржи. Похожи они на девушек, красивы станом и лицом, с распущенными длинными зелеными волосами и одежды не имеют.

…Опасны бывают русалки в русальную неделю». Сутки напропалую бегают они всю русальную неделю по полям и долам, лазают по ветвистым старым деревьям, раскачиваются на гибких ветвях, распевают свои песни, кричат, бьют в ладоши. Поговаривают, что на тех полях, где резвились русалки, урожайность резко улучшается: даже простая трава начинает расти лучше, а цветы приобретают особенно тонкий, дурманящий аромат.

Оберегами от русалок служат крест; начерченный на земле круг, осенённый крестным знамением; чеснок; железо (иголка, булавка или нож).

“ ...глядит: а перед ним на ветке русалка сидит, качается и его к себе зовет, а сама помирает со смеху, смеется... А месяц-то светит сильно, так сильно, явственно светит месяц - всё, братцы мои, видно. ...и такая вся сама светленькая, беленькая, словно плотичка какая или пескарь... Гаврила-то плотник так и обмер, братцы мои, а она знай хохочет да его всё к себе этак рукой зовет...

Иван Сергеевич Тургенев, «Бежин луг».

Наша справка

Слово «русалка» - от слова «русый», что в древнеславянском обозначало «светлый», «чистый». Пикантная особенность русалок - рыбий хвост вместо ног. Но это совсем не обязательно. В славянской мифологии русалки - просто неживые девушки. Без хвоста. С ногами.

Прощеный колодец

Прощеный колодец.

Находится этот почитаемый местными жителями источник на берегу Снежеди. По преданию, его вода придает женщинам красоту и молодость, а мужчинам - силу. Особенно сильной считается вода «непитая», взятая до восхода солнца. По сей день приходят к Прощеному колодцу люди, страдающие глазными болезнями, приводят сюда матери своих ребятишек, страдающих кожными болезнями. Говорят, чудесная водица помогает снять хвори...

Колодец освящен.

Конь-камень

Историк Владимир Зайцев считает, что этот камень был языческим жертвенником. На это указывают специально выдолбленные в нем отверстия.

«Из замечательных камней в Чернском уезде находится только один под названием Коня, - писал в 1850 году Александр Зеленецкий. - Этот камень лежит в овраге вместе с другими и похож на тульё шляпы. …Рассказывают, будто этот камень был конём какого-то богатыря, хотевшего переехать через болото и завязшего в нём».

Существует другая легенда. Говорят, когда-то давно проезжал тут барин, был он недоволен своим конём и без конца проклинал его. За эти проклятья провалился он сквозь землю, а на поверхности земли осталась только голова коня. В отдалении лежит камень маленького размера. Это то, что осталось от барина...

Судя по географическим названиям Чернского уезда, таких камней было несколько, о чём говорит противопоставление названий Большой Конь - Малый Конь. По-видимому, мегалит около деревни Малый Конь ушёл в землю, так как старожилы не могут указать место его расположения.

110 километров надо проехать от Тулы, чтобы попасть в край легенд Бежина луга.

Знаете ли вы, что...

Чабрец отгоняет ведьм

Наши предки знали, что у каждого зелья есть свое магическое время, когда оно имеет наибольшую лечебную силу. Собирать травы начинали на праздник Зельник (в среду на русальной неделе). Собирали их, помолившись и обязательно одевшись в чистую рубашку. Обращались к богам и духам растений, чтобы собранное зелье было помощником от всяких недугов:

«Отец-Небо, Земля-Мать, благословите зелье брать».

На Бежином лугу растет множество трав! Есть среди них и те, что испокон века используют для совершения магических обрядов. К примеру, чабрец (тимьян, богородичная трава, дикая мята). Считается, что он способен вызвать воспоминания о прошлом, дает возможность заглянуть в будущее, прогоняет домового и ведьм. Если его положить в подушку, на которой спишь, он будет отгонять плохие сны и вызывать счастливые пророческие видения.

Из чабреца изготовляли напиток, который употребляли на Зеленые праздники (неделя до и после Троицы), когда поминали умерших, а также - от сглаза, ведьмовских сил на Ивана Купалу, в Воробьиную ночь (ночь на 1 сентября, а также ночь с сильной грозой или зарницами). Этим напитком девушки привораживают ребят, которые остыли к ним; а те, что «на поре» (беременные), смазывали им себя, лишь бы злые силы не повредили будущему младенцу.

Фото Игоря Карачевцева.

Сочинение

Человеческий мир у Тургенева своих проявлениях, и во всех своих проявлениях он продолжается в природе, природою осеняемся. Поэтому книга в основе своей глубоко оптимистична. Тургенев добивается гармонического звучания пейзажного мотива! как в масштабе всего цикла, так и в границах отдельного очерка. Эту гармонию могут не почувствовать читатель и исследователь, если пейзажи будут выхвачены из того или иного рассказа произвольно и рассмотрены вне художественного целого. Приведу пример. Е. М. Ефимова в упомянутой статье рассматривает пейзаж в рассказе Тургенева «Малиновая вода». Говорится о знойном августовском полдне, об атмосфере духоты, создающей ощущение иссякающих ключей жизни. На этом фоне горький рассказ Власа о полном его разорении и полной глухоте помещика к его судьбе. Рассказ обрывается следующими словами героя: «А чем плохо? Не… Эка жара стоит…»

Удивителен с этой точки зрения «Бежин луг», рассказ, специально посвященный русской природе и детям ее. Один из первых французских переводчиков его, Эрнест Шарьер, уточнил название подзаголовком «Народные суеверия в России». Многие современники Тургенева рассматривали «Бежин луг» как физиологический очерк крестьянских поверий. Да и в школьном изучении рассказ нередко превращают в иллюстрацию темноты и невежества крестьян при крепостном праве. От поэзии «Бенина луга» в этом случае не остается и следа.

Тургеневский рассказ - не простой набор народных суеверий и легенд, не справочник по крестьянской демонологии. Это живой художественный организм с очень динамичным, стремительно развивающимся сюжетом. Все в нем движется от мрака к свету, от тьмы к солнцу, от загадок и тревожных вопросов к разрешению их. Источником и первопричиной этого движения оказывается в «Бежине луге» природа. Уже в начале рассказа изображается ее сложная внутренняя жизнь в течение одного из июльских дней. Потом мы видим наступление вечера, закат солнца. Сгущаются ночные тени, призрачной становится местность, утомленные охотник и собака сбиваются с дороги, теряют самообладание, испытывая острое чувство одиночества и потерянности. Властно вступает в свои права таинственная и загадочная жизнь ночной приводы, перед которой отнюдь не всесилен человек. Ночь напоминает ему об этом полетом испуганных птиц, угрюмым, клубящиеся мраком, слабым и жалобным писком какого-то зверька между камней, которые, казалось, сползлись в немую лощину «для тайного совещания».
Минус 2 кг в день! Потребуется: активированный уголь, вода и...

Но тургеневская ночь не только жутка и таинственна, она еще и царственно прекрасна своим «темным и чистым небом», которое «торжественно и необъятно высоко» стоит над людьми, «томительными и свежими запахами», звучными всплесками больших рыб в реке. Тургеневская ночь духовно раскрепощает человека, очищает его душу от мелких, повседневных забот, тревожит его воображение бесконечными загадками мироздания: «Я поглядел кругом: торжественно и царственно стояла ночь… Бесчисленные золотые, звезды, казалось, тихо текли все, наперерыв мерцая, по направлению Млечного Пути, и, право, глядя на них, вы как будто смутно чувствовали сами стремительный, безостановочный бег земли…».

Совершающейся во мраке ночной своей жизнью природа наталкивает ребятишек у костра на красивые, фантастические сюжеты их легенд, диктует их смену, предлагает детям одну загадку за другой и сама же нередко подсказывает возможное их разрешение. Фантазия ребят не бесплотна, не удалена от земли в область абстрактных мистических сфер. Домовой у них кашляет, должно быть, от сырости в старой рольне, тоненький голос русалки сравнивается с писком жабы, а волосы ее с густой зеленью конопли. На смех и плач поэтичной крестьянской русалки незамедлительно откликается в рассказе Тургенева ночная природа: «Все смолкли. Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти тенящий звук (отзвук плача русалки и неизбывной грусти Гаврилы). Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном, кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом, и слабый, шипящий свист промчался по реке».

И уже не русалочьими - человеческими слезами плачет мать утонувшего Васи, крестьянка Фелицата, - «плачет, плачет, горько богу жалится». Не русалочьим - человеческим хохотом смеется обманутая полюбовником, сошедшая с ума Акулина: «Она ничего не понимает, что бы ей ни говорили, только изредка судорожно хохочет». Мифические существа «Бежина луга» не обособлены от мира страданий, несчастий и бед реальной крепостной России, точно так же как не обособлены они и от всего возвышенного и поэтического, чем не менее щедро наполнена крестьянская жизнь. Русалка, тщетно зовущая к себе Гаврилу, это и Акулина, топчущаяся по целым часам «где-нибудь на дороге», .застывшая в бессмысленном ожидании встречи с любимым человеком. Болезненный крик ночной птицы напоминает о стонах утопленного в омуте Акима-лесника (так «душа его жа-лобится»), а может быть, это просто «лягушки махонькие» «жалобно кричат». Белый голубь, внезапно налетевший на трепетный свет костра - то ли праведная душа, улетающая на небо, то ли птица, случайно отбившаяся от дома. И даже легендарный Тришка, лукавый человек, сродни знакомому всем в околотке бочару Вавиле.

Другие сочинения по этому произведению

Произведение рассказывает о богатом внутреннем мире крестьянских детей.

Рассказ написан Тургеневым в 1851 году и является частью цикла «Записки охотника». Его особенностью является то, что впервые в русской литературе главные герои произведения – крестьянские дети.

По жанру – это рассказ, имеет небольшой объём и основан на реальных событиях с некой долей романтизма.

Повествование ведётся от лица рассказчика, который в летний день со своей собакой возвращается с охоты домой. Ближе к ночи он понимает, что заблудился. Охотник выходит на огонёк к костру, около которого находится компания деревенских ребятишек. Они пасут ночью на Бежином лугу лошадей, так как днём насекомые не дают покоя животным. Рассказчик останавливается здесь на ночлег. Он ложится под кустом и наблюдает за детьми и слушает их мистические истории.

Главные герои произведения – пять деревенских мальчиков.

Самый старший из них - Федя, которому на вид лет четырнадцать. Это стройный, красивый мальчик с белокурыми волосами. Федя очень хорошо одет, из этого следует, что он происходит из богатой семьи. В отличие от других детей, для него ночное – развлечение, а не способ заработка.

Следующий мальчик – Павлуша. Несмотря на внешнюю некрасивость, этот мальчик привлекателен из-за своих умных серых глаз и сильного характера. Он очень смелый и уверенный в себе; не побоялся один ночью пойти на волка с хворостиной и за водой к реке. Павлуша среди мальчишек пользуется уважением. Ему примерно двенадцать лет. Он не верит в приметы, но верит в судьбу. Рассказчик в конце произведения добавляет, что этот мальчик в конце лета погиб, упав с лошади.

Ильюша примерно такого же возраста, что и Павлуша. Он уже наравне со взрослыми работает на бумажной фабрике. Ильюша верит в суеверия и всего боится.

Костя – очень худенький мальчик, лет десяти. У него веснушчатое лицо и грустный задумчивый взгляд. Он добрый и трусливый.

Ваня – самый младший из компании, ему всего лишь 7 лет. Он очень любит свою младшую сестрёнку и трогательно заботится о ней. У Вани очень чуткая и романтичная душа. Он замечает красоту природы и восхищается ей.

Темы произведения - единство человека с природой и суеверия крестьян.

Смысл произведения в том, что нужно любить природу, в ней красота и величие. Она, как ничто другое, уравнивает людей разного происхождения.