Исторический роман авиатор евгений водолазкин читать. «РБК Стиль» знает как минимум пять причин прочесть «Авиатора». Предложения об экранизации

Евгений Водолазкин

Моей дочери

– Что вы всё пишете?

– Описываю предметы, ощущения. Людей. Я теперь каждый день пишу, надеясь спасти их от забвения.

– Мир Божий слишком велик, чтобы рассчитывать здесь на успех.

– Знаете, если каждый опишет свою, пусть небольшую, частицу этого мира… Хотя почему, собственно, небольшую? Всегда ведь найдется тот, чей обзор достаточно широк.

– Например?

– Например, авиатор.

Разговор в самолете

© Водолазкин Е.Г.

© М.Шемякин, иллюстрации

© ООО “Издательство АСТ”

Часть первая

Говорил ей: в холода носи шапку, иначе отморозишь уши. Посмотри, говорил, сколько сейчас прохожих без ушей. Она соглашалась, мол, да-да, надо бы, но не носила. Смеялась над шуткой и продолжала ходить без шапки. Такая вот картинка всплыла в памяти, хотя о ком здесь идет речь – ума не приложу.

Или, допустим, вспомнился скандал – безобразный, изнурительный. Непонятно где разыгравшийся. Обидно то, что начиналось общение хорошо, можно сказать, доброжелательно, а потом слово за слово все переругались. Главное, самим же потом стало удивительно – почему, зачем?

Кто-то заметил, что часто так бывает на поминках: часа полтора говорят о том, каким покойник был хорошим человеком. А потом кто-то из пришедших вспоминает, что был покойник, оказывается, не только хорошим. И тут, как по команде, многие начинают высказываться, дополнять – и мало-помалу приходят к выводу, что был он, вообще-то, первостатейным мерзавцем.

Или совсем уж фантасмагория: кому-то дают по голове куском колбасы, и вот этот человек катится по наклонной плоскости, катится и не может остановиться, и от этого качения кружится голова…

Моя голова. Кружится. Лежу на кровати.

Вошел неизвестный в белом халате. Стоял, положив руку на губы, смотрел на меня (в дверной щели еще чья-то голова). Я же, в свою очередь, смотрел на него – не открываясь как бы. Из-под неплотно сомкнутых ресниц. Он заметил их дрожание.

– Проснулись?

Я открыл глаза. Приблизившись к моей кровати, неизвестный протянул руку:

– Гейгер. Ваш врач.

Я вытащил из-под одеяла правую руку и почувствовал бережное рукопожатие Гейгера. Так касаются, когда боятся сломать. На мгновение он оглянулся, и дверь захлопнулась. Не отпуская моей руки, Гейгер наклонился ко мне:

– А вы – Иннокентий Петрович Платонов, не так ли?

Я не мог этого подтвердить. Если он так говорит, значит, имеет на то основания. Иннокентий Петрович… Я молча спрятал руку под одеяло.

– Вы ничего не помните? – спросил Гейгер.

Я покачал головой. Иннокентий Петрович Платонов. Респектабельно. Немного, может быть, литературно.

– Помните, как я сейчас подошел к кровати? Как назвал себя?

Зачем он так со мной? Или я действительно совсем плох? Выдержав паузу, говорю скрипуче:

– А до этого?

Я почувствовал, как меня душат слезы. Они вырвались наружу, и я зарыдал. Взяв с прикроватного столика салфетку, Гейгер вытер мне лицо.

– Ну что вы, Иннокентий Петрович. На свете так мало событий, о которых стоит помнить, а вы расстраиваетесь.

– Моя память восстановится?

– Очень на это надеюсь. У вас такой случай, что ничего нельзя утверждать наверное. – Он поставил мне градусник. – Знаете, вы вспоминайте побольше, здесь важно ваше усилие. Нужно, чтобы вы сами всё вспомнили.

Вижу волосы в носу Гейгера. На подбородке царапины после бритья.

Спокойно смотрит на меня. Высокий лоб, прямой нос, пенсне – будто кто-то его нарисовал. Есть лица настолько типичные, что кажутся выдуманными.

– Я попал в аварию?

– Можно сказать и так.

В открытой форточке воздух палаты смешивается с зимним воздухом за окном. Становится мутным, дрожит, плавится, и вертикальная планка рамы сливается со стволом дерева, и ранние сумерки – где-то я уже это видел. И влетающие снежинки видел. Тающие, не долетев до подоконника… Где?

– Я ничего не помню. Только мелочи какие-то – снежинки в больничной форточке, прохлада стекла, если к нему прикоснуться лбом. Событий – не помню.

– Я бы мог вам, конечно, напомнить что-то из происходившего, но жизнь во всей полноте не перескажешь. Из вашей жизни я знаю только самое внешнее: где вы жили, с кем имели дело. При этом мне неизвестна история ваших мыслей, ощущений – понимаете? – Он вытащил у меня из подмышки градусник. – 38,5. Многовато.

Евгений Водолазкин

Моей дочери

– Что вы всё пишете?

– Описываю предметы, ощущения. Людей. Я теперь каждый день пишу, надеясь спасти их от забвения.

– Мир Божий слишком велик, чтобы рассчитывать здесь на успех.

– Знаете, если каждый опишет свою, пусть небольшую, частицу этого мира… Хотя почему, собственно, небольшую? Всегда ведь найдется тот, чей обзор достаточно широк.

– Например?

– Например, авиатор.

Разговор в самолете

© Водолазкин Е.Г.

© М.Шемякин, иллюстрации

© ООО “Издательство АСТ”

Часть первая

Говорил ей: в холода носи шапку, иначе отморозишь уши. Посмотри, говорил, сколько сейчас прохожих без ушей. Она соглашалась, мол, да-да, надо бы, но не носила. Смеялась над шуткой и продолжала ходить без шапки. Такая вот картинка всплыла в памяти, хотя о ком здесь идет речь – ума не приложу.

Или, допустим, вспомнился скандал – безобразный, изнурительный. Непонятно где разыгравшийся. Обидно то, что начиналось общение хорошо, можно сказать, доброжелательно, а потом слово за слово все переругались. Главное, самим же потом стало удивительно – почему, зачем?

Кто-то заметил, что часто так бывает на поминках: часа полтора говорят о том, каким покойник был хорошим человеком. А потом кто-то из пришедших вспоминает, что был покойник, оказывается, не только хорошим. И тут, как по команде, многие начинают высказываться, дополнять – и мало-помалу приходят к выводу, что был он, вообще-то, первостатейным мерзавцем.

Или совсем уж фантасмагория: кому-то дают по голове куском колбасы, и вот этот человек катится по наклонной плоскости, катится и не может остановиться, и от этого качения кружится голова…

Моя голова. Кружится. Лежу на кровати.

Вошел неизвестный в белом халате. Стоял, положив руку на губы, смотрел на меня (в дверной щели еще чья-то голова). Я же, в свою очередь, смотрел на него – не открываясь как бы. Из-под неплотно сомкнутых ресниц. Он заметил их дрожание.

– Проснулись?

Я открыл глаза. Приблизившись к моей кровати, неизвестный протянул руку:

– Гейгер. Ваш врач.

Я вытащил из-под одеяла правую руку и почувствовал бережное рукопожатие Гейгера. Так касаются, когда боятся сломать. На мгновение он оглянулся, и дверь захлопнулась. Не отпуская моей руки, Гейгер наклонился ко мне:

– А вы – Иннокентий Петрович Платонов, не так ли?

Я не мог этого подтвердить. Если он так говорит, значит, имеет на то основания. Иннокентий Петрович… Я молча спрятал руку под одеяло.

– Вы ничего не помните? – спросил Гейгер.

Я покачал головой. Иннокентий Петрович Платонов. Респектабельно. Немного, может быть, литературно.

– Помните, как я сейчас подошел к кровати? Как назвал себя?

Зачем он так со мной? Или я действительно совсем плох? Выдержав паузу, говорю скрипуче:

– А до этого?

Я почувствовал, как меня душат слезы. Они вырвались наружу, и я зарыдал. Взяв с прикроватного столика салфетку, Гейгер вытер мне лицо.

– Ну что вы, Иннокентий Петрович. На свете так мало событий, о которых стоит помнить, а вы расстраиваетесь.

– Моя память восстановится?

– Очень на это надеюсь. У вас такой случай, что ничего нельзя утверждать наверное. – Он поставил мне градусник. – Знаете, вы вспоминайте побольше, здесь важно ваше усилие. Нужно, чтобы вы сами всё вспомнили.

Вижу волосы в носу Гейгера. На подбородке царапины после бритья.

Спокойно смотрит на меня. Высокий лоб, прямой нос, пенсне – будто кто-то его нарисовал. Есть лица настолько типичные, что кажутся выдуманными.

– Я попал в аварию?

– Можно сказать и так.

В открытой форточке воздух палаты смешивается с зимним воздухом за окном. Становится мутным, дрожит, плавится, и вертикальная планка рамы сливается со стволом дерева, и ранние сумерки – где-то я уже это видел. И влетающие снежинки видел. Тающие, не долетев до подоконника… Где?

– Я ничего не помню. Только мелочи какие-то – снежинки в больничной форточке, прохлада стекла, если к нему прикоснуться лбом. Событий – не помню.

– Я бы мог вам, конечно, напомнить что-то из происходившего, но жизнь во всей полноте не перескажешь. Из вашей жизни я знаю только самое внешнее: где вы жили, с кем имели дело. При этом мне неизвестна история ваших мыслей, ощущений – понимаете? – Он вытащил у меня из подмышки градусник. – 38,5. Многовато.

Вчера еще не было времени. А сегодня – понедельник. Дело было так. Гейгер принес карандаш и толстую тетрадь. Ушел. Вернулся с подставкой для письма.

– Всё, что произошло за день, записывайте. И всё, что из прошлого вспомните, тоже записывайте. Этот ежедневник – для меня. Я буду видеть, как быстро мы в нашем деле продвигаемся.

– Все мои события пока что связаны с вами. Значит, писать про вас?

– Abgemacht. Описывайте и оценивайте меня всесторонне – моя скромная персона потянет за собой другие нити вашего сознания. А круг вашего общения мы будем расширять постепенно.

Гейгер приладил подставку над моим животом. Она печально приподнималась с каждым моим вздохом, словно сама вздыхала. Гейгер поправил. Открыл тетрадь, вставил мне в пальцы карандаш – что, вообще говоря, лишнее. Я хоть и болею (спрашивается – чем?), но руками-ногами двигаю. Что, собственно, записывать – ничего ведь не происходит и ничего не вспоминается.

Тетрадь огромная – хватило бы для романа. Я кручу в руке карандаш. Чем же я все-таки болею? Доктор, я буду жить?

– Доктор, какое сегодня число?

Молчит. Я тоже молчу. Разве я спросил что-то неприличное?

– Давайте так, – произносит наконец Гейгер. – Давайте вы будете указывать только дни недели. Так мы легче поладим со временем.

Гейгер – сама загадочность. Отвечаю:

А я взял и записал всё – за вчера и за сегодня.

Сегодня познакомился с сестрой Валентиной. Стройна. Немногословна.

Когда она вошла, прикинулся спящим – это уже входит в привычку. Потом открыл один глаз и спросил:

– Как вас зовут?

– Валентина. Врач сказал, вам нужен покой.

На все дальнейшие вопросы не отвечала. Стоя спиною ко мне, драила шваброй пол. Торжество ритма. Когда наклонялась, чтобы прополоскать в ведре тряпку, под халатом проступало ее белье. Какой уж тут покой…

Шучу. Сил – никаких. Утром мерил температуру – 38,7, Гейгера это беспокоит.

Меня беспокоит, что не получается отличать воспоминания от снов.

Неоднозначные впечатления сегодняшней ночи. Лежу дома с температурой – инфлюэнца. Бабушкина рука прохладна, градусник прохладен. Снежные вихри за окном – заметают дорогу в гимназию, куда я сегодня не пошел. Там, значит, дойдут на перекличке до “П” (скользит по журналу, весь в мелу, палец) и вызовут Платонова.

А Платонова нет, докладывает староста класса, он остался дома в связи с инфлюэнцей, ему, поди, “Робинзона Крузо” читают. В доме, возможно, слышны ходики. Бабушка, продолжает староста, прижимает к носу пенсне, и глаза ее от стекол велики и выпуклы. Выразительная картинка, соглашается учитель, назовем это апофеозом чтения (оживление в классе).

Суть происходящего, говорит староста, если вкратце, сводится к следующему. Легкомысленный молодой человек отправляется в морское путешествие и терпит кораблекрушение. Его выбрасывает на необитаемый остров, где он остается без средств к существованию, а главное – без людей. Людей нет вообще. Если бы он с самого начала вел себя благоразумно… Я не знаю, как это выразить, чтобы не впасть в менторский тон. Такая как бы притча о блудном сыне.

На классной доске (вчерашняя арифметика) уравнение, доски пола хранят влагу утренней уборки. Учитель живо представляет себе беспомощное барахтанье Робинзона в его стремлении достичь берега. Увидеть катастрофу в ее истинном размахе ему помогает картина Айвазовского “Девятый вал”. Молчание потрясенного учителя не прерывается ни единым возгласом. За двойными рамами едва слышны колёса экипажей.

Я и сам нередко почитывал “Робинзона Крузо”, но во время болезни не очень-то почитаешь. Резь в глазах, строки плывут. Я слежу за бабушкиными губами. Перед тем как перевернуть страницу, она подносит к губам палец. Иногда прихлебывает остывший чай, и тогда на “Робинзона Крузо” летят едва заметные брызги. Иногда – крошки от съеденного между главами сухаря. Выздоровев, я внимательно перелистываю прочитанное и вытряхиваю хлебные частицы, высохшие и сплющенные.

– Помню много разных мест и людей, – сообщил я, волнуясь, Гейгеру, – помню какие-то высказывания. Но хоть убей – не помню, кто именно какие слова произносил. И – где.

Гейгер спокоен. Он надеется, что это пройдет. Он не считает это существенным.

А может, это и вправду несущественно? Может, имеет значение только то, что слова были произнесены и сохранились, а уж кем и где – дело десятое? Надо будет спросить об этом у Гейгера – он, кажется, всё знает.

Как себя чувствует человек, который не может отличить сон от воспоминаний? Потерявший память, он не помнит ни собственного имени, ни жизни. Температура тридцать восемь, а что за болезнь никто не говорит. Врач просит записывать все, что происходит сейчас и что вспомнится из прошлого. Вот герой и записывает. А из записок выходит роман «Авиатор» за авторством Евгения Водолазкина.

Читатель не сразу заметит фантастику. Медленно, неторопливо Водолазкин вводит реальное понятие – криозаморозку, и следом за ним фантастическое — разморозку. Именно это случилось с Иннокентием Петровичем Платоновым. Ему предстоит узнать, что с ним произошло, как он оказался в такой ситуации, а также вспомнить свою жизнь, свои страхи и переживания и осознать, что все это давно в прошлом и никогда не вернется.

Читать онлайн Авиатор

О книге

Язык замечателен, вероятно, благодаря тому, что автор русский, а не переведенный иностранец. Отрывистость в повествовании продиктована самим романом. Сравнения богаты, метафоры уместны, а язык похож на язык проснувшегося человека, путающего реальность с вымыслом.

С уверенностью можно сказать, что «Авиатор» — роман-размышление. Не только о жизни, но и об истории. Размышление о том, почему произошло все так, как произошло. Герой думает, что виноваты люди. А кто еще? Прошлое всегда лучше настоящего – тоже неотъемлемая черта человеческой психики.

Раз книга о перестроечном времени, то она, конечно же, полна безнадежности и тоски. Ближе к концу она становится как камень, затягивающий петлю на шее читателя, и тянущий его вниз, вниз, к самым ужасным людским порокам и злодействам, несчастьям, голоду и смерти.

Страдает книга и другим стереотипом постсоветской литературы – антисоветщиной. Писатель романтизирует дореволюционную Россию и тогдашние нравы, явно вдохновляясь Булгаковым и Солженицыным.

По ходу повествования Иннокентий – человек двадцатого века – теряется в современном мире. Он совершает глупые, необдуманные поступки, неподобающие, казалось бы, человеку его характера и привычек. Он не знает, что нынче ценно, а что нет, вся жизнь его перевернута с ног на голову и потому ему приходится самому делать какие-то выводы. Такая потерянность не может привести ни к чему, кроме печального финала.

Роман «Авиатор» Евгения Водолазкина – образец прекрасной современной русской литературы. Богатый язык, красивые, правдивые образы. Писатель метко передает атмосферу девяностых через призму восприятия одного потерянного человека.

Роман-житие «Лавр» о средневековом травнике Арсении Евгений Водолазкин в свое время снабдил пояснением «неисторический роман», заранее сбивая возможный настрой читательской оптики. На обложке романа «Авиатор» по аналогии можно было бы написать две фразы: «нефантастический роман» и «не Лавр». Второе специально для тех, кто отталкивается в своих ожиданиях от любви/не любви к прошлой книге Евгения Водолазкина. «Авиатор» — роман совершенно иной: цельный, живой и правдивый, хотя в основе сюжета история подчеркнуто нереальная, будто бы на живую нитку собранная из обрывков воспоминаний. Главный герой — «ровесник века» Иннокентий Платонов приходит в себя на больничной койке в 1999 году. Он мало что о себе помнит и не представляет, что происходит вокруг. По предложению своего лечащего врача Гейгера Платонов начинает ежедневно записывать воспоминания-видения в попытке восстановить собственную историю.

«РБК Стиль» знает как минимум пять причин прочесть «Авиатора».

Язык

Евгений Водолазкин снова удивляет виртуозным владением русским языком и особым даром облекать в слова неуловимые ощущения, звуки и даже запахи. Прохлада стекла, если к нему прикоснуться лбом, отблески пламени на лице брандмейстера — все это описано зримо и практически осязаемо. Из хаотичных фрагментов воспоминаний главного героя — размытых образов, отдельных фраз и зарисовок — постепенно складывается не только его личная история, и даже не история ХХ века, чего, в общем-то, ожидаешь от Водолазкина. Нет, из этих осколков памяти в калейдоскопе романа странным образом проступает картина твоей собственной жизни.

пресс-служба редакции Елены Шубиной

Буквально несколькими фразами Евгений Водолазкин запускает механизмы памяти, и читатель снова и снова вращает калейдоскоп, заворожено наблюдая, как бесплотное прошлое становится частью настоящего. Кроме того, Водолазкин как блестящий стилист и доктор филологии, подмечает и передает нюансы языковых изменений. Картина мира его героев удивительно достоверна как в 1911-м или 1932-м, так и в 1999-м году.

Время

Несмотря на точно найденные для каждой эпохи слова, писатель верен себе и любимой идее своего учителя, академика Дмитрия Сергеевича Лихачева: «Времени нет, все едино и все связано со всем». Во всех своих книгах, начиная с романа «Соловьев и Ларионов», Евгений Водолазкин старается передать это «совсем другое время», всеобъемлющее и цельное. В романе «Авиатор» даже сам герой — воплощение этой идеи. Он то ли потерял десятки лет жизни из-за рискованного научного эксперимента по замораживанию в одной из лабораторий Соловецкого лагеря, то ли наоборот обрел. Вся причудливо закольцованная история его жизни и любви, состоящая из деталей и частных случаев — художественное отражение целого столетия. Гейгер записывает в своем дневнике, что «календарные даты принадлежат к линейному времени, а дни недели — к циклическому. Линейное время — историческое, а циклическое замкнуто на себе. Вовсе и не время даже. Можно сказать, вечность». Эта цикличность и занимает Водолазкина, который считает ХХ век самым драматичным в истории России. Он не раз говорил в различных интервью, что предреволюционный период и период вскоре после революции — очень важное время, о котором нужно размышлять всерьез. В «Авиаторе» он захватывает разом начало и конец века и, глядя на него глазами одного и того же героя, запечатлевает образ времени.

пресс-служба редакции Елены Шубиной

Герой

Подчеркнуто придуманный авиатор Платонов, переживший глубокую заморозку, неожиданно получился настоящим, а от его воспоминаний и размышлений сложно оторваться. Правда, эта вовлеченность в чтение редкой природы: наблюдения Платонова, которого Гейгер называет жизнеописателем, становятся поводом для внутренней душевной работы, и потому, открывая книгу, чаще погружаешься не в жизнь героя, а в свою собственную.

Автор, по собственному признанию, назвал своего «авиатора» Иннокентием, потому что это имя означает «невинный», а ему «на роду написано» быть невинной жертвой происходивших в его жизни событий. Сначала принимая, а потом вспоминая свою судьбу, Платонов через незначительные исчезающие детали сохраняет большую историю.

Евгений Водолазкин пришел в литературу из науки. И успех «Лавра» частично объяснялся тем, что доктор филологии специализировался на древнерусской литературе и отлично владел материалом. Написанный на совсем другом материале роман «Авиатор» можно воспринимать как доказательство того, что Водолазкин не только ученый, но и серьезный большой писатель.

Евгений Водолазкин (пресс-служба редакции Елены Шубиной)

Перед встречей с Евгением Водолазкиным в библиотеке-читальне имени И. С. Тургенева все желающие смогут пройти литературный квест «Из воспоминаний авиатора Платонова» по мотивам новой книги. Подсказки найдутся на страницах романа, развешанных по всему пространству библиотеки. Среди возможных призов — страница из авторской рукописи. В программе вечера также актерское чтение отрывков из нового произведения и самое главное — общение с лауреатом премии «Большая книга». Вход бесплатный, но для участия в квесте требуется

Писатель Евгений Водолазкин известен своим творчеством и в России, и за границей. Он является автором очень интересной книги «Авиатор».

Главный герой – мужчина, который приходит в себя в больнице. Он понимает, что не помнит ничего о себе, ни имени, ни профессии – вообще ничего. Его называют Иннокентием Платоновым, доктор рекомендует записывать свои воспоминания в дневник. Вот только воспоминания возникают разные, казалось бы совсем далёкие. Все они связаны с началом 20 века, Иннокентий помнит детское время, бабушку, маму. Но сейчас ведь уже 1999 год! Откуда взялись в сознании эти картинки, ощущения, вкусы и запахи?

Когда у главного героя поломался грифель, то он попросил медсестру ему дать новый, на что она дала ему шариковую ручку. Иннокентий очень удивился, сказал, что с металлическим грифелем сталкивается впервые. Это очень удивило медсестру.

Мужчина не может толком разобраться, где он вспоминает сны, а где реальность. Но какие-то факты ему удаётся осмыслить, они связаны с временем правления Сталина, репрессий. И он никак не может взять в толк, как это связать с тем, что сейчас конец 20 века. Хотя он не умеет пользоваться телевизором и пультом. Так как же ему понять, кто он такой? В голове возникает сочетание «авиатор Платонов», но доктор говорит, что это не его профессия. Врач настаивает, что Иннокентий должен сам вспомнить, что с ним происходило. Удастся ли ему это?

Авиатор здесь не профессия, а некий символ человека, смотрящего на всё сверху, того, кто может с этой высоты увидеть значительно больше. В романе поднимается тема общего между историей одного человека и мировой историей. Что важнее: знать политические особенности страны или запомнить, как пахли мамины пироги? Ведь история одной жизни – это нечто особенное. Также книга научит ценить свои ощущения, чтобы постараться их запомнить надолго.

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Авиатор" Водолазкин Евгений Германович бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.