«Хождение по мукам

В эмиграции, печатавшаяся в парижских журналах "Грядущая Россия" (1920. № 1-2, гл. 1-10) и "Современные записки" (1920-1921. № 1-6) и в 1922 г. вышедшая отдельным изданием. Вернувшись в Советский Союз и переиздавая роман в 1925 г., писатель внес в него серьезные изменения - не только стилистические и идейные, но и сюжетные. Роман "Восемнадцатый год" создавался к десятилетнему юбилею революции и был напечатан в журнале "Новый мир" (1927. № 7-12; 1928. № 1, 2, 5-7). В том же журнале была напечатана и последняя часть трилогии (1940. № 4, 5, 8; 1941. № 1, 2, 4, 6, 7, 8), задуманная первоначально как "Девятнадцатый год". Из этого общего замысла сформировались также романы "Черное золото" ("Эмигранты ") и "Хлеб". И "Восемнадцатый год", и "Хмурое утро" подвергались основательной переработке, прежде всего в связи с идеологическими требованиями властей. За трилогию "Хождение по мукам" А. Н. Толстой был удостоен Сталинской премии I степени. Произведение неоднократно переиздавалось, переводилось на многие языки, дважды экранизировано.

Трилогия представляет собою семейный роман, историю жизни сестер Даши и Кати на фоне грандиозных политических событий 1914-1920 гг. Произведение дает широкую панораму жизни разных сословий и областей России в годы войны и революции, проводит героев через множество злоключений, делая участниками социальных конфликтов и ставя перед нравственным выбором. В "Хождении по мукам" реализуются сменовеховские принципы А. Н. Толстого . Сестрам и их возлюбленным, инженеру Телегину и офицеру Рощину, помогает преодолеть все невзгоды чувство "дома": вера в родство душ и незыблемость любви, в святость семейных уз, в неуничтожимость России как источника национальной жизни, родины. Толстой выступает в книге и как колоритный бытописатель, и как тонкий психолог, как певец любви и острый сатирик, как умный и трезвый наблюдатель социальных катаклизмов, как вдохновенный патриот. Действие романа протекает то в столице (в модернистских салонах и на бастующем заводе, а потом в самом центре революционных преобразований), то в Самаре, где проживает отец сестер, то в Крыму , то на фронтах Первой мировой и Гражданской войн и заканчивается на съезде, где принимается план электрификации России . Небольшой эпизод в романе "Сестры" переносит читателя и в Париж 1914 г., куда отправилась ушедшая от мужа Катя. Изображение парижской жизни вполне достоверно, поскольку писатель в эти годы бывал во Франции и отразил в романе свои личные воспоминания. Писались "Сестры" также во Франции , но уже совсем в другую эпоху. Рубежом между временем действия и создания текста легла война.

"…тремя февральскими днями, когда, как во сне, зашатался и рухнул византийский столп Империи, и Россия увидала себя голой, нищей и свободной, − заканчивается повествование первой книги".

Описываемый период:

С 1914 по 1917 гг. - предреволюционные годы, до февральской революции 1917 г.

/XX век/

Литературные метаморфозы:

Первые строки второй части трилогии были написаны в марте 1927 г. В конце апреля Толстой отправил в журнал "Новый мир" две главы. Редактор журнала В. П. Полонский в письме Толстому выразил опасение, что события будут изображены в романе "под углом зрения людей, пострадавших от революции", а это не очень уместно во время подготовки к празднованию десятилетия Октября. Толстой немедленно ответил Полонскому большим письмом:

"Дорогой Вячеслав Павлович, что Вы делаете? С первых шагов Вы мне говорите — стоп, осторожно, так нельзя выражаться. Вы хотите внушить мне страх, и осторожность, и, главное, предвидение, что мой роман попадет к десятилетию Октябрьской революции. Если бы я Вас не знал, я бы мог подумать, что Вы хотите от меня романа-плаката, казенного ура-романа…
Нужно самым серьезным образом договориться относительно моего романа. Первое: я не только признаю революцию — с одним таковым признанием нельзя было бы и писать роман, — я люблю ее мрачное величие; ее всемирный размах. И вот — задача моего романа — создать это величие, этот размах во всей его сложности, во всей его трудности. Второе: мы знаем, что революция победила. Но Вы пишете, чтобы я с первых же слов ударил в литавры победы, Вы хотите, чтобы я начал с победы и затем, очевидно, показал бы растоптанных врагов. По такому плану я отказываюсь писать роман. Это будет одним из многочисленных, никого уже теперь, а в особенности молодежь, не убеждающих плакатов…
Нет, революция пусть будет представлена революцией, а не благоприличной картиночкой, где впереди рабочий с красным знаменем, за ним — благостные мужички в совхозе, и на фоне — заводские трубы и встающее солнце. Время таким картинкам прошло — жизнь, молодежь, наступающее поколение требует: "В нашей стране произошло событие, величайшее в мировой истории, расскажите нам правдиво, величаво об этом героическом времени".

"Но едва только читатель почувствует, что автор чего-то не договаривает, чего-то опасается, изображает красных сплошь чудо-богатырями, а белых — сплошь в ресторане с певичками, — со скукой бросит книжку".

Исторические персонажи:

Россией

России

Петербурга

− Какого?
− То есть как − какого? Австрийского эрцгерцога убили в Сараево".

Исторические персонажи:

• Распутин Григорий Ефимович (1869-1916) - крестьянин села Покровское Тобольской губернии, был другом семьи последнего российского императора Николая II, имел репутацию "старца", прозорливца и целителя.

"И во дворец, до императорского трона, дошел и, глумясь и издеваясь, стал шельмовать над Россией неграмотный мужик с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой".

"Во входной двери стоял среднего роста пожилой человек, выставив вперед плечо, засунув руки в карманы суконной поддевки. Узкое лицо его с черной висящей бородой весело улыбалось двумя глубокими привычными морщинами, и впереди всего лица горели серым светом внимательные, умные, пронзительные глаза. Так продолжалось минуту. Из темноты двери к нему приблизилось другое лицо, чиновника, с тревожной усмешкой, и прошептало что-то на ухо. Человек нехотя сморщил большой нос".

• Николай II Александрович (1868-1918) - император Всероссийский, царь Польский и Великий князь Финляндский, последний император Российской Империи.

"…когда человек в военной рубашке услыхал смех, обернулся, опираясь на заступ, − лицо его было опавшее, темное, с мешками под глазами, − и знакомым всей России движением - горстью левой руки − провел по большим, рыжеватым усам".
(Из первой редакции Первой Книги. В более поздних редакциях этот отрывок отсутствует).

• Франц Фердинанд Карл Людвиг Йозеф фон Габсбург эрцгерцог д’Эсте (Franz Ferdinand von Österreich-Este, 1863-1914) - эрцгерцог австрийский, с 1896 г. наследник престола Австро-Венгрии.

Убийство Франца Фердинанда (Сараевское убийство) сербским террористом Гаврило Принципом стало поводом для начала Первой мировой войны.

"Помешивая чай в стакане, Даша с тоской глядела, как за окном летят снизу вверх клубы серой пыли. Ей казалось, что вот − прошли два года, как сон, и она опять дома, а от всех надежд, волнений, людской пестроты − от шумного Петербурга , − остались только вот эти пыльные облака.
− Эрцгерцога убили, − сказал Дмитрий Степанович, переворачивая газету.
− Какого? была полна войсками и полицией. Перед Северной гостиницей стояли конные полицейские на золотистых, тонконогих танцующих лошадках. Пешие полицейские, в черных шинелях, расположились вокруг памятника Александру III и − кучками по площади. У вокзала стояли казаки в заломленных папахах, с тороками сена, бородатые и веселые. Со стороны Невского виднелись грязно-серые шинели павловцев".

• Убийство Распутина.

"Сверток в рогоже, сброшенный тремя людьми с моста в полынью, был телом убитого Распутина. Чтобы умертвить этого не по-человечески живучего и сильного мужика, пришлось напоить его вином, к которому был подмешан цианистый калий, затем выстрелить ему в грудь, в спину и в затылок и, наконец, раздробить голову кастетом. И все же, когда его тело было найдено и вытащено из полыньи, врач установил, что Распутин перестал дышать только уже подо льдом".

• Убийство Франца Фердинанда (Сараевское убийство) сербским террористом Гаврило Принципом стало поводом для начала Первой мировой войны.

Достопримечательности:

Москва

• Церковь Николая Чудотворца на Курьих ножках
  (ныне не существует, находилась по адресу на углу улицы Большая Молчановка, 26 и Большого Ржевского переулка, 1).

"На страстной сестры говели у Николы на Курьих Ножках, что на Ржевском".

"Даша остановилась и, не размыкая соединенных рук, которыми держала под руку Ивана Ильича, глядела через низенькую ограду на затеплившийся свет в глубоком окошечке церкви Николы на Курьих Ножках".

"Церковка и дворик были в тени, под липами. Вдалеке хлопнула дверь, и через дворик пошел, хрустя валенками, низенький человек в длинном, до земли, пальто, в шляпе грибом. Было слышно, как он зазвенел ключами и стал не спеша подниматься на колокольню".

• Музей В. И. Ленина.

"Кирпично-грязное здание с колоннами, похожими на бутылки, все в балясинах, балкончиках и башенках, − главный штаб революции − городская дума, − было убрано красными флагами. Кумачовые полосы обвивали колонны, висели над шатром главного крыльца. Перед крыльцом на мерзлой мостовой стояли четыре серые пушки на высоких колесах. На крыльце сидели, согнувшись, пулеметчики с пучками красных лент на погонах. Большие толпы народа глядели с веселой жутью на красные флаги, на пыльно-черные окна думы. Когда на балкончике над крыльцом появлялась маленькая возбужденная фигурка, и, взмахивая руками, что-то беззвучно кричала, − в толпе поднималось радостное рычание".

Городское пространство:

Москва

• Район Тушино.

"За потемневшей волнистой равниной, покрытой то полосами хлебов, то кудрями ореховых и березовых перелесков, лежали тучи, те, что бывают на закате, − лиловые, неподвижные и бесплодные. В их длинных щелях тусклым светом догорало небесное зарево, и неподалеку, внизу, в заводи ручья, отсвечивала оранжевая щель неба. Ухали, охали лягушки. На плоском поле темнели ометы и крыши деревни. В поле горел костер. Там когда-то за валом и высоким частоколом сидел Тушинский вор. Протяжно свистя, из-за леса появлялся поезд, увозил солдат на запад, в тусклый закат".

• Тверской бульвар.

"Каждый вечер сестры ходили на Тверской бульвар − слушать музыку, садились на скамью и глядели, как под деревьями гуляют девушки и подростки в белых, розовых платьях, − очень много женщин и детей; реже проходил военный, с подвязанной рукой, или инвалид на костыле. Духовой оркестр играл вальс "На сопках Маньчжурии". "Ту, ту, ту", − печально пел трубный звук, улетая в вечернее небо. Даша брала Катину слабую, худую руку".

Книга первая. Сёстры

Начало 1914 г. Петербург, «замученный бессонными ночами, оглушающий тоску свою вином, золотом, безлюбой любовью, надрывающими и бессильно-чувственными звуками танго — предсмертного гимна <…> жил словно в ожидании рокового и страшного дня». Молодая чистая девушка Дарья Дмитриевна Булавина приезжает в Петербург на юридические курсы из Самары и останавливается у старшей сестры Екатерины Дмитриевны, которая замужем за известным адвокатом Николаем Ивановичем Смоковниковым. Дома у Смоковниковых — салон, его посещают разные прогрессивные личности, толкующие о демократической революции, и модные люди искусства, среди них — поэт Алексей Алексеевич Бессонов. «Все давным-давно умерло — и люди и искусство, — глухо вещает Бессонов. — А Россия — падаль… А те, кто пишет стихи, все будут в аду». Чистую и прямодушную Дарью Дмитриевну так и тянет к порочному поэту, но она не подозревает, что её любимая сестра Катя уже изменила мужу с Бессоновым. Обманутый Смоковников догадывается, говорит об этом Даше, обвиняет жену, но Катя убеждает обоих, что все неправда. Наконец Даша узнает, что это все-таки правда, и со всем жаром и непосредственностью молодости уговаривает сестру повиниться перед мужем.

В результате супруги разъезжаются: Екатерина Дмитриевна — во Францию, Николай Иванович — в Крым. А на Васильевском острове живет добрый и честный инженер с Балтийского завода Иван Ильич Телегин и сдает часть квартиры странным молодым людям, которые устраивают на дому «футуристические» вечера. На один из таких вечеров под названием «Великолепные кощунства» попадает Дарья Дмитриевна; ей совершенно не нравятся «кощунства», но сразу зато ей понравился Иван Ильич.

Летом Даша, направляясь в Самару к отцу, доктору Дмитрию Степановичу Булавину, неожиданно встречает на волжском пароходе Ивана Ильича, к тому времени уже уволенного после рабочих волнений на заводе; их взаимная симпатия крепнет. По совету отца Даша едет в Крым уговаривать Смоковникова помириться с женой; в Крыму бродит Бессонов; там же неожиданно появляется Телегин, но только для того, чтобы, объяснившись Даше в любви, проститься с ней перед отъездом на фронт — началась первая мировая война. «В несколько месяцев война завершила работу целого века». На фронте нелепо гибнет мобилизованный Бессонов.

Дарья Дмитриевна и вернувшаяся из Франции Екатерина Дмитриевна работают в Москве в лазарете. Смоковников, воссоединившийся с женой, приводит в дом худощавого капитана с обритым черепом, Вадима Петровича Рощина, откомандированного в Москву для приема снаряжения. Вадим Петрович влюблен в Екатерину Дмитриевну, пытается объясниться, но пока без взаимности. Сестры читают в газете, что прапорщик И. И. Телегин пропал без вести; Даша в отчаянии, она еще не знает, что Иван Ильич бежал из концентрационного лагеря, был пойман, переведен в крепость, в одиночку, потом еще в один лагерь; когда ему угрожает расстрел, Телегин с товарищами снова решается на побег, на этот раз удачный.

Иван Ильич благополучно добирается до Москвы, но встречи с Дашей длятся недолго, он получает предписание ехать в Петроград на Балтийский завод. В Питере он становится свидетелем того, как заговорщики сбрасывают в воду тело убитого ими Григория Распутина. На его глазах начинается февральская революция. Телегин едет в Москву за Дашей, потом молодые супруги снова переезжают в Петроград.

Комиссар Временного правительства Николай Иванович Смоковников с энтузиазмом выезжает на фронт, где его убивают возмущенные солдаты, не желающие умирать в окопах; его потрясенную вдову утешает верный Вадим Рощин. Русской армии больше нет. Фронта нет. Народ хочет делить землю, а не воевать с немцами. «Великая Россия теперь — навоз под пашню, — говорит кадровый офицер Рощин. — Все надо заново: войско, государство, душу надо другую втиснуть в нас…» Иван Ильич возражает: «Уезд от нас останется, — и оттуда пойдет русская земля…» Летним вечером 1917 г. Катя и Вадим гуляют по Каменноостровскому проспекту в Петрограде. «Екатерина Дмитриевна, — проговорил Рощин, беря в руки её худенькую руку… — пройдут годы, утихнут войны, отшумят революции, и нетленным останется одно только — кроткое, нежное, любимое сердце ваше…» Они как раз проходят мимо бывшего особняка знаменитой балерины, где размешается штаб большевиков, готовящихся к захвату власти.

Книга вторая. Восемнадцатый год

«Страшен был Петербург в конце семнадцатого года. Страшно, непонятно, непостигаемо». В холодном и голодном городе Даша (после ночного нападения грабителей) родила раньше срока, мальчик умер на третий день. Семейная жизнь разлаживается, беспартийный Иван Ильич уходит в Красную Армию. А Вадим Петрович Рощин — в Москве, во время октябрьских боев с большевиками контужен, едет с Екатериной Дмитриевной сначала на Волгу к доктору Булавину пережидать революцию (уж к весне-то большевики должны пасть), а потом в Ростов, где формируется белая Добровольческая армия. Они не успевают — добровольцы вынуждены уйти из города в свой легендарный «ледовый поход». Неожиданно Екатерина Дмитриевна и Вадим Петрович ссорятся на идейной почве, она остается в городе, он следует на юг вслед за добровольцами. Белый Рощин вынужден вступить в красногвардейскую часть, добраться вместе с нею в район боев с Добровольческой армией и при первом же случае перебегает к -

своим. Он храбро воюет, но не доволен собой, страдает из-за разрыва с Катей. Екатерина Дмитриевна, получив (заведомо ложное) известие о смерти Вадима, отправляется из Ростова в Екатеринослав, но не доезжает — на поезд нападают махновцы. У Махно ей пришлось бы худо, но бывший вестовой Рощина Алексей Красильников узнает её и берется опекать. Рощин же, получив отпуск, мчится за Катей в Ростов, но никто не знает, где она. На ростовском вокзале он видит Ивана Ильича в белогвардейской форме и, зная, что Телегин красный (значит, разведчик), все-таки не выдает его. «Спасибо, Вадим», — тихо шепчет Телегин и исчезает. А Дарья Дмитриевна живет одна в красном Петрограде, к ней является старый знакомый — деникинский офицер Куличек — и привозит письмо от сестры с ложным известием о смерти Вадима. Куличек, посланный в Питер для разведки и вербовки, втягивает Дашу в подпольную работу, она переезжает в Москву и участвует в «Союзе зашиты родины и свободы» Бориса Савинкова, а для прикрытия проводит время в компании анархистов из отряда Мамонта Дальского; по заданию савинковцев она ходит на рабочие митинги, следит за выступлениями Ленина (на которого готовится покушение), но речи вождя мировой революции производят на нее сильное впечатление. Даша порывает и с анархистами, и с заговорщиками, едет к отцу в Самару. В Самару же нелегально добирается все в той же белогвардейской форме Телегин, он рискует обратиться к доктору Булавину за какой-нибудь весточкой от Даши. Дмитрий Степанович догадывается, что перед ним «красная гадина», отвлекает его внимание старым Дашиным письмом и по телефону вызывает контрразведку. Ивана Ильича пытаются арестовать, он спа-

сается бегством и неожиданно натыкается на Дашу (которая, ничего не подозревая, была все время тут, в доме); супруги успевают объясниться, и Телегин исчезает. Некоторое время спустя, когда Иван Ильич, командуя полком, одним из первых врывается в Самару, квартира доктора Булавина уже пуста, стекла выбиты… Где же Даша?..

Книга третья. Хмурое утро

Ночной костер в степи. Дарья Дмитриевна и её случайный попутчик пекут картошку; они ехали в поезде, который атаковали белые казаки. Путники идут по степи в сторону Царицына и попадают в расположение красных, которые подозревают их в шпионаже (тем более что Дашин отец, доктор Булавин, — бывший министр белого самарского правительства), но неожиданно выясняется, что командир полка Мельшин хорошо знает Дашиного мужа Телегина и по германской войне, и по Красной Армии. Сам же Иван Ильич в это время везет по Волге пушки и боеприпасы в обороняющийся от белых Царицын. При обороне города Телегин серьезно ранен, он лежит в лазарете и никого не узнает, а когда приходит в себя, оказывается, что сидящая у постели медсестра — это его любимая Даша. А в это время честный Рощин, уже совершенно разочарованный в белом движении, серьезно думает о дезертирстве и вдруг в Екатеринославе случайно узнает о том, что поезд, в котором ехала Катя, был захвачен махновцами. Бросив чемодан в гостинице, сорвав погоны и нашивки, он добирается до Гуляйполя, где находится штаб Махно, и попадает в руки начальника махновской контрразведки Левки Задова, Рощина пытают, но сам Махно, которому предстоят переговоры с большевиками, забирает его в свой штаб, чтобы красные подумали, будто он одновременно заигрывает с белыми. Рощину удается побывать на хуторе, где жили Алексей Красильников и Катя, но они уже уехали неизвестно куда. Махно заключает временный союз с большевиками для совместного взятия Екатеринослава, контролируемого петлюровцами.

Храбрый Рощин участвует в штурме города, но петлюровцы берут верх, раненого Рощина увозят красные, и он оказывается в харьковском госпитале. (В это время Екатерина Дмитриевна, освободившись от Алексея Красильникова, принуждавшего её к женитьбе, учительствует в сельской школе.) Выписавшись из госпиталя, Вадим Петрович получает назначение в Киев, в штаб курсантской бригады к знакомому по боям в Екатеринославе комиссару Чугаю. Он участвует в разгроме банды Зеленого, убивает Алексея Красильникова и всюду ищет Катю, но безуспешно. Однажды Иван Ильич, уже комбриг, знакомится со своим новым начальником штаба, узнает в нем старого знакомца Рощина и, думая, что Вадим Петрович — белый разведчик, хочет его арестовать, но все разъясняется.

А Екатерина Дмитриевна возвращается в голодную Москву в старую арбатскую (теперь уже коммунальную) квартиру, где она когда-то хоронила мужа и объяснилась с Вадимом. Она по-прежнему учительствует. На одном из собраний в выступающем перед народом фронтовике она узнает Рощина, которого считала мертвым, и падает в обморок. К сестре приезжают Даша и Телегин. И вот они все вместе — в холодном, набитом народом зале Большого театра, где Кржижановский делает доклад об электрификации России. С высоты пятого яруса Рощин указывает Кате на присутствующих здесь Ленина и Сталина («…тот, кто разгромил Деникина…»). Иван Ильич шепчет Даше: «Дельный доклад… Ужасно хочется, Дашенька, работать…» Вадим Петрович шепчет Кате: «Ты понимаешь — какой смысл приобретают все наши усилия, пролитая кровь, все безвестные и молчаливые муки… Мир будет нами перестраиваться для добра… Все в этом зале готовы отдать за это жизнь… Это не вымысел — они тебе покажут шрамы и синеватые пятна от пуль… И это — на моей родине, и это — Россия…»

Толстой Алексей
Хождение по мукам (книга 1)
Алексей Николаевич Толстой
Хождение по мукам
книга 1
* КНИГА ПЕРВАЯ. СЕСТРЫ *
О, Русская земля!..
("Слово о полку Игореве")
1
Сторонний наблюдатель из какого-нибудь заросшего липами захолустного переулка, попадая в Петербург, испытывал в минуты внимания сложное чувство умственного возбуждения и душевной придавленности.
Бродя по прямым и туманным улицам, мимо мрачных домов с темными окнами, с дремлющими дворниками у ворот, глядя подолгу на многоводный и хмурый простор Невы, на голубоватые линии мостов с зажженными еще до темноты фонарями, с колоннадами неуютных и нерадостных дворцов, с нерусской, пронзительной высотой Петропавловского собора, с бедными лодочками, ныряющими в темной воде, с бесчисленными барками сырых дров вдоль гранитных набережных, заглядывая в лица прохожих - озабоченные и бледные, с глазами, как городская муть, - видя и внимая всему этому, сторонний наблюдатель - благонамеренный - прятал голову поглубже в воротник, а неблагонамеренный начинал думать, что хорошо бы ударить со всей силой, разбить вдребезги это застывшее очарование.
Еще во времена Петра Первого дьячок из Троицкой церкви, что и сейчас стоит близ Троицкого моста, спускаясь с колокольни, впотьмах, увидел кикимору - худую бабу и простоволосую, - сильно испугался и затем кричал в кабаке: "Петербургу, мол, быть пусту", - за что был схвачен, пытан в Тайной канцелярии и бит кнутом нещадно.
Так с тех пор, должно быть, и повелось думать, что с Петербургом нечисто. То видели очевидцы, как по улице Васильевского острова ехал на извозчике черт. То в полночь, в бурю и высокую воду, сорвался с гранитной скалы и скакал по камням медный император. То к проезжему в карете тайному советнику липнул к стеклу и приставал мертвец - мертвый чиновник. Много таких россказней ходило по городу.
И совсем еще недавно поэт Алексей Алексеевич Бессонов, проезжая ночь на лихаче, по дороге на острова, горбатый мостик, увидал сквозь разорванные облака в бездне неба звезду и, глядя на нее сквозь слезы, подумал, что лихач, и нити фонарей, и весь за спиной его спящий Петербург - лишь мечта, бред, возникший в его голове, отуманенной вином, любовью и скукой.
Как сон, прошли два столетия: Петербург, стоящий на краю земли, в болотах и пусторослях, грезил безграничной славой и властью; бредовыми видениями мелькали дворцовые перевороты, убийства императоров, триумфы и кровавые казни; слабые женщины принимали полубожественную власть; из горячих и смятых постелей решались судьбы народов; приходили ражие парни, с могучим сложением и черными от земли руками, и смело поднимались к трону, чтобы разделить власть, ложе и византийскую роскошь.
С ужасом оглядывались соседи на эти бешеные взрывы фантазии. С унынием и страхом внимали русские люди бреду столицы. Страна питала и никогда не могла досыта напитать кровью своею петербургские призраки.
Петербург жил бурливо-холодной, пресыщенной, полуночной жизнью. Фосфорические летние ночи, сумасшедшие и сладострастные, и бессонные ночи зимой, зеленые столы и шорох золота, музыка, крутящиеся пары за окнами, бешеные тройки, цыгане, дуэли на рассвете, в свисте ледяного ветра и пронзительном завывании флейт - парад войскам перед наводящим ужас взглядом византийских глаз императора. - Так жил город.
В последнее десятилетие с невероятной быстротой создавались грандиозные предприятия. Возникали, как из воздуха, миллионные состояния. Из хрусталя и цемента строились банки, мюзик-холлы, скетинги, великолепные кабаки, где люди оглушались музыкой, отражением зеркал, полуобнаженными женщинами, светом, шампанским. Спешно открывались игорные клубы, дома свиданий, театры, кинематографы, лунные парки. Инженеры и капиталисты работали над проектом постройки новой, не виданной еще роскоши столицы, неподалеку от Петербурга, на необитаемом острове.
В городе была эпидемия самоубийств. Залы суда наполнялись толпами истерических женщин, жадно внимающих кровавым и возбуждающим процессам. Все было доступно - роскошь и женщины. Разврат проникал всюду, им был, как заразой, поражен дворец.
И во дворец, до императорского трона, дошел и, глумясь и издеваясь, стал шельмовать над Россией неграмотный мужик с сумасшедшими глазами и могучей мужской силой.
Петербург, как всякий город, жил единой жизнью, напряженной и озабоченной. Центральная сила руководила этим движением, но она не была слита с тем, что можно было назвать духом города: центральная сила стремилась создать порядок, спокойствие и целесообразность, дух города стремился разрушить эту силу. Дух разрушения был во всем, пропитывал смертельным ядом и грандиозные биржевые махинации знаменитого Сашки Сакельмана, и мрачную злобу рабочего на сталелитейном заводе, и вывихнутые мечты модной поэтессы, сидящей в пятом часу утра в артистическом подвале "Красные бубенцы", - и даже те, кому нужно было бороться с этим разрушением, сами того не понимая, делали все, чтобы усилить его и обострить.
То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.
Девушки скрывали свою невинность, супруги - верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения - признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными.
Таков был Петербург в 1914 году. Замученный бессонными ночами, оглушающий тоску свою вином, золотом, безлюбой любовью, надрывающими и бессильно-чувственными звуками танго - предсмертного гимна, - он жил словно в ожидании рокового и страшного дня. И тому были предвозвестники новое и непонятное лезло изо всех щелей.
2
- ...Мы ничего не хотим помнить. Мы говорим: довольно, повернитесь к прошлому задом! Кто там у меня за спиной? Венера Милосская? А что - ее можно кушать? Или она способствует ращению волос! Я не понимаю, для чего мне нужна эта каменная туша? Но искусство, искусство, брр! Вам все еще нравится щекотать себя этим понятием? Глядите по сторонам, вперед, под ноги. У вас на ногах американские башмаки! Да здравствуют американские башмаки! Вот искусство: красный автомобиль, гуттаперчевая шина, пуд бензину и сто верст в час. Это возбуждает меня пожирать пространство. Вот искусство: афиша в шестнадцать аршин, и на ней некий шикарный молодой человек в сияющем, как солнце, цилиндре. Это - портной, художник, гений сегодняшнего дня! Я хочу пожирать жизнь, а вы меня потчуете сахарной водицей для страдающих половым бессилием...
В конце узкого зала, за стульями, где тесно стояла молодежь с курсов и университета, раздался смех и хлопки. Говоривший, Сергей Сергеевич Сапожков, усмехаясь влажным ртом, надвинул на большой нос прыгающее пенсне и бойко сошел по ступенькам большой дубовой кафедры.
Сбоку, за длинным столом, освещенным двумя пятисвечными канделябрами, сидели члены общества "Философские вечера". Здесь были и председатель общества, профессор богословия Антоновский, и сегодняшний докладчик историк Вельяминов, и философ Борский, и лукавый писатель Сакунин.
Общество "Философские вечера" в эту зиму выдерживало сильный натиск со стороны мало кому известных, но зубастых молодых людей. Они нападали на маститых писателей и почтенных философов с такой яростью и говорили такие дерзкие и соблазнительные вещи, что старый особняк на Фонтанке, где помещалось общество, по субботам, в дни открытых заседаний, бывал переполнен.
Так было и сегодня. Когда Сапожков при рассыпавшихся хлопках исчез в толпе, на кафедру поднялся небольшого роста человек с шишковатым стриженым черепом, с молодым скуластым и желтым лицом - Акундин. Появился он здесь недавно, успех, в особенности в задних рядах зрительного зала, бывал у него огромный, и когда спрашивали: откуда и кто такой? - знающие люди загадочно улыбались. Во всяком случае, фамилия его была не Акундин, приехал он из-за границы и выступал неспроста.
Пощипывая редкую бородку, Акундин оглядел затихший зал, усмехнулся тонкой полоской губ и начал говорить.
В это время в третьем ряду кресел, у среднего прохода, подперев кулачком подбородок, сидела молодая девушка, в суконном черном платье, закрытом до шеи. Ее пепельные тонкие волосы были подняты над ушами, завернуты в большой узел и сколоты гребнем. Не шевелясь и не улыбаясь, она разглядывала сидящих за зеленым столом, иногда ее глаза подолгу останавливались, на огоньках свечей.
Когда Акундин, стукнув по дубовой кафедре, воскликнул: "Мировая экономика наносит первый удар железного кулака по церковному куполу", девушка Вздохнула не сильно и, приняв кулачок от покрасневшего снизу подбородка, положила в рот карамель.
Акундин говорил:
- ...А вы все еще грезите туманными снами о царствии божием на земле. А он, несмотря на все ваши усилия, продолжает спать. Или вы надеетесь, что он все-таки проснется и заговорит, как валаамова ослица? Да, он проснется, но разбудят его не сладкие голоса ваших поэтов, не дым из кадильниц, народ могут разбудить только фабричные свистки. Он проснется и заговорит, и голос его будет неприятен для слуха. Или вы надеетесь на ваши дебри и болота? Здесь можно подремать еще с полстолетия, верю. Но не называйте это мессианством. Это не то, что грядет, а то, что уходит. Здесь, в Петербурге, в этом великолепном зале, выдумали русского мужика. Написали о нем сотни томов и сочинили оперы. Боюсь, как бы эта забава не окончилась большой кровью...
Но здесь председатель остановил говорившего. Акундин слабо улыбнулся, вытащил из пиджака большой платок и вытер привычным движением череп и лицо. В конце зала раздались голоса:
- Пускай говорит!
- Безобразие закрывать человеку рот!
- Это издевательство!
- Тише вы, там, сзади!
- Сами вы тише!
Акундин продолжал:
- ...Русский мужик - точка приложения идей. Да. Но если эти идеи органически не связаны с его вековыми желаниями, с его первобытным понятием о справедливости, понятием всечеловеческим, то идеи падают, как семена на камень. И до тех пор, покуда не станут рассматривать русского мужика просто как человека с голодным желудком и натертым работою хребтом, покуда не лишат его наконец когда-то каким-то барином придуманных мессианских его особенностей, до тех пор будут трагически существовать два полюса: ваши великолепные идеи, рожденные в темноте кабинетов, и народ, о котором вы ничего не хотите знать... Мы здесь даже и не критикуем вас по существу. Было бы странно терять время на пересмотр этой феноменальной груды - человеческой фантазии. Нет. Мы говорим: спасайтесь, покуда не поздно. Ибо ваши идеи и ваши сокровища будут без сожаления выброшены в мусорный ящик истории...
Девушка в черном суконном платье не была расположена вдумываться в то, что говорилось с дубовой кафедры. Ей казалось, что все эти слова и споры, конечно, очень важны и многозначительны, но самое важное было иное, о чем эти люди не говорили...
За зеленым столом в это время появился новый человек. Он не спеша сел рядом с председателем, кивнул направо и налево, провел покрасневшей рукой по русым волосам, мокрым от снега, и, спрятав под стол руки, выпрямился, в очень узком черном сюртуке: худое матовое лицо, брови дугами, под ними, в тенях, - огромные серые глаза, и волосы, падающие шапкой. Точно таким Алексей Алексеевич Бессонов был изображен в последнем номере еженедельного журнала.
Девушка не видела теперь ничего, кроме этого почти отталкивающе-красивого лица. Она словно с ужасом внимала этим странным чертам, так часто снившимся ей в ветреные петербургские ночи.
Вот он, наклонив ухо к соседу, усмехнулся, и улыбка - простоватая, но в вырезах тонких ноздрей, в слишком женственных бровях, в какой-то особой нежной силе этого лица было вероломство, надменность и еще то, чего она понять не могла, но что волновало ее всего сильнее.
В это время докладчик Вельяминов, красный и бородатый, в золотых очках и с пучками золотисто-седых волос вокруг большого черепа, отвечал Акундину:
- Вы правы так же, как права лавина, когда обрушивается с гор. Мы давно ждем пришествия страшного века, предугадываем торжество вашей правды.
Вы овладеете стихией, а не мы. Но мы знаем, высшая справедливость, на завоевание которой вы скликаете фабричными гудками, окажется грудой обломков, хаосом, где будет бродить оглушенный человек. "Жажду" - вот что скажет он, потому что в нем самом не окажется ни капли божественной влаги. Берегитесь, - Вельяминов поднял длинный, как карандаш, палец и строго через очки посмотрел на ряды слушателей, - в раю, который вам грезится, во имя которого вы хотите превратить человека в живой механизм, в номер такой-то, - человека в номер, - в этом страшном раю грозит новая революция, самая страшная изо всех революций - революция Духа.
Акундин холодно проговорил с места:
- Человека в номер - это тоже идеализм.
Вельяминов развел над столом руками. Канделябр бросал блики на его лысину. Он стал говорить о грехе, куда отпадает мир, и о будущей страшной расплате. В зале покашливали.
Во время перерыва девушка пошла в буфетную и стояла у дверей, нахмуренная и независимая. Несколько присяжных поверенных с женами пили чай и громче, чем все люди, разговаривали. У печки знаменитый писатель, Чернобылин, ел рыбу с брусникой и поминутно оглядывался злыми пьяными глазами на проходящих. Две, средних лет, литературные дамы, с грязными шеями и большими бантами в волосах, жевали бутерброды у буфетного прилавка. В стороне, не смешиваясь со светскими, благообразно стояли батюшки. Под люстрой, заложив руки сзади под длинный сюртук, покачивался на каблуках полуседой человек с подчеркнуто растрепанными волосами - Чирва - критик, ждал, когда к нему кто-нибудь подойдет. Появился Вельяминов; одна из литературных дам бросилась к нему, вцепилась в рукав. Другая литературная дама вдруг перестала жевать, Отряхнула крошки, нагнула голову, расширила глаза. К ней подходил Бессонов, кланяясь направо и налево смиренным наклонением головы.
Девушка в черном всей своей кожей почувствовала, как подобралась под корсетом литературная дама. Бессонов говорил ей что-то с ленивой усмешкой. Она всплеснула полными руками и захохотала, подкатывая глаза.
Девушка дернула плечиком и пошла из буфета. Ее окликнули. Сквозь толпу к ней протискивался черноватый истощенный юноша, в бархатной куртке, радостно кивал, от удовольствия морщил нос и взял ее за руку. Его ладонь была влажная, и на лбу влажная прядь волос, и влажные длинные черные глаза засматривали с мокрой нежностью. Его звали Александр Иванович Жиров. Он сказал:
- Вот? Что вы тут делаете, Дарья Дмитриевна?
- То же, что и вы, - ответила она, освобождая руку, сунула ее в муфту и там вытерла о платок.
Он захихикал, глядя еще нежнее:
- Неужели и на этот раз вам не понравился Сапожков? Он говорил сегодня, как пророк. Вас раздражает его резкость и своеобразная манера выражаться. Но самая сущность его мысли - разве это не то, чего мы все втайне хотим, но сказать боимся? А он смеет. Вот:
Каждый молод, молод, молод.
В животе чертовский голод,
Будем лопать пустоту...
Необыкновенно, ново и смело, Дарья Дмитриевна, разве вы сами не чувствуете, - новое, новое прет! Наше, новое, жадное, смелое. Вот тоже и Акундин. Он слишком логичен, но как вбивает гвозди! Еще две, три таких зимы, - и все затрещит, полезет по швам, - очень хорошо!
Он говорил тихим голосом, сладко и нежно улыбаясь. Даша чувствовала, как все в нем дрожит мелкой дрожью, точно от ужасного возбуждения. Она не дослушала, кивнула головой и стала протискиваться к вешалке.
Сердитый швейцар с медалями, таская вороха шуб и калош, не обращал внимания на Дашин протянутый номерок. Ждать пришлось долго, в ноги дуло из пустых с махающими дверями сеней, где стояли рослые, в синих мокрых кафтанах, извозчики и весело и нагло предлагали выходящим:
- Вот на резвой, ваше сясь!
- Вот по пути, на Пески!
Вдруг за Дашиной спиной голос Бессонова проговорил раздельно и холодно:
- Швейцар, шубу, шапку и трость.
Даша почувствовала, как легонькие иголочки пошли по спине. Она быстро повернула голову и прямо взглянула Бессонову в глаза. Он встретил ее взгляд спокойно, как должное, но затем веки его дрогнули, в серых глазах появилась живая влага, они словно подались, и Даша почувствовала, как у нее затрепетало сердце.
- Если не ошибаюсь, - проговорил он, наклоняясь к ней, - мы встречались у вашей сестры?
Даша сейчас же ответила дерзко:
- Да. Встречались.
Выдернула у швейцара шубу и побежала к парадным дверям. На улице мокрый и студеный ветер подхватил ее платье, обдал ржавыми каплями. Даша до глаз закуталась в меховой воротник. Кто-то, перегоняя, проговорил ей над ухом:
- Ай да глазки!
Даша быстро шла по мокрому асфальту, по зыбким полосам электрического света. Из распахнувшейся двери ресторана вырвались вопли скрипок - вальс. И Даша, не оглядываясь, пропела в косматый мех муфты:
- Ну, не так-то легко, не легко, не легко!
3
Расстегивая в прихожей мокрую шубу, Даша спросила у горничной:
- Дома никого нет, конечно?
Великий Могол, - так называли горничную Лушу за широкоскулое, как у идола, сильно напудренное лицо, - глядя в зеркало, ответила тонким голосом, что барыни действительно дома нет, а барин дома, в кабинете, и ужинать будет через полчаса.
Даша прошла в гостиную, села у рояля, положила ногу на ногу и охватила колено.
Зять, Николай Иванович, дома, - значит, поссорился с женой, надутый и будет жаловаться. Сейчас - одиннадцать, и часов до трех, покуда не заснешь, делать нечего. Читать, но что?. И охоты нет. Просто сидеть, думать - себе дороже станет. Вот, в самом деле, как жить иногда неуютно.
Даша вздохнула, открыла крышку рояля и, сидя боком, одною рукою начала разбирать Скрябина. Трудновато приходится человеку в таком неудобном возрасте, как девятнадцать лет, да еще девушке, да еще очень и очень неглупой, да еще по нелепой какой-то чистоплотности слишком суровой с теми, - а их было немало, - кто выражал охоту развеивать девичью скуку.
В прошлом году Даша приехала из Самары в Петербург на юридические курсы и поселилась у старшей сестры, Екатерины Дмитриевны Смоковниковой. Муж ее был адвокат, довольно известный; жили они шумно и широко.
Даша была моложе сестры лет на пять; когда Екатерина Дмитриевна выходила замуж, Даша была еще девочкой; последние годы сестры мало виделись, и теперь между ними начались новые отношения: у Даши влюбленные, у Екатерины Дмитриевны - нежно любовные.
Первое время Даша подражала сестре во всем, восхищалась ее красотой, вкусами, уменьем вести себя с людьми. Перед Катиными знакомыми она робела, иным от застенчивости говорила дерзости. Екатерина Дмитриевна старалась, чтобы дом ее был всегда образцом вкуса и новизны, еще не ставшей достоянием улицы; она не пропускала ни одной выставки и покупала футуристические картины. В последний год из-за этого у нее происходили бурные разговоры с мужем, потому что Николай Иванович любил живопись идейную, а Екатерина Дмитриевна со всей женской пылкостью решила лучше пострадать за новое искусство, чем прослыть отсталой.
Даша тоже восхищалась этими странными картинами, развешанными в гостиной, хотя с огорчением думала иногда, что квадратные фигуры с геометрическими лицами, с большим, чем нужно, количеством рук и ног, глухие краски, как головная боль, - вся эта чугунная, циническая поэзия слишком высока для ее тупого воображения.
Каждый вторник у Смоковниковых, в столовой из птичьего глаза, собиралось к ужину шумное и веселое общество. Здесь были разговорчивые адвокаты, женолюбивые и внимательно следящие за литературными течениями; два или три журналиста, прекрасно понимающие, как нужно вести внутреннюю и внешнюю политику; нервно расстроенный критик Чирва, подготовлявший очередную литературную катастрофу. Иногда спозаранку приходили молодые поэты, оставлявшие тетради со стихами в прихожей, в пальто. К началу ужина в гостиной появлялась какая-нибудь знаменитость, шла не спеша приложиться к хозяйке и с достоинством усаживалась в кресло. В средине ужина бывало слышно, как в прихожей с грохотом снимали кожаные калоши и бархатный голос произносил:
"Приветствую Тебя, Великий Могол!" - и затем над стулом хозяйки склонялось бритое, с отвислыми жабрами, лицо любовника-резонера:
- Катюша, - лапку!
Главным человеком для Даши во время этих ужинов была сестра. Даша негодовала на тех, кто был мало внимателен к милой, доброй и простодушной Екатерине Дмитриевне, к тем же, кто бывал слишком внимателен, ревновала, глядела на виноватого злыми глазами.
Понемногу она начала разбираться в этом кружащем непривычную голову множестве лиц. Помощников присяжных поверенных она теперь презирала: у них, кроме мохнатых визиток, лиловых галстуков да проборов через всю голову, ничего не было важного за душой. Любовника-резонера она ненавидела: он не имел права сестру звать Катей, Великого Могола - Великим Моголом, не имел никакого основания, выпивая рюмку водки, щурить отвислые глаза на Дашу и приговаривать:
"Пью за цветущий миндаль!"
Каждый раз при этом Даша задыхалась от злости.
Щеки у нее действительно были румяные, и ничем этот проклятый миндальный цвет согнать было нельзя, и Даша чувствовала себя за столом вроде деревянной матрешки.
На лето Даша не поехала к отцу в пыльную и знойную Самару, а с радостью согласилась остаться у сестры на взморье, в Сестрорецке. Там были те же люди, что и зимой, только все виделись чаще, катались на лодках, купались, ели мороженое в сосновом бору, слушали по вечерам музыку и шумно ужинали на веранде курзала, под звездами.
Екатерина Дмитриевна заказала Даше белое, вышитое гладью платье, большую шляпу из белого газа с черной лентой и широкий шелковый пояс, чтобы завязывать большим бантом на спине, и в Дашу неожиданно, точно ему вдруг раскрыли глаза, влюбился помощник зятя - Никанор Юрьевич Куличек.
Но он был из "презираемых". Даша возмутилась, позвала его в лес и там, не дав ему сказать в оправдание ни одного слова (он только вытирался платком, скомканным в кулаке), наговорила, что она не позволит смотреть на себя, как на какую-то "самку", что она возмущена, считает его личностью с развращенным воображением и сегодня же пожалуется зятю.
Зятю она нажаловалась в тот же вечер. Николай Иванович выслушал ее до конца, поглаживая холеную бороду и с удивлением взглядывая на миндальные от негодования Дашины щеки, на гневно дрожащую большую шляпу, на всю тонкую, беленькую Дашину фигуру, затем сел на песок у воды и начал хохотать, вынул платок, вытирал глаза, приговаривая:
- Уйди, Дарья, уйди, умру!
Даша ушла, ничего не понимая, смущенная и расстроенная. Куличек теперь не смел даже глядеть на нее, худел и уединялся. Дашина честь была спасена. Но вся эта история неожиданно взволновала в ней девственно дремавшие чувства. Нарушилось тонкое равновесие, точно во всем Дашином теле, от волос до пяток, зачался какой-то второй человек, душный, мечтательный, бесформенный и противный. Даша чувствовала его всей своей кожей и мучилась, как от нечистоты; ей хотелось смыть с себя эту невидимую паутину, вновь стать свежей, прохладной, легкой.
Теперь по целым часам она играла в теннис, по два раза на дню купалась, вставала ранним утром, когда на листьях еще горели большие капли росы, от лилового, как зеркало, моря шел пар и на пустой веранде расставляли влажные столы, мели сырые песчаные дорожки.
Но, пригревшись на солнышке или ночью в мягкой постели, второй человек оживал, осторожно пробирался к сердцу и сжимал его мягкой лапкой. Его нельзя было ни отодрать, ни смыть с себя, как кровь с заколдованного ключа Синей Бороды.
Все знакомые, а первая - сестра, стали находить, что Даша очень похорошела за это лето и словно хорошеет с каждым днем. Однажды Екатерина Дмитриевна, зайдя утром к сестре, сказала:
- Что же это с нами дальше-то будет?
- А что, Катя?
Даша в рубашке сидела на постели, закручивала большим узлом волосы.
- Уж очень хорошеешь, - что дальше-то будем делать?
Даша строгими, "мохнатыми" глазами поглядела на сестру и отвернулась. Ее щека и ухо залились румянцем.
- Катя, я не хочу, чтобы ты так говорила, мне это неприятно понимаешь?
Екатерина Дмитриевна села на кровать, щекою прижалась к Дашиной голой спине и засмеялась, целуя между лопатками.
- Какие мы рогатые уродились: ни в ерша, ни в ежа, ни в дикую кошку.
Однажды на теннисной площадке появился англичанин - худой, бритый, с выдающимся подбородком и детскими глазами. Одет он был до того безукоризненно, что несколько молодых людей из свиты Екатерины Дмитриевны впали в уныние. Даше он предложил партию и играл, как машина. Даше казалось, что он за все время ни разу на нее не взглянул - глядел мимо. Она проиграла и предложила вторую партию. Чтобы было ловчее, - засучила рукава белой блузки. Из-под пикейной ее шапочки выбилась прядь волос, она ее не поправляла. Отбивая сильным дрейфом над самой сеткой мяч, Даша думала:
"Вот ловкая русская девушка с неуловимой грацией во всех движениях, и румянец ей к лицу".
Англичанин выиграл и на этот раз, поклонился Даше - был он совсем сухой, - закурил душистую папироску и сел невдалеке, спросив лимонаду.
Играя третью партию со знаменитым гимназистом, Даша несколько раз покосилась в сторону англичанина, - он сидел за столиком, охватив у щиколотки ногу в шелковом носке, положенную на колено, сдвинув соломенную шляпу на затылок, и, не оборачиваясь, глядел на море.
Ночью, лежа в постели, Даша все это припомнила, ясно видела себя, прыгавшую по площадке, красную, с выбившимся клоком волос, и расплакалась от уязвленного самолюбия и еще чего-то, бывшего сильнее ее самой.
С этого дня она перестала ходить на теннис. Однажды Екатерина Дмитриевна ей сказала:
- Даша, мистер Беильс о тебе справляется каждый день, - почему ты не играешь?
Даша раскрыла рот - до того вдруг испугалась. Затем с гневом сказала, что не желает слушать "глупых сплетен", что никакого мистера Беильса не знает и знать не хочет, и он вообще ведет себя нагло, если думает, будто она из-за него не играет в "этот дурацкий теннис". Даша отказалась от обеда, взяла в карман хлеба и крыжовнику и ушла в лес, и в пахнущем горячею смолою сосновом бору, бродя между высоких и красных стволов, шумящих вершинами, решила, что нет больше возможности скрывать жалкую истину: влюблена в англичанина и отчаянно несчастна.
Так, понемногу поднимая голову, вырастал в Даше второй человек. Вначале его присутствие было отвратительно, как нечистота, болезненно, как разрушение. Затем Даша привыкла к этому сложному состоянию, как привыкают после лета, свежего ветра, прохладной воды - затягиваться зимою в корсет и суконное платье.
Две недели продолжалась ее самолюбивая влюбленность в англичанина. Даша ненавидела себя и негодовала на этого человека. Несколько раз издали видела, как он лениво и ловко играл в теннис, как ужинал с русскими моряками, и в отчаянии думала, что он самый обаятельный человек на свете.
А потом появилась около него высокая, худая девушка, одетая в белую фланель, - англичанка, его невеста, - и они уехали. Даша не спала целую ночь, возненавидела себя лютым отвращением и под утро решила, что пусть это будет ее последней ошибкой в жизни.
На этом она успокоилась, а потом ей стало даже удивительно, как все это скоро и легко прошло. Но прошло не все. Даша чувствовала теперь, как тот второй человек - точно слился с ней, растворился в ней, исчез, и она теперь вся другая - и легкая и свежая, как прежде, - но точно вся стала мягче, нежнее, непонятнее, и словно кожа стала тоньше, и лица своего она не узнавала в зеркале, и Особенно другими стали глаза, замечательные глаза, посмотришь в них - голова закружится.
В середине августа Смоковниковы вместе с Дашей переехали в Петербург, в свою большую квартиру на Пантелеймоновской. Снова начались вторники, выставки картин, громкие премьеры в театрах и скандальные процессы на суде, покупки картин, увлечение стариной, поездки на всю ночь в "Самарканд", к цыганам. Опять появился любовник-резонер, скинувший на минеральных водах двадцать три фунта весу, и ко всем этим беспокойным удовольствиям прибавились неопределенные, тревожные и радостные слухи о том, что готовится какая-то перемена.
Даше некогда было теперь ни думать, ни чувствовать помногу: утром лекции, в четыре - прогулка с сестрой, вечером - театры, концерты, ужины, люди - ни минуты побыть в тишине.
В один из вторников, после ужина, когда пили ликеры, в гостиную вошел Алексей Алексеевич Бессонов. Увидев его в дверях, Екатерина Дмитриевна-залилась яркой краской. Общий разговор прервался. Бессонов сел на диван и принял из рук Екатерины Дмитриевны чашку с кофе.
К нему подсели знатоки литературы - два присяжных поверенных, но он, глядя на хозяйку длинным, странным взором, неожиданно заговорил о том, что искусства вообще никакого нет, а есть шарлатанство, факирский фокус, когда обезьяна лезет на небо по веревке.
"Никакой поэзии нет. Все давным-давно умерло, - и люди и искусство. А Россия - падаль, и стаи воронов на ней, на вороньем пиру. А те, кто пишет стихи, все будут в аду".
Он говорил негромко, глуховатым голосом. На злом бледном лице его розовели два пятна. Мягкий воротник был помят, и сюртук засыпан пеплом. Из чашечки, которую он держал в руке, лился кофе на ковер.
Знатоки литературы затеяли было спор, но Бессонов, не слушая их, следил потемневшими глазами за Екатериной Дмитриевной. Затем поднялся, подошел к ней, и Даша слышала, как он сказал:
- Я плохо переношу общество людей. Позвольте мне уйти.
Она робко попросила его почитать. Он замотал головой и, прощаясь, так долго оставался прижатым к руке Екатерины Дмитриевны, что у нее порозовела спина.
После его ухода начался спор. Мужчины единодушно высказывались: "Все-таки есть некоторые границы, и нельзя уж так явно презирать наше общество". Критик Чирва подходил ко всем и повторял: "Господа, он был пьян в лоск". Дамы же решили: "Пьян ли был Бессонов или просто в своеобразном настроении, - все равно он волнующий человек, пусть это всем будет известно".
На следующий день, за обедом, Даша сказала, что Бессонов ей представляется одним из тех "подлинных" людей, чьими переживаниями, грехами, вкусами, как отраженным светом, живет, например, весь кружок Екатерины Дмитриевны. "Вот, Катя, я понимаю, от такого человека можно голову потерять".
Николай Иванович возмутился: "Просто тебе, Даша, ударило в нос, что он знаменитость". Екатерина Дмитриевна промолчала. У Смоковниковых Бессонов больше не появлялся. Прошел слух, что он пропадает за кулисами у актрисы Чародеевой. Куличек с товарищами ходили смотреть эту самую Чародееву и были разочарованы: худа, как мощи, - одни кружевные юбки.
Однажды Даша встретила Бессонова на выставке. Он стоял у окна и равнодушно перелистывал каталог, а перед ним, как перед чучелом из паноптикума, стояли две коренастые курсистки и глядели на него с застывшими улыбками. Даша медленно прошла мимо и уже в другой зале села на стул, - неожиданно устали ноги, и было грустно.
После этого Даша купила карточку Бессонова и поставила на стол. Его стихи - три белых томика - вначале произвели на нее впечатление отравы: несколько дней она ходила сама не своя, точно стала соучастницей какого-то злого и тайного дела. Но читая их и перечитывая, она стала наслаждаться именно этим болезненным ощущением, словно ей нашептывали - забыться, обессилеть, расточить, что-то драгоценное, затосковать по тому, чего никогда не бывает.
Из-за Бессонова она начала бывать на "Философских вечерах". Он приезжал туда поздно, говорил редко, но каждый раз Даша возвращалась домой взволнованная и была рада, когда дома - гости. Самолюбие ее молчало.
Сегодня пришлось в одиночестве разбирать Скрябина. Звуки, как ледяные шарики, медленно падают в грудь, в глубь темного озера без дна. Упав, колышут влагу и тонут, а влага приливает и отходит, и там, в горячей темноте, гулко, тревожно ударяет сердце, точно скоро, скоро, сейчас, в это мгновение, должно произойти что-то невозможное.
Даша опустила руки на колени и подняла голову. В мягком свете оранжевого абажура глядели со стен багровые, вспухшие, оскаленные, с выпученными глазами лица, точно призраки первозданного хаоса, жадно облепившие в первый день творения ограду райского сада.
- Да, милостивая государыня, плохо наше дело, - сказала Даша. Слева направо стремительно проиграла гаммы, без стука закрыла крышку рояля, из японской коробочки вынула папироску, закурила, закашлялась и смяла ее в пепельнице.
- Николай Иванович, который час? - крикнула Даша так, что было слышно через четыре комнаты.
В кабинете что-то упало, но не ответили. Появилась Великий Могол и, глядя в зеркало, сказала, что ужин подан.
В столовой Даша села перед вазой с увядшими цветами и принялась их ощипывать на скатерть. Могол подала чай, холодное мясо и яичницу. Появился наконец Николай Иванович в новом синем костюме, но без воротничка. Волосы его были растрепаны, на бороде, отогнутой влево, висела пушинка с диванной подушки.
Николай Иванович хмуро кивнул Даше, сел в конце стола, придвинул сковородку с яичницей и жадно стал есть.
Потом он облокотился о край стола, подпер большим волосатым кулаком щеку, уставился невидящими глазами на кучу оборванных лепестков и проговорил голосом низким и почти ненатуральным:
- Вчера ночью твоя сестра мне изменила.
4
Родная сестра, Катя, сделала что-то страшное и непонятное, черного цвета. Вчера ночью ее голова лежала на подушке, отвернувшись от всего живого, родного, теплого, а тело было раздавлено, развернуто. Так, содрогаясь, чувствовала Даша то, что Николай Иванович назвал изменой. И ко всему Кати не было дома, точно ее и на свете больше не существует.
В первую минуту Даша обмерла, в глазах потемнело. Не дыша, она ждала, что Николай Иванович либо зарыдает, либо закричит как-нибудь страшно. Но он ни слова не прибавил к своему сообщению и вертел в пальцах подставку для вилок. Взглянуть ему в лицо Даша не смела.
Затем, после очень долгого молчания, он с грохотом отодвинул стул и ушел в кабинет. "Застрелится", - подумала Даша. Но и этого не случилось. С острой и мгновенной жалостью она вспомнила, какая у него волосатая большая рука на столе. Затем он уплыл из ее зрения, и Даша только повторяла: "Что же делать? Что делать?" В голове звенело, - все, все, все было изуродовано и разбито.
Из-за суконной занавески появилась Великий Могол с подносом, и Даша, взглянув на нее, вдруг поняла, что теперь никакого больше Великого Могола не будет. Слезы залили ей глаза, она крепко сжала зубы и выбежала в гостиную.
Здесь все до мелочей было с любовью расставлено и развешано Катиными руками. Но Катина душа ушла из этой комнаты, и все в ней стало диким и нежилым. Даша села на диван. Понемногу ее взгляд остановился на недавно купленной картине. И в первый раз она увидела и поняла, что там было изображено.
Нарисована была голая женщина, гнойно-красного цвета, точно с содранной кожей. Рот - сбоку, носа не было совсем, вместо него - треугольная дырка, голова - квадратная, и к ней приклеена тряпка - настоящая материя. Ноги, как поленья - на шарнирах. В руке цветок. Остальные подробности ужасны. И самое страшное было угол, в котором она сидела раскорякой, - глухой и коричневый. Картина называлась "Любовь". Катя называла ее современной Венерой.
"Так вот почему Катя так восхищалась этой окаянной бабой. Она сама теперь такая же - с цветком, в углу". Даша легла лицом в подушку и, кусая ее, чтобы не кричать, заплакала. Некоторое время спустя в гостиной появился Николай Иванович. Расставив ноги, сердито зачиркал зажигательницей, подошел к роялю и стал тыкать в клавиши. Неожиданно вышел - "чижик". Даша похолодела. Николай Иванович хлопнул крышкой и сказал:
- Этого надо было ожидать.
Даша несколько раз про себя повторила эту фразу, стараясь понять, что она означает. Внезапно в прихожей раздался резкий звонок. Николай Иванович взялся за бороду, но, произнеся сдавленным голосом: "О-о-о!" - ничего не сделал и быстро ушел в кабинет. По коридору простукала, как копытами, Великий Могол. Даша соскочила с дивана, - в глазах было темно, так билось сердце, - и выбежала в прихожую.
Там неловкими от холода пальцами Екатерина Дмитриевна развязывала лиловые ленты мехового капора и морщила носик. Сестре она подставила холодную розовую щеку для поцелуя, но, когда ее никто не поцеловал, тряхнула головой, сбрасывая капор, и пристально серыми глазами взглянула на сестру.
- У вас что-нибудь произошло? Вы поссорились? - спросила она низким, грудным, всегда таким очаровательно милым голосом.
Даша стала глядеть на кожаные калоши Николая Ивановича, они назывались в доме "самоходами" и сейчас стояли сиротски. У нее дрожал подбородок.
- Нет, ничего не произошло, просто я так.
Екатерина Дмитриевна медленно расстегнула большие пуговицы беличьей шубки, движением голых плеч освободилась от нее, и теперь была вся теплая, нежная и усталая. Расстегивая гамаши, она низко наклонилась, говоря:
- Понимаешь, покуда нашла автомобиль, промочила ноги.
Тогда Даша, продолжая глядеть на калоши Николая Ивановича, спросила сурово:
- Катя, где ты была?
- На литературном ужине, моя милая, в честь, ей-богу, даже не знаю кого. Все то же самое. Устала до смерти и хочу спать.
И она пошла в столовую. Там, бросив на скатерть кожаную сумку и вытирая платком носик, спросила:
- Кто это нащипал цветов? А где Николай Иванович, спит?
Даша была сбита с толку: сестра ни с какой стороны не походила на окаянную бабу и была не только не чужая, а чем-то особенно сегодня близкая, так бы ее всю и погладила.
Но все же с огромным присутствием духа, царапая ногтем скатерть в том именно месте, где полчаса тому назад Николай Иванович ел яичницу, Даша сказала:
- Катя!
- Что, миленький?
- Я все знаю.
- Что ты знаешь? Что случилось, ради бога?
Екатерина Дмитриевна села к столу, коснувшись коленями Дашиных ног, и с любопытством глядела на нее снизу вверх.
Даша сказала:
- Николай Иванович мне все открыл.
И не видела, какое было лицо у сестры, что с ней происходило.
После молчания, такого долгого, что можно было умереть, Екатерина Дмитриевна проговорила злым голосом:
- Что же такое потрясающее сообщил про меня Николай Иванович?
- Катя, ты знаешь.
- Нет, не знаю.
Она сказала это "не знаю" так, словно получился ледяной шарик.
Даша сейчас же опустилась у ее ног.
- Так, может быть, это неправда? Катя, родная, милая, красивая моя сестра, скажи, - ведь это все неправда? - И Даша быстрыми поцелуями касалась Катиной нежной, пахнущей духами руки с синеватыми, как ручейки, жилками.
- Ну конечно, неправда, - ответила Екатерина Дмитриевна, устало закрывая глаза, - а ты и плакать сейчас же. Завтра глаза будут красные, носик распухнет.
Она приподняла Дашу и надолго прижалась губами к ее волосам.
- Слушай, я дура! - прошептала Даша в ее грудь.
В это время громкий и отчетливый голос Николая Ивановича проговорил за дверью кабинета:
- Она лжет!
Сестры быстро обернулись, но дверь была затворена. Екатерина Дмитриевна сказала:
- Иди-ка ты спать, ребенок. А я пойду выяснять отношения. Вот удовольствие, в самом деле, - едва на ногах стою.
Она проводила Дашу до ее комнаты, рассеянно поцеловала, потом вернулась в столовую, где захватила сумочку, поправила гребень и тихо, пальцем, постучала в дверь кабинета:
- Николай, отвори, пожалуйста.
На это ничего не ответили. Было зловещее молчание, затем фыркнул нос, повернули ключ, и Екатерина Дмитриевна, войдя, увидела широкую спину мужа, который, не оборачиваясь, шел к столу, сел в кожаное кресло, взял слоновой кости нож и резко провел им вдоль разгиба книги (роман Вассермана "Сорокалетний мужчина").
Все это делалось так, будто Екатерины Дмитриевны в комнате нет.
Она села на, диван, одернула юбку на ногах и, спрятав носовой платочек в сумку, щелкнула замком.

Год написания:

1922

Время прочтения:

Описание произведения:

Хождение по мукам – серия из трех романов Алексей Толстого. В сюжете описывается жизнь русской интеллигенции во время и после революции 1917 года. Три раза снимались фильмы по этой эпопее. Также в 1943 году Толстой за это произведение получил Сталинскую премию.

Читайте на нашем сайте краткие содержания всех частей эпопеи «Хождение по мукам».

Краткое содержание романа
Хождение по мукам

Книга первая. СЕСТРЫ

Начало 1914 г. Петербург, «замученный бессонными ночами, оглушающий тоску свою вином, золотом, безлюбой любовью, надрывающими и бессильно-чувственными звуками танго - предсмертного гимна <…> жил словно в ожидании рокового и страшного дня». Молодая чистая девушка Дарья Дмитриевна Булавина приезжает в Петербург на юридические курсы из Самары и останавливается у старшей сестры Екатерины Дмитриевны, которая замужем за известным адвокатом Николаем Ивановичем Смоковниковым. Дома у Смоковниковых - салон, его посещают разные прогрессивные личности, толкующие о демократической революции, и модные люди искусства, среди них - поэт Алексей Алексеевич Бессонов. «Все давным-давно умерло - и люди и искусство, - глухо вещает Бессонов. - А Россия - падаль… А те, кто пишет стихи, все будут в аду». Чистую и прямодушную Дарью Дмитриевну так и тянет к порочному поэту, но она не подозревает, что ее любимая сестра Катя уже изменила мужу с Бессоновым. Обманутый Смоковников догадывается, говорит об этом Даше, обвиняет жену, но Катя убеждает обоих, что все неправда.

Наконец Даша узнает, что это все-таки правда, и со всем жаром и непосредственностью молодости уговаривает сестру повиниться перед мужем. В результате супруги разъезжаются: Екатерина Дмитриевна - во Францию, Николай Иванович - в Крым. А на Васильевском острове живет добрый и честный инженер с Балтийского завода Иван Ильич Телегин и сдает часть квартиры странным молодым людям, которые устраивают на дому «футуристические» вечера. На один из таких вечеров под названием «Великолепные кощунства» попадает Дарья Дмитриевна; ей совершенно не нравятся «кощунства», но сразу зато ей понравился Иван Ильич. Летом Даша, направляясь в Самару к отцу, доктору Дмитрию Степановичу Булавину, неожиданно встречает на волжском пароходе Ивана Ильича, к тому времени уже уволенного после рабочих волнений на заводе; их взаимная симпатия крепнет. По совету отца Даша едет в Крым уговаривать Смоковникова помириться с женой; в Крыму бродит Бессонов; там же неожиданно появляется Телегин, но только для того, чтобы, объяснившись Даше в любви, проститься с ней перед отъездом на фронт - началась первая мировая война. «В несколько месяцев война завершила работу целого века».

На фронте нелепо гибнет мобилизованный Бессонов. Дарья Дмитриевна и вернувшаяся из Франции Екатерина Дмитриевна работают в Москве в лазарете. Смоковников, воссоединившийся с женой, приводит в дом худощавого капитана с обритым черепом, Вадима Петровича Рощина, откомандированного в Москву для приема снаряжения. Вадим Петрович влюблен в Екатерину Дмитриевну, пытается объясниться, но пока без взаимности. Сестры читают в газете, что прапорщик И. И. Телегин пропал без вести; Даша в отчаянии, она еще не знает, что Иван Ильич бежал из концентрационного лагеря, был пойман, переведен в крепость, в одиночку, потом еще в один лагерь; когда ему угрожает расстрел, Телегин с товарищами снова решается на побег, на этот раз удачный. Иван Ильич благополучно добирается до Москвы, но встречи с Дашей длятся недолго, он получает предписание ехать в Петроград на Балтийский завод. В Питере он становится свидетелем того, как Заговорщики сбрасывают в воду тело убитого ими Григория Распутина. На его глазах начинается февральская революция. Телегин едет в Москву за Дашей, потом молодые супруги снова переезжают в Петроград.

Комиссар Временного правительства Николай Иванович Смоковников с энтузиазмом выезжает на фронт, где его убивают возмущенные солдаты, не желающие умирать в окопах; его потрясенную вдову утешает верный Вадим Рощин. Русской армии больше нет. фронта нет. Народ хочет делить землю, а не воевать с немцами. «Великая Россия теперь - навоз под пашню, - говорит кадровый офицер Рощин. - Все надо заново: войско, государство, душу надо другую втиснуть в нас…» Иван Ильич возражает: «Уезд от нас останется, - и оттуда пойдет русская земля…» Летним вечером 1917 г. Катя и Вадим гуляют по Каменноостровскому проспекту в Петрограде. «Екатерина Дмитриевна, - проговорил Рощин, беря в руки ее худенькую руку… - пройдут годы, утихнут войны, отшумят революции, и нетленным останется одно только - кроткое, нежное, любимое сердце ваше…» Они как раз проходят мимо бывшего особняка знаменитой балерины, где размещается штаб большевиков, готовящихся к захвату власти.

Книга вторая. ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ГОД

«Страшен был Петербург в конце семнадцатого года. Страшно, непонятно, непостигаемо». В холодном и голодном городе Даша (после ночного нападения грабителей) родила раньше срока, мальчик умер на третий день. Семейная жизнь разлаживается, беспартийный Иван Ильич уходит в Красную Армию. А Вадим Петрович Рощин - в Москве, во время октябрьских боев с большевиками контужен, едет с Екатериной Дмитриевной сначала на Волгу к доктору Булавину пережидать революцию (уж к весне-то большевики должны пасть), а потом в Ростов, где формируется белая Добровольческая армия. Они не успевают - добровольцы вынуждены уйти из города в свой легендарный «ледовый поход». Неожиданно Екатерина Дмитриевна и Вадим Петрович ссорятся на идейной почве, она остается в городе, он следует на юг вслед за добровольцами. Белый Рощин вынужден вступить в красногвардейскую часть, добраться вместе с нею в район боев с Добровольческой армией и при первом же случае перебегает к своим. Он храбро воюет, но не доволен собой, страдает из-за разрыва с Катей. Екатерина Дмитриевна, получив (заведомо ложное) известие о смерти Вадима, отправляется из Ростова в Екатеринослав, но не доезжает - на поезд нападают махновцы. У Махно ей пришлось бы худо, но бывший вестовой Рощина Алексей Красильников узнает ее и берется опекать. Рощин же, получив отпуск, мчится за Катей в Ростов, но никто не знает, где она.

На ростовском вокзале он видит Ивана Ильича в белогвардейской форме и, зная, что Телегин красный (значит, разведчик), все-таки не выдает его. «Спасибо, Вадим», - тихо шепчет Телегин и исчезает. А Дарья Дмитриевна живет одна в красном Петрограде, к ней является старый знакомый - деникинский офицер Куличек - и привозит письмо от сестры с ложным известием о смерти Вадима. Куличек, посланный в Питер для разведки и вербовки, втягивает Дашу в подпольную работу, она переезжает в Москву и участвует в «Союзе защиты родины и свободы» Бориса Савинкова, а для прикрытия проводит время в компании анархистов из отряда Мамонта Дальского; по заданию савинковцев она ходит на рабочие митинги, следит за выступлениями Ленина (на которого готовится покушение), но речи вождя мировой революции производят на нее сильное впечатление, Даша- порывает и с анархистами, и с заговорщиками, едет к отцу в Самару. В Самару же нелегально добирается все в той же белогвардейской форме Телегин, он рискует обратиться к доктору Булавину за какой-нибудь весточкой от Даши. Дмитрий Степанович догадывается, что перед ним «красная гадина», отвлекает его внимание старым Дашиным письмом и по телефону вызывает контрразведку. Ивана Ильича пытаются арестовать, он спасается бегством и неожиданно натыкается на Дату (которая, ничего не подозревая, была все время тут, в доме); супруги успевают объясниться, и Телегин исчезает. Некоторое время спустя, когда Иван Ильич, командуя полком, одним из первых врывается в Самару, квартира доктора Булавина уже пуста, стекла выбиты… Где же Даша?..

Книга третья. ХМУРОЕ утро

Ночной костер в степи. Дарья Дмитриевна и ее случайный попутчик пекут картошку; они ехали в поезде, который атаковали белые казаки. Путники идут по степи в сторону Царицына и попадают в расположение красных, которые подозревают их в шпионаже (тем более что Дашин отец, доктор Булавин, - бывший министр белого самарского правительства), но неожиданно выясняется, что командир полка Мельшин хорошо знает Дашиного мужа Телегина и по германской войне, и по Красной Армии. Сам же Иван Ильич в это время везет по Волге пушки и боеприпасы в обороняющийся от белых Царицын. При обороне города Телегин серьезно ранен, он лежит в лазарете и никого не узнает, а когда приходит в себя, оказывается, что сидящая у постели медсестра - это его любимая Даша. А в это время честный Рощин, уже совершенно разочарованный в белом движении, серьезно думает о дезертирстве и вдруг в Екатеринославе случайно узнает о том, что поезд, в котором ехала Катя, был захвачен махновцами. Бросив чемодан в гостинице, сорвав погоны и нашивки, он добирается до Гуляйполя, где находится штаб Махно, и попадает в руки начальника махновской контрразведки Левки Задова, Рощина пытают, но сам Махно, которому предстоят переговоры с большевиками, забирает его в свой штаб, чтобы красные подумали, будто он одновременно заигрывает с белыми.

Рощину удается побывать на хуторе, где жили Алексей Красильников и Катя, но они уже уехали неизвестно куда. Махно заключает временный союз с большевиками для совместного взятия Екатеринослава, контролируемого петлюровцами. Храбрый Рощин участвует в штурме города, но петлюровцы берут верх, раненого Рощина увозят красные, и он оказывается в харьковском госпитале. (В это время Екатерина Дмитриевна, освободившись от Алексея Красильникова, принуждавшего ее к женитьбе, учительствует в сельской школе.) Выписавшись из госпиталя, Вадим Петрович получает назначение в Киев, в штаб курсантской бригады к знакомому по боям в Екатеринославе комиссару Чугаю. Он участвует в разгроме банды Зеленого, убивает Алексея Красильникова и всюду ищет Катю, но безуспешно.

Однажды Иван Ильич, уже комбриг, знакомится со своим новым начальником штаба, узнает в нем старого знакомца Рощина и, думая, что Вадим Петрович - белый разведчик, хочет его арестовать, но все разъясняется. А Екатерина Дмитриевна возвращается в голодную Москву в старую арбатскую (теперь уже коммунальную) квартиру, где она когда-то хоронила мужа и объяснилась с Вадимом. Она по-прежнему учительствует. На одном из собраний в выступающем перед народом фронтовике она узнает Рощина, которого считала мертвым, и падает в обморок. К сестре приезжают Даша и Телегин. И вот они все вместе - в холодном, набитом народом зале Большого театра, где Кржижановский делает доклад об электрификации России. С высоты пятого яруса Рощин указывает Кате на присутствующих здесь Ленина и Сталина («…тот, кто разгромил Деникина…»). Иван Ильич шепчет Даше: «Дельный доклад… Ужасно хочется, Дашенька, работать…» Вадим Петрович шепчет Кате: «Ты понимаешь - какой смысл приобретают все наши усилия, пролитая кровь, все безвестные и молчаливые муки… Мир будет нами перестраиваться для добра… Все в этом зале готовы отдать за это жизнь… Это не вымысел - они тебе покажут шрамы и синеватые пятна от пуль… И это - на моей родине, и это - Россия…»

Вы прочитали краткое содержание романа "Хождение по мукам". Предлагаем вам также посетить раздел Краткие содержания , чтобы ознакомиться с изложениями других популярных писателей.

Обращаем ваше внимание, что краткое содержание романа "Хождение по мукам" не отражает полной картины событий и характеристику персонажей. Рекомендуем вам к прочтению полную версию произведения.

Фото: Митинг. Цитата из сериала «Хождение по мукам». реж Константин Худяков. 2017. Россия.

ЛИТЕРАТУРНО-КИНОШНЫЙ РЕВАНШИЗМ ПЕРЕД КЛАССИКОЙ БЕССИЛЕН

Во вторник, 5 декабря, телеканал НТВ завершил показ так называемой экранизации романа Алексея Николаевича Толстого «Хождение по мукам». Наглость, с которой режиссёр-постановщик обошёлся с идеями и текстом любимого многими русского писателя, ошеломила.

Много что сегодня корёжится, но когда классику ломает режиссер с хорошей советской творческой историей, человек, который в своё время поставил такой фильм, как «Успех», рассказывающий об ответственности именно режиссера-постановщика, это поражает.

Ненависть к большевикам со стороны значительной части нынешней так называемой элиты понятна: они прекратили буржуазное гниение России, положили конец безответственности и компрадорству её верхов, жёстко поставили её на путь созидания. Но будьте хотя бы самостоятельны в проявлениях этой ненависти; не прикрывайтесь именем и творчеством автора, который был советским писателем и никогда этой своей идейной принадлежности не скрывал! В поздние советские времена ходили по либеральным интеллигентским кругам рассуждения о том, что Алексей Николаевич Толстой, мол, слишком уж тесно сотрудничал с властью. Не знаю, поддерживал ли такие разговоры Константин Худяков, но сами-то создатели фильма перед кем прогнулись? Перед властью новых капиталистов? Просто перед деньгами?

Перед бескультурной публикой? Не может человек культуры добровольно заниматься подобным литературным реваншизмом: вы, товарищ писатель, вот так написали, а мы всё это перепишем - защищать-то вас сегодня некому!

Алексей Толстой писал совсем не о том, что нам в течение последних двух недель попытались навязать с экрана. Не о пошлом выживании в период испытаний. И даже не о сохранении в эти тяжёлые времена близкими людьми любви и преданности друг к другу. Он писал о поиске русской интеллигенцией смысла жизни. О том, как его герои приходят к правильному пониманию своего места в переустройстве Родины на началах справедливости. Этого - судьбоносности происходившего в России в 1917–1920 годах - в новом фильме нет. А предпринятая в самом конце попытка дописать за автора судьбы его героев просто неуклюжа и вызывает логичный вопрос: а кто это вам сказал?

Нет в новой «экранизации» ни сильных ролей, ни, за редчайшим исключением, лиц, которым ты готов верить. Чтобы не быть голословным, предлагаю тем, кто смотрел новый сериал (вот уж точно: сериал), открыть страничку, посвященную художественному фильму «Хождение по мукам» , поставленному в 1957–1959 годах Григорием Рошалем.

Всмотритесь в те лица, послушайте музыку, написанную к фильму Дмитрием Кабалевским. Будет время, посмотрите весь тот фильм. И вам всё станет ясно. А ходульность изменённого в угоду сегодняшней конъюнктуре сюжета нового сериала станет тем более очевидной.

Итак, новое культурное огорчение. Они, огорчения, к сожалению, стали уже делом привычным. Впрочем, чего можно было ожидать от антисистемы, навязанной нашей стране и нашему народу нуворишами? Но антисистеме в России не выжить точно так же, как попытка навязать нам искажённое представление о классическом произведении Алексея Николаевича Толстого очень быстро исчезнет из сознания русских людей. Сам роман останется, постановка 1957–1959 годов будет жить, продолжит привлекать к себе внимание экранизация 1977 года. А вот то, что сделал Константин Худяков, люди пересматривать не будут. Разве что вздрогнут иногда, вспоминая странное совпадение: в новом «Хождении по мукам» ни в руках белых, ни в руках красных мы не видим знамён - и современные наши спортсмены оказались без знамени. А как без него жить, как бороться?

Перед тем как познакомиться с новой «экранизацией», я принял противоядие в виде просмотра постановки Григория Рошаля. А сегодня открыл роман и погрузился в него. Наваждение исчезло. Ну и сильна же ты, русская классика!

P.S. Поскольку в самом конце сериала была предпринята стихотворная попытка с презрением посмеяться над низким культурным уровнем русских рабочих и работниц времён Гражданской войны, неспособных якобы отличить стихи от стихоплётства, заканчиваю свою заметку посвящением его создателям в их духе:

Что в романе Толстой написал,
Нам сегодня - до полной фени…
Мы изменим его финал:
Слишком сильно он славит Ленина.
Мы идём с буржуа в строю
Опорочить, что раньше было,
Потому что прогнать пургу -
Это денежней, чем быть гражданином.

ЕЩЕ ПО ТЕМЕ

*Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: «Свидетели Иеговы», Национал-Большевистская партия, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ, ДАИШ), «Джабхат Фатх аш-Шам», «Джабхат ан-Нусра», «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Тризуб им. Степана Бандеры», «Организация украинских националистов» (ОУН)

Сейчас на главной

Статьи по теме

• Расследования

  

  Русранд

  Россия вымирает из-за отвратительных продуктов: с ними связали 70% смертей

  Один мой знакомый отправился недавно в фермерское хозяйство покупать «дивных жирных птиц», выращенных на натуральных кормах. В ассортименте - крылышко, шейка, ножка (почти как у Михаила Самуэлевича Паниковского), а также «цыплята-корнишон» с нежным экологическим мясом. Взвешивают птицу вживую, затем забивают, а через какое-то время вы получаете очищенные и еще теплые тушки пернатых. Все это обещала…

  2.04.2019 16:01 45

  Политика

  

  Русранд

  Непристойное предложение

  Удивительные ситуации иногда можно наблюдать на политическом поле - такие, которых, чисто теоретически, быть не может. Впрочем, удивляться этому не надо - наиболее адекватной реакцией на их появление является лишь желание разобраться, что именно за ними стоит. Потому, что подобное «удивительное» никогда не происходит просто так. Вот, к примеру, вполне серьёзные люди вдруг начинают «не…

  2.04.2019 15:56 21

  Политика

  

  Владимир Викторович Волк Русранд Самое интересное

  Выборы на Украине: признать иль не признать - вот в чём вопрос

  Признавать или не признавать выборы на Украине? Разрешением такой дилеммы после первого тура президентской гонки задались в Госдуме Российской Федерации. Если учесть, что подобное предложение рассматривалось и в 2014 году, то это уже стало российской традицией. Причём с неприятным душком. Февраль 2014 года. В Киеве происходит государственный переворот. Власть захватывают выдвиженцы майдана и вооружённые радикалы-экстремисты. По всей стране…

  1.04.2019 20:28 82

  Здравоохранение

  

  Русранд

  ЭКО - жизнь или смерть русской цивилизации?

  Современная Россия представляет из себя территорию, на которой, как на полигоне, отрабатываются многие десятки сценариев депопуляции. Перечислять их все я не буду, чтобы не утомлять читателя. Сотни моих статей посвящены отдельным геноцидным разработкам, применяемым против нашего, самого доброго и миролюбивого народа на планете. Сегодня бы хотел приоткрыть тайную завесу вокруг самой циничной и изощренной технологии,…

  1.04.2019 20:07 32

  Политика

  

  Русранд

  Как спасти убитую путинизмом Россию? Сулакшин на канале #НароднаяГазета 1 апреля 19:00

  Россия катится в бездну. Поражённая вирусом путинизма, она, словно пациент клиники, по инерции наводит телевизионный макияж, проводит сеансы аутотренинга на тему «у соседа болезнь хуже моей», но прогноз неблагоприятный. Если страна решительно не проведёт революционные перемены во всех сферах управления, экономики, финансов, культуры и образования, то последствия могут быть самыми трагическими. О том, что Россию…

  1.04.2019 20:02 54

  Политика

  

  Русранд

  Гальванизация Зюганова

  Как Кремль делает карманного коммуниста настоящим оппозиционером - публицист Иван Давыдов. В субботу коммунисты в Москве и еще нескольких десятках городов провели всероссийскую акцию против ухудшения жизни граждан. Главный лозунг мероприятия - «Не простим власти унижения пенсионной реформой!» В столице отдельный специалитет: на трибуне среди прочих вождей - кандидат в президенты от КПРФ на последних выборах Павел Грудинин, который мог бы стать депутатом Госдумы, получив мандат покойного…

  1.04.2019 13:13 48

  Политика

  

  Русранд

  Программа Сулакшина. Начинаем агитацию! Заходи и скачивай

  УВАЖАЕМЫЕ ДРУЗЬЯ! Уважаемые друзья, кто хочет получить печатный экземпляр Программы Сулакшина «Настоящий социализм» Новая стратегия успешной России, отправляйте заявки на [email protected]. Типографская себестоимость 1 экз. на сегодня - 65 руб. Мы могли бы издать большим тиражом, снизив за счет этого стоимость одного экземпляра, но нужно софинансирование. С этой целью открыт яндекс кошелёк 410011946901802 Кто может,…

  1.04.2019 13:04 17

  Политика

  

  Русранд С.С.Сулакшин

  Киселеву пора в Генпрокуратуру

  В стране начал действовать закон о запрете распространять недостоверную общественно значимую информацию, коротко - закон о фейковых новостях. Уже обнаружился один весьма титулованный клиент - на ведущего Дмитрия Киселева, широко известного в путинской пропагандистской машине, в Генеральную прокуратуру России из-за фейковой новости, которую он сообщил в своей программе, пожаловался некто О.Воронин. Речь идёт о выпуске программы…

  30.03.2019 2:22 115

  Политика

  

  Владимир Викторович Волк Русранд

  Выборные пляски вокруг ордена Иуды

  Эпическая драма под названием «Выборы президента Украины» подходит к концу. Как и в российском аналоге подобного мероприятия, в них участвует основное лицо - протеже международной и местной олигархии Петр Порошенко, ряд изрядно потрёпанных политиков ранжиром поменьше и спойлеры. Куда же без них? Впрочем, по каким-то странным причинам именно высокорейтинговый спойлер Владимир Зелинский вызывает наибольший восторг…

  30.03.2019 2:20 132

• 

  Русранд

  Вести из Приморья от Евгения

  Кто такой Евгений? Да просто человек. Как и все в нашей России. А пишет он о том, что видит. Правду. Присылайте и Вы свои истории и наблюдения. В Приморье жизнь такая же, как и по всей России. Развал и запустение. Кругом одни магазины. Железная дорога тоже постепенно загибается. Запчастей для ремонта локомотивов нет. Начальники режут старые тепловозы на металл и продают. Предприятия…

  30.03.2019 2:13 152

Политика



Русранд Самое интересное

ИТОГИ НЕДЕЛИ со Степаном Сулакшиным 29.03.2019

Дорогие друзья! В пятницу, 29 марта 2019 года в 20-00 по московскому времени - очередной выпуск еженедельной информационно-аналитической передачи «Итоги недели». События в мире, России, нашей жизни. Не пропаганда. Правда, раздумья, честная критика, прогноз. Патриотизм и интересы. Интересы большинства народа, нашей страны, всей доброй и человечной части мира. Ведущий - проф. Степан Степанович Сулакшин. ССЫЛКА НА СТРАНИЦУ…

29.03.2019 22:06 33

Политика



Русранд

Почему нацпроекты не сработают без Центробанка

Чтобы расти, экономике нужны деньги. Предусмотренные на национальные проекты суммы (26 трлн руб. до 2024 г.) не новые для экономики деньги, а перераспределение уже имеющихся средств. От перемены мест слагаемых, сумма, как известно, не меняется. Не изменятся соответственно и сложившиеся из-за дефицита реальных денег низкие темпы роста. К тому же для масштабов страны слишком малы…

29.03.2019 17:06 14

Общество



Русранд

На что режиму не жалко денег

Готовясь к еще большей изоляции, власти сейчас экономят почти на всем - и особенно на гражданах. Но траты на суперпроекты будут расти. Сотрудничество чиновников с магнатами станет еще более тесным. Только людям, далеким от начальства, кажется, что в казне полно средств. Хотя в 2018-м федеральный бюджет был сведен с почти трехтриллионным профицитом, этот избыток пошел в запасники. Ведь и санкции…

28.03.2019 22:34 52

• Политика