Ломоносов. Личная судьба. Рождение и воспитание тесея

Доктор педагогических наук Татьяна Буторина (г. Архангельск).

О жизни и творчестве Михаила Васильевича Ломоносова написано свыше пяти тысяч работ различного уровня. Однако в них мало говорится о его семье, о матери, жене, детях.

Ломоносов родился, провёл детство и юность на архангельском Севере. Поморье исторически являлось посредником между Западом и центром Руси. Положение крестьян на Севере в значительной мере было аналогично их положению в Скандинавии, где никогда не было крепостного права. Именно это обстоятельство объясняет наличие специфических образовательных традиций и своеобразный характер скандинавов и поморов. Из них формировались предприимчивые люди, среди которых были и Ломоносовы. Фамилия Ломоносовых в документах встречается с XVI века. Леонтий — прадед Михаила Васильевича - и его сыновья Лука и Дорофей были черносошными крестьянами. Лука выдвинулся среди односельчан, и в начале XVIII века его выбрали земским старостой, но своё хозяйство он не бросал. Отец Михаила Васильевича Василий Дорофеевич также зарекомендовал себя деятельным человеком. В деревне Денисовке у него был дом с двором, прудом и колодцем. Двор имел приблизительно полдесятины земли и лежал в плоской низине, часть которой занимал широкий пруд. Он соединялся с рекой канавой, отгороженной от реки решёткой. В пруду разводили рыбу - в то время на Севере единственный пример искусственного рыбного хозяйства. Есть предположение, что Василий Ломоносов рано лишился отца, поэтому одной из характерных его черт была «податливость к сиротам», то есть, на себе испытав горькую долю, он не оставался равнодушным к судьбе других сирот. В сиротстве следует видеть причину его неграмотности, хотя в роду Ломоносовых грамотность была распространена. Василий с детства заботился не только о себе, но и о своей матери. Позднее сыну Михаилу он говорил, что все своё «довольство» он нажил «кровавым потом». Василий Дорофеевич характеризовался как человек энергичный, наблюдательный. По воспоминаниям современников, он был «простосовестен, с соседями обходителен», «по натуре добр», «весьма религиозен» и привержен к церкви, что проявилось в заботе о строительстве каменного Куростровского храма. Он лично пожертвовал 18 рублей на это богоугодное дело, а также собирал средства в Архангельске, на «лодьях», у себя в доме на семейных торжествах. Василий Ломоносов активно участвовал в церковно-приходских делах и хлопотал в 1735 году об отводе земли новому дьякону Куростровского прихода.

Многие черты отца унаследовал «даровитый сын», при этом важное значение имели как «естественное преемство», так и личный пример старшего Ломоносова. На становление личности будущего академика оказало влияние то, что Михаилу не пришлось испытать той принижающей человека бедности, которую приходилось терпеть значительной части русского крестьянства.

Отец Ломоносова по взглядам был типичным помором: он считал, что мужчина в доме должен обеспечить достаток, еду, тепло. Поэтому Василий Дорофеевич занимался одновременно крестьянским трудом, рыбным и зверобойным промыслом, перевозкой грузов. Для него важным являлся как дом, где он мог согреться, отдохнуть, набраться сил для работы, так и его хозяйка. Женился он трижды. Первая жена - Елена Ивановна Сивкова - подарила ему в 1711 году единственного сына Мишеньку. О матери Михаила сохранились очень скудные сведения. Елена Ивановна была дочерью матигорского дьякона Ивана Сивкова. Около 1708 года Иван Сивков умер, оставив дочь сиротой. Вероятно, в 1709 или 1710 году она вышла замуж за 27-28-летнего Василия Ломоносова. Находясь в зрелом возрасте, Василий из большого числа вероятных невест выбрал девушку-сироту. Это свидетельствует о том, что для него главным был не материальный расчёт, а любовь. Этнографы Севера отмечали, что Поморье славилось замечательными женщинами с тонкими, миловидными чертами. Однако они не уступали мужчинам ни в силе, ни в ловкости, ни в трудолюбии. Поморка целыми днями хлопотала то около печи, то около скота, то с детьми, а если вечером выпадал свободный час, садилась за прядение шерсти своих овец, за вязание, шитьё. Женщина-поморка была очень чистоплотной, до щепетильности. Общественное мнение строго охраняло её нравственный облик. Так, поморку безукоризненного поведения называли «славуха», а гулящую, вольного поведения - «свистуля», от слова «посвистывать» - погуливать, вести непорядочную, зазорную жизнь. Нерадивая, мотовитая женщина, разорительница получала в народе прозвище «развитка». Однако помор знал: «Лихая жена - да законная, своя». Женщина на Русском Севере была не просто хранительницей домашнего очага, быта. В поморской семье существовал тип двойного лидерства - наличие двух глав семьи в лице отца и матери. Стабильность общества во многом определялась стабильностью семьи.

Елена Ивановна была хорошей хозяйкой и женой. Оставляемая мужем во время его продолжительных и опасных для жизни поездок по Белому морю, она сосредоточила свою любовь на сыне-малютке. При заботливом уходе любящей матери ребёнок рос здоровым, смышлёным, вдумчивым. Михаил был очень привязан к матери, а её нередко скорбный образ глубоко запечатлелся в его душе. Мать отдавала ему всё своё тепло и заботу, как будто чувствовала близкую смерть. Беззаботное детство Миши закончилось в 1720 году, когда умерла Елена Ивановна. Детские воспоминания о матери Михаил Ломоносов хранил глубоко в себе. Скорее всего, по её образу он искал себе будущую жену. Так, отец очень хотел женить несовершеннолетнего Михаила и даже «сговорил было в Коле у неподлого человека взять за него дочерь». Но сын отказался.

Появление мачехи сделало для Михаила родной дом чужим и холодным. Довольно часто сын приходил на могилу матери, мысленно искал поддержки. Уходя с обозом в декабре 1730 года в Москву, Ломоносов, по преданию, попрощался с родной могилой, словно чувствовал, что делает это в последний раз.

К сожалению, Ломоносов не оставил ни автобиографии, ни мемуаров, по которым можно было бы восстановить его детство, юность и другие жизненные периоды. В сохранившихся письмах и работах первого российского академика нет ни одного слова о матери. Это понятно и объяснимо: он писал о другом - научном, общественном, а личная жизнь оставалась внутри, но родившую-ся в 1749 году дочь он назвал дорогим для него именем - Елена.

Стремление к знаниям привело Михаила Ломоносова в Германию, сначала в Марбург, затем во Фрайберг. Барон Корф, который отправлял русских студентов на учёбу в далёкую страну, говорил: «Я наслышан, каковы нравы тамошних студентов, а поэтому бойтесь главных причин человеческой глупости - женщин, вина, табака и пива!.. Я верю, что вас ждёт великое будущее…».

В Марбурге - крупнейшем университетском городе Европы - Ломоносов провёл четыре года из своего пятилетнего пребывания в Германии. Здесь талант и уникальность Михаила Васильевича были замечены его любимым учителем, известнейшим философом-просветителем Европы Христианом Вольфом. Здесь же Ломоносов встретил свою будущую жену Елизавету Цильх, которая, кстати, родилась 22 июня 1720 года, в год смерти матери Ломоносова. Её отец, Генрих Цильх, был пивоваром и считался человеком среднего достатка. К моменту приезда Ломоносова его уже не было в живых.

Смерть отца подорвала материальное благополучие семьи Цильх. Матери пришлось сдавать часть дома квартирантам, студентам. Мать Елизаветы, Елизавета-Кристина Цильх (урождённая Зергель), стремилась материально обеспечить жизнь двоих детей: сына Иоганна и дочери Елизаветы. Историк Вильгельм Экхардт, бывший директор Государственного гессенского архива, доказал, что будущий академик жил в городе Марбурге в доме, находившемся в переулке Вендельгассе, 2. На нём установлена памятная доска. В четырёхэтажном здании с уютным внутренним двориком и сейчас находится студенческое общежитие. Переулок Вендельгассе настолько узок, что дома стоят, тесно прижавшись друг к другу. Из дома напротив можно было видеть всё, что происходило в студенческих комнатах. Обычно у нас пишут о том, что русские студенты, поддавшись соблазнам вольности, вели весёлый образ жизни, поэтому испытывали нужду в деньгах. Однако это не соответствует действительности.

Студенческое время - прекрасная пора в любую эпоху. Русские студенты быстро подружились с немецкими сверстниками и принимали участие в молодёжных пиршествах, гулянках, розыгрышах, потасовках. Имеется свидетельство немца Пюттера, жившего напротив дома Ломоносова и хорошо изучившего его привычки. Основную часть денег будущий академик расходовал на книги, платил фрау Цильх за стол и квартиру. Скромный в быту, Ломоносов, по словам Пюттера, вёл размеренный образ жизни, без излишеств: его завтрак состоял из «нескольких селёдок и доброй порции пива». Позднее Пюттер познакомился с Ломоносовым поближе и высоко оценил его прилежание, мудрость суждений, образ мыслей. Об этом же вспоминал и учитель Ломоносова Христиан Вольф. Его любимый ученик никогда не пропускал занятий и был прилежен в учении: «Я любил видеть в лектории этот высокий лоб, этот взгляд, сияющий разумом. Но ах! Как часто этот лоб украшается зловещей шишкой и фонарь под глазом светит ярче “сияния ума”... Царственный друг мой, император Пётр Первый, успокаивал мою тревогу относительно количества вина, употребляемого Его Величеством зараз, говорил: “Пьян, да умён - два угодья в нём!” Увы! Вижу справедливость сего изречения на русском моём ученике… Впрочем, моего русского ученика пьяным я не видал - хитрая бестия!»

Ломоносов долго присматривался к Елизавете Цильх, наблюдал за ней. Она привлекала его домовитостью, покоем, искренностью. Увлечение Ломоносова милой девушкой переросло в глубокое чувство. Он очень своеобразно понимал любовь, о чём позже написал в учении о красноречии: «Любовь есть склонность духа к другому кому, чтобы из его благополучия иметь услаждение».

Как создать благополучие для любимого человека? Этот вопрос волновал Ломоносова, и на него в то время он не мог дать ответ. Молодые люди были знакомы около двух лет, когда в 1738 году между ними произошло объяснение. Ломоносов хорошо понимал всю ответственность, которую брал на себя, выбирая в невесты немецкую девушку. Всё осложнялось двумя моментами: отсутствием у Ломоносова средств к содержанию семьи и принадлежностью его возлюбленной к другой вере. Михайло Васильевич рассчитывал, что его материальное положение в России будет более благополучным для жизни семьи. Следовало уговорить Елизавету переехать в неизвестную для неё страну. В феврале 1739 года они поженились, не обвенчавшись в церкви, и 19 ноября у них родилась дочь Катерина-Елизавета. В церковной метрике с немецкой педантичностью указано: незаконнорождённая, в связи с тем, что их брак был гражданским, а не церковным. (Девочка умерла вскоре после переезда в Петербург.)

Двадцать шестого мая 1740 года Ломоносов, наконец, обвенчался с Елизаветой-Кристиной Цильх в церкви реформаторской общины Марбурга. После этого он стремился поскорее уехать на родину и начать научную работу. Он не мог привезти молодую жену на пустое, необжитое место. Супруги договорились, что Михаил вышлет из России жене приглашение и деньги на переезд. Положение осложнялось тем, что тяжело болела мать Елизаветы, а сама она ждала второго ребёнка, который родился 1 января 1742 года, после отъезда Ломоносова в Санкт-Петербург. Елизавета назвала его Иоханнесом. Это был единственный сын Михаила Васильевича, который прожил всего лишь один месяц и умер 7 февраля.

После этого умирает мать Елизаветы. Пережитые потрясения окончательно убедили Елизавету в необходимости ехать к мужу в Россию. Но от него не было никаких известий… Ломоносов, прибыв в Петербург 8 июня 1741 года, мечтал быстрее заняться научной работой. К сожалению, не всё шло в его жизни так, как ему хотелось. Восьмого января 1742 года Ломоносов был назначен адъюнктом (помощник профессора, ассистент) и выполнял различные поручения: составление каталога минералов, переводы статей, оформление научных диссертаций по материалам, привезённым из-за границы. Ему было назначено жалованье в 360 рублей в год, выделены две комнаты в доме Академии наук.

Академией наук в то время фактически управлял немец Шумахер, руководитель канцелярии, сосредоточивший в своих руках академические финансы. При господстве в Академии немцев природному россиянину с собственным мнением особого продвижения по ступеням научной карьеры не предвиделось. Он видел, как его «обходили» адъюнкты ниже по званию, но обласканные Шумахером. Ломоносов испытывал постоянную зависимость и мелочный контроль со стороны академической бюрократии. Даже садовник-немец не разрешал ему брать овощи из огорода Академии, дрова, свечи и прочее. Учёный был возмущён, его гордая натура протестовала против такого засилья иностранцев. В результате острых и бурных столкновений в Академии он был подвергнут домашнему аресту и просидел «под караулом» семь с половиной месяцев. Его освободили при условии «просить прощения в учинённых дерзостях» у профессоров Академии, что и было сделано им на заседании конференции Академии 27 января 1744 года.

Во время ареста Ломоносов обучал одного из студентов химии, минералогии, стихотворному искусству и написал известные поэтические размышления - «Вечернее» и «Утреннее», книгу по металлургии, провёл исследования в области физики, химии.

Находясь под стражей, Ломоносов несколько раз обращался в Академию наук с просьбой выдать ему денежную сумму в счёт невыплаченного жалованья. В августе 1743 года он писал, что почти целый год не получал денег от Академии и «оттого пришёл в крайнюю скудость. А ныне я, нижайший, нахожусь болен и притом не только лекарства, но и дневной пищи себе купить на это не имею и денег взаймы достать нигде не могу». На этом прошении рукой секретаря академической канцелярии Волчкова наложена резолюция: «За неимением в казне денег выдать Ломоносову пять рублёв». В расходной книге имеется такая расписка: «Оные пять рублёв адъюнкт Михайло Ломоносов взял, а вместо его за болезнию по прошению его расписался переводчик Никита Попов». Чуть позже Ломоносов пишет прошение в Сенат о назначении годового жалованья по должности профессора химии в 660 рублей, так как «химическая наука состоит не только в одной теории, но и в весьма трудной практике, которая и здравью вредительна бывает».

Дело заключалось в том, что Сенат, назначив его профессором, забыл установить ему оклад. Рассмотрение дела Сенатом затянулось. Шумахер в своём представлении Сенату от 10 июля 1745 года уклончиво писал: «Профессорам при Академии разные оклады: иным по 860, другим по 660, молодшим по 500». Указ Сената о назначении Ломоносову годового оклада в сумме 660 рублей был подписан только 14 марта 1746 года. Существует ещё ряд подобных документов, свидетельствующих об униженном материальном состоянии Ломоносова.

Не имея от мужа никаких вестей, Елизавета Цильх начала искать его через русского посланника в Гааге. Её письмо было получено графом А. Бестужевым-Рюминым, а затем Я. Штелиным. Ломоносов выслал ей на дорогу сто рублей, и, предположительно, в первой половине 1743 года Елизавета Цильх вместе со своей четырёхлетней дочерью и братом приезжает в Санкт-Петербург. Биографы Ломоносова предполагают, что после её приезда состоялось их венчание в православной церкви, которая не запрещала браки между представителями разных христианских конфессий, но считала обязательным воспитание детей в духе православия. После этого Елизавета Цильх стала носить имя Елизаветы Андреевны Ломоносовой. Сдержанной, внешне строгой и несколько чопорной Елизавете пришлось полностью перестраивать свою жизнь.

По-разному биографы Ломоносова оценивают этот брак. Можно предположить, что рождение в 1739 году внебрачного ребёнка позволило Ломоносову пережить глубокое и трепетное чувство отцовства. Вероятно, он испытывал ностальгию по собственной семье и понимал, что к тридцати годам у человека должен быть свой дом. Появление маленькой дочки накладывало на него определённые обязательства перед Елизаветой Цильх и её семьёй. Некоторые считают, что такой завидный жених, каким был Михайло Ломоносов, мог бы найти себе жену среди русских девушек. Однако судьба распорядилась иначе. Его нельзя обвинить в мимолётности чувства, приведшего к случайной связи. Ломоносов отличался благородной «упрямкой», которая позволяла ему принимать объективно разумные решения. Его брак с Елизаветой был глубоко обдуманным шагом. Он знал свою будущую жену около четырёх лет и за это время мог убедиться в искренности и надёжности их чувств друг к другу. Тем более что он был старше Елизаветы почти на девять лет. Позднее в работе «О сохранении и размножении российского народа» он писал, что такая разница в возрасте мужа и жены является оптимальной.

Вопреки домыслам, Ломоносов оказался однолюбом и всю жизнь испытывал нежность к своей супруге. Елизавета Андреевна тонко чувствовала настроение мужа, оберегала его от бытовых проблем, строила настоящий уютный дом, в котором всем было хорошо. Она взяла на себя неблагодарные житейские заботы. В собственный дом Ломоносовы въехали 9 сентября 1757 года. Был использован типовой проект «дома для именитых граждан». В письме к Л. Эйлеру от февраля 1765 года Михаил Васильевич писал: «…Бог помог мне обзавестись собственным домом, и я уже восемь лет живу в центре Петербурга в поместительном [доме], построенном по моим соображениям, с садом и лабораторией, и делаю по своему усмотрению всякие инструменты, опыты». Дом был двухэтажным, с мезонином и боковыми флигелями и располагался в центре города, фасадом на реку Мойку. Во дворе выкопали пруд, построили астрономическую обсерваторию. Впоследствии этот особняк перешёл к дочери учёного.

Загруженный работой, Ломоносов практически не имел времени на полноценный отдых, развлечения. Для того чтобы не нарушать ритм жизни учёного, семья ограничивала количество гостей в доме. Так, в письме графу И. И. Шувалову от 19 января 1761 года Ломоносов писал: «По разным наукам у меня столько дела, что я отказался от всех компаний; жена и дочь моя привыкли сидеть дома и не желают с комедиантами обхождения». Вместе с тем в доме Ломоносовых существовала добрая традиция приглашать хороших знакомых в гости. Например, сохранилось письмо к Я. Я. Штелину от 9 ноября 1764 года такого содержания: «Мне есть с вашим высокородием чего поговорить, а иное и посмеяться некоторому новому Kretze-Luft-Vogelein. Покорно прошу после обеда чашку чаю выкушать, чем я весьма много одолжен буду».

Есть свидетельства того, что на балах, маскарадах Михаил Васильевич бывал вместе с женой. На одном из них Елизавета Петровна подарила ей оригинальный веер.

В доме Ломоносовых постоянно бывали ученики Михаила Васильевича - Алексей Протасов, Иван Барков. Довольно часто его посещал граф Иван Иванович Шувалов. Жена и дочь Ломоносова любили встречать его. И. И. Шувалов был моложе Ломоносова на 13 лет, но, по-европейски образованный, он хорошо понимал предназначение учёного для славы России, поэтому поддерживал начинания Ломоносова в организации Московского университета, развитии образования, науки. Первый российский академик писал: «Я сие великое училище задумал и обдумал, охлопотал, выносил его и породил; горячими слезами воспитал и жить пустил и за гробом стану о нём Бога молить…»

По воспоминаниям жившей у Ломоносовых племянницы Матрёны Евсеевны, в доме учёного всегда радовались гостям, особенно северянам. Тогда «на широком крыльце накрывался дубовый стол, и сын Севера пировал до поздней ночи с весёлыми земляками своими, приходившими из Архангельска на кораблях и привозившими ему обыкновенно в подарок мочёной морошки и сельдей. Точно такое же угощение ожидало и прочих горожан, приезжавших по первому зимнему пути в Петербург с трескою».

В жаркие летние дни обложенный книгами и бумагами Ломоносов писал с утра до восьми вечера в беседке. Племянница Матрёна Евсеевна довольно часто бегала в погреб за пивом, так как дядюшка жаловал этот напиток прямо со льда. Учёный любил работать на воздухе. В летнюю пору он не выходил из сада, за которым ухаживал, прививая и очищая деревья. Подобное он наблюдал в Германии. «Сидя в саду или на крыльце в китайском халате, принимал Ломоносов посещения не только приятелей, но и самих вельмож, дороживших славою и достоинствами поэта выше своего гербовника; чаще же всех и долее всех из них сиживал у него знаменитый меценат его, Иван Иванович Шувалов… Бывало, сердечный мой так зачитается да запишется, что целую неделю не пьёт, не ест ничего, кроме мартовского (пива) с куском хлеба и масла».

Седьмого июня 1764 года дом Ломоносовых посетила императрица Екатерина (см. 4-ю стр. обложки). Она посмотрела мозаичные работы учёного, посвящённые Петру Великому, изобретённые им физические инструменты, наблюдала физические и химические опыты, пообедала с семьёй учёного. После этого императрица пригласила Ломоносовых к себе в гости: «Завтра приезжайте ко мне откушать хлеба-соли, щи у меня будут такие же горячие, какими потчевала нас ваша хозяйка».

Очень тепло приняла семья Ломоносовых племянника из Матигор Мишеньку Головина, названного в честь дядюшки. Об этом свидетельствует единственное сохранившееся до нашего времени письмо Ломоносова сводной сестре Марии Васильевне Головиной от 2 марта 1765 года. Письмо написано за месяц до смерти учёного. В нём он сообщает, как привыкает к новой жизни девятилетний мальчик из далёких северных Матигор, что находятся рядом с Холмогорами: «Мишенька приехал в Санкт-Петербург в добром здоровье… умеет очень хорошо читать и исправно также пишет для ребёнка нарочито. С самого приезда сделано ему новое французское платье, сошиты рубашки и совсем одет с головы и до ног, и волосы убирает по-нашему, так, чтобы его на Матигорах не узнали. Мне всего удивительнее, что он не застенчив и тотчас к нам и к кушанью нашему привык, как бы век у нас жил, не показал никакова виду, чтобы тосковал или плакал. Третьего дня послал я его в школы здешней Академии наук, состоящия под моею командою, где сорок человек дворянских детей и разночинцев обучаются и где он жить будет и учиться под добрым смотрением, а по праздникам и по воскресным дням у меня будет обедать, ужинать и ночевать в доме. Учить его приказано от меня латинскому языку, арифметике, чисто и хорошенько писать и танцевать. Вчерашнего вечера был я в школах нарочно осмотреть, как он в общежитии со школьниками уживается и с кем он живёт в одной камере. Поверь, сестрица, что я об нём стараюсь как должен добрый дядя и отец-крёстный. Также и хозяйка моя и дочь его любят и всем довольствуют. Я не сомневаюсь, что он через учение счастлив будет. И с истинным люблением пребываю брат твой. Михаил Ломоносов».

Впоследствии М. Головин стал адъюнктом Академии наук, профессором Петербургской учительской семинарии, в которой впервые в России начали готовить учителей для общеобразовательной школы. Миша Головин всегда с теплом вспоминал своего знаменитого дядю и его уютный дом… Однако жизнь его была очень короткой: он умер в 34 года, не оставив после себя наследников.

Михаил Васильевич Ломоносов по-мужски, по-поморски оберегал покой своей семьи. Елизавета Андреевна стремилась лишний раз не волновать его житейскими проблемами. Однако её очень беспокоил немец-сосед Штурм, хороший знакомый Шумахера.

Елизавета Андреевна сажала цветы у своего дома, следила за чистотой и порядком вокруг него, разводила кур, кошечек. Штурм, стремясь досадить жене Ломоносова, выливал на цветники грязную воду, разгонял животных. Ломоносов несколько раз предупреждал соседа, но однажды его терпение лопнуло, и гнев учёного был страшен. Вот как описывал это сам Штурм: «Торжества моего день рождений омрачил злодеяния Ломоносова. Двадесять немецких господ и дамен, моих гостей, пошёл воспевать невинный мадригал в Ломоносов палисад. Внезапно на головы воспеваемых 9 господ и дамен из окна Ломоносов квартир упадает пареных реп, кислых капуст, досок и брёвна. Я и мой зупруга сделали колокольный звон на двери, но он вырвался с отломленным перилом и вопияще: “Хорошо медведя из окна дразнить!” - гонял немецкий господ по улице, едва успел гостеприимная дверь захлопнуть всех моего дома. Но два даментуалет похитил на ходу и утерял клейнод на переду. Я и моя зупруга маялись на балкон поливать его водами и случайно, может быть, ронялись цветочными горшками. Но Ломоносов вынес дверь на крюк и сражался в наших комнат. Стукал своим снастнем двадесять господ. И даже выскакнили окнами и везде кричали караулы! Дондеже явился зольдатен гарнизон!!» Известно, что у Ломоносова были большие неприятности после этого конфликта. Острословы по этому поводу сложили стишки: «Немец гут, а русский тут!». Даже императрица Екатерина говорила гостям о том, что «русский немцу задал перцу!..» Тем не менее Ломоносов оградил свою семью от грубых нападок соседа. Впоследствии подобных конфликтов больше не происходило.

О жизни семьи Ломоносовых почти не сохранилось каких-либо документов, воспоминаний. Глава семьи был сторонником того, что «сор из избы не выносят». Необходимо отметить, что в Полном собрании сочинений Ломоносова есть ряд документов, свидетельствующих о тяжёлом физическом, моральном и финансовом положении семьи учёного. Так, 24 июля 1762 года Ломоносов писал М. И. Воронцову о том, что «тяжкая моя болезнь, снова усилившись в другой ноге, не даёт мне покоя и свободы не токмо из дому, но ниже и с постели вытти».

Болезнь активно развивалась с февраля 1762 года. Двадцать пятого июля 1762 года копиист, носивший на подпись канцелярские журналы, не был допущен к Ломоносову, причём ему было объявлено, что «господин советник за болезнию в академическую канцелярию ездить и дел в доме подписывать не может».

По воспоминаниям современников, в последние годы жизни Ломоносов стал чрезвычайно рассеянным и нередко во время обеда «вместо пера, которое он по школьной привычке любил класть за ухо, клал ложку, которою хлебал горячее, или утирался своим париком, который снимал с себя, когда принимался за щи…» В этот сложный период семья Ломоносовых стала ещё дружнее, сплочённее. Дочь помогала матери ухаживать за отцом. Один из итальянских профессоров, побывав в их доме, говорил, что никогда не видел более счастливого семейства.

О дочери Ломоносова, Елене, как и о его жене, почти не сохранилось документальных свидетельств. Известно, что она была высокообразованной девушкой, знавшей языки, литературу, музыку. Родители заботились о её воспитании. За месяц до смерти Ломоносова мать и отец благословили дочь на брак с главным библиотекарем Императорской библиотеки Алексеем Константиновым, сыном брянского протопопа. Алексей был на двадцать один год старше Елены. С 1750 года Константинов обучался в Академическом университете естественным наукам у И. А. Брауна и поэтике у Ломоносова. Пятнадцатого сентября 1766 года состоялось бракосочетание Алексея и Елены. Она получила в наследство от отца фабрику в Усть-Рудице, где часто и подолгу жила вся семья. Константиновы прожили вместе всего шесть лет: в 1772 году Елена умерла, будучи двадцати трёх лет от роду.

Она умерла молодой, как и мать Ломоносова. Семья Константиновых имела четверых детей: сына Алексея, дочерей Софью, Екатерину и Анну. Алексей прожил после смерти жены тридцать шесть лет. Он умер в 1808 году. Оба похоронены почти рядом с могилой Ломоносова на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры. Их дети продолжили род Ломоносовых. Дочь Софья вышла замуж за Н. Н. Раевского, у них было пятеро детей. Семья Раевских находилась в близких отношениях с Пушкиным. Младшая дочь Мария Николаевна вышла замуж за князя С. Г. Волконского и разделила с ним ссылку в Сибирь. Потомки по женской линии Ломоносовых породнились со знаменитыми фамилиями России. Однако после 1917 года почти все они уехали из страны.

Михаил Васильевич, по воспоминаниям современников, не очень желал брака дочери с Константиновым. Трудно теперь это объяснить, но предположить можно следующее. Во-первых, он достаточно хорошо знал будущего зятя как своего студента. Во-вторых, Константинов был намного старше Елены. Ломоносов, как известно, являлся противником такой возрастной разницы вступающих в брак. Как любящий отец, он желал своей дочери только счастья. Но, чувствуя приближающуюся смерть, благословил молодых. В это время Ломоносов уже практически не выходил из дома.

С 4 марта 1765 года учёный прекратил посещение Академии наук. В начале апреля написал проект прошения в Сенат, в котором указал, что в случае его смерти начатое им «мозаичное дело» может быть доверено его шурину Цильху и мозаичному мастеру Васильеву. Четвёртого апреля 1765 года, в пять часов вечера, простившись с женой, дочерью и другими людьми, находившимися в доме, первый российский академик скончался.

После смерти мужа Елизавета Андреевна оказалась в тяжёлом материальном положении. Прожив почти тридцать лет в браке, она чувствовала себя защищённой, достаточно обеспеченной. Теперь же ей пришлось решать все хозяйственные вопросы самостоятельно. Как статской советнице, Елизавете Андреевне положен был годовой оклад мужа в размере 1875 рублей, за вычетом долга Академии наук в размере 667 рублей 45 с половиной копеек. Однако этих денег она так и не получила. Седьмого мая 1766 года вдова Ломоносова просила И. Елагина, близко находившегося к императрице, помочь ей получить пенсию. Елизавета Андреевна не смогла устоять против бед, которые упали на её плечи. В 1766 году она умерла. Не известны ни точная дата её смерти, ни место захоронения. Она пережила мужа лишь на полтора года, прожив на свете всего сорок шесть лет…

На Русском Севере есть хорошее слово - «берегиня». Так называют женщину - хранительницу семейного очага. Именно такой была Елизавета Андреевна.

Я привел этот пример не для того, чтобы лишний раз подчеркнуть особенность духовного склада туркмен. При всей своей самобытности склад души туркмен вобрал в себя изначальные общечеловеческие ценности. Даже при таких старинных взглядах дружба, которой отводится особое место, представляет из себя нечто очень чистое, незапятнанное: ведь у джинов нет никакого материального интереса, нет нужды ни в чем. И каких-то особых, эгоистических целей они не преследуют. Их суть - в самораскрытии своего «я» и прочувствовании этого «я» в другом. Значит, и настоящая дружба не имеет материальной базы, она не связана с какими бы то ни было нуждами. В первую очередь это взаимодействие духов, характеров, поведения людей.

Очень многое в жизни человека связано с его душой, его духовным содержанием. Душа человека рвется на свободу, ей нужна воля. К явлениям такого порядка относится и дружба. Дружба - это гармоничные отношения между людьми, возникающие вследствие их взаимной приязни. Дружба - понятие духовно-нравственное. И поэтому среди всего сущего на земле дружба дарована только людям.

Братство не является следствием какой-либо духовной потребности человека. Брата не получишь по желанию, брата нельзя выбрать. Братьями становятся по кровному родству. А вот завести себе друга человек может исключительно по собственному желанию и выбору. Дружба - духовное явление, замечательный показатель свободы человеческой личности.

Только внутреннее душевное состояние, духовная потребность заставляют человека выбирать себе друга из массы людей. Человек жаждет найти в друге родственную душу, своего единомышленника, он ищет человека со схожей судьбой и характером. Друг - это внутреннее «я» человека. Осознав себя как личность, человек начинает нуждаться в близости другого человека, в его понимании. Поистине счастливы те, у кого есть настоящие друзья! Но как редка настоящая любовь, так и истинная большая дружба - явление редкое, можно сказать, штучное. Дело в том, что умением дружить обладают единицы.

О великой силе дружбы, ее самопожертвовании народ сложил немало самых трогательных историй. Вот всего лишь одна из них.

…Назначая на высокую должность кого-то из своих подчиненных, сын Гюн хана Дюйп Ябгу хан, прослывший умным царем, обязательно сам испытывал этого человека. Как-то понадобилось ему назначить предводителя войска. Непростое это дело - выбрать главнокомандующего: ему доверяют страну, народ, жизнь царя. Хан давно присматривался к двум своим полководцам, которые не уступали друг другу ни в силе, ни в ловкости, ни в храбрости, ни в красоте. К тому же были они друзьями, да такими, о которых говорят: водой не разлить.

Назначив одного из них предводителем, царь решил устроить ему проверку. По обвинению в заговоре его бросают в темницу и выносят смертный приговор. Точно так же поступают с его другом.

Перед казнью царь говорит первому из друзей:

Я относился к тебе как к сыну, хотел назначить тебя военачальником, а ты оказался предателем!

Мой повелитель, если я сам не знаю, в чем моя вина, как вы могли узнать об этом?

Об этом мне сообщил твой друг, вот и его письмо.

Шокированный услышанным, юноша, тем не менее, ответил:

Мой друг не умеет врать! Я верю ему так же, как верю себе. Значит, то, что он говорит, правда. Наказывайте меня!

Второй друг на предъявленные ему такие же обвинения ответил:

Если об этом сказал мой друг, можете казнить меня. Потому что мой друг скорее умрет, чем солжет.

Назавтра царь велит привести обоих друзей во дворец. Обнимая их, он говорит:

Пока у меня есть такие парни, как вы, мне никакой враг не страшен!

Затем он покаялся перед друзьями, повинился за то, что устроил им такую проверку. После чего одного из них назначил командующим, а второго - своим визирем.

Конечно, это жестокое испытание, но ведь в суровую годину и страну удержать непросто!

В истории описано немало случаев, когда ради близкого друга туркмен расставался со своей жизнью. Те времена миновали. Но и то верно, что друзья познаются в беде. Друг нужен всегда, но особенно в трудные минуты жизни.

Расскажу вам одну притчу о том, как почитает туркмен и своего брата.

… В давние времена одной семье надо было спасаться от врага. Но куда убежишь, если в доме всего один конь, а ездоков много? И тогда глава семьи рассудил так:

Жену можно найти, детей - родить, а вот брата взять негде, - и, оставив жену и взрослого сына, сел в седло вместе с единственным братом и ускакал от врага.

Только брат знает цену брату, а еще тот, кто родил его!

Когда умирают родители, сколько бы в семье ни осталось братьев и сестер, забота о них ложится на плечи самого старшего из детей. Он обязан женить остальных братьев и выдать замуж сестер.

Мальчишкой я знал одну считалочку, она, увы, не сохранилась в моей памяти полностью:

Старший брат, старший брат!

Ты высокая скала!

Неприступен для врага!

Ты кремень, мой старший брат!

Ты мой щит в одной руке!

Ты мой меч в другой руке!

У туркмен младший из близнецов должен уважать старшего, здороваться с ним, хотя они и родились в один день и час!

Два брата - это две руки одного туловища. Рука руку моет, а две, объединившись, умывают лицо.

Наш предок Огуз хан говорил старшим сыновьям: «Вы - лук!», а младшим: «Вы - стрелы! Вы должны лететь в ту сторону, в которую вас выпустит лук!».

Туркмены, желая добра человеку, говорят ему: «Пусть брат станет твоим другом, друг - братом!».

Друг - второе «я» человека, зеркало его души. Не обо всех братьях можно сказать то же самое. Туркмены говорят: «Юношу можно узнать по его другу». Ведь люди дружат только с теми, с кем имеют родственную душу, кто близок им.

Однако в сложной человеческой жизни всякое бывает: искажается смысл духовных красот, дружба подменяется неискренностью. У туркмен бытует несколько определений друзей:

Сердечный друг.

Аш досты (друг, которому нужно только твое угощение; аш - обед).

Хелей досты (друг жены).

Пул досты (выбирающий денежных друзей).

Везипе досты (водит дружбу с начальством; везипе - должность).

Настоящий друг - сердечный друг, все остальные ненастоящие, ибо без выгоды они не дружат.

Дружба - великая сила, она спасает человека от духовного одиночества. Взаимоотношения двух человек создают особый, своеобразный мир, вход в который третьему запрещен. Существует понятие мужской дружбы. Это самая проверенная, надежная дружба. Не случайно дружба между двумя мужчинами обычное дело. Как нравственная категория дружба - вечная, неумирающая тема искусства. О сердечных, искренних друзьях сложено немало замечательных произведений.

Туркмены воспели прекрасную дружбу человека со своим конем. Это уже не просто дружба, это одна судьба, одна жизнь. Это самая преданная дружба.

Бывает и совсем особая дружба. Это дружба между человеком и Всевышним. Друзья Господа зовутся пророками или святыми. Всю жизнь - телесную и духовную - пророки посвящают только Создателю. Некоторые из них, чтобы не делить свое сердце надвое, отказываются от женитьбы, продолжения рода.

Дружба - это когда ты целиком отдаешь свое сердце другому. Значит, дружба - это веление сердца. А сердце способно на великую любовь.

Смысл дружбы в любви, нежности. Самый богатый человек тот, кто умеет любить.

Ты поведал другу все свои тайны, а если завтра он предаст тебя, откроет твои секреты другим, что тогда? - спросил один человек у другого.

Если мой друг предаст меня, тогда и жизнь не имеет смысла, тогда и жить незачем. Дружба - это то, чем я больше всего дорожу, что составляет смысл моей жизни.

Дружба наполняет жизнь человека глубинным смыслом. Бывают минуты, когда человека переполняют чувства, и никто, кроме друга, не в состоянии разделить их с ним. Поговорив с близким другом, человек облегчает свою душу. И тогда все встает на свои места, мир снова наполняется содержанием.

Лёвка плотоядно улыбнулся, заставив в очередной раз мурашки промаршировать по моей холке. Антрацитовые губы блеснули в ртутных отсветах небес, прожилки на скулах изогнулись в агрессивный узор. В образе моего спутника ничего не осталось от того замкнутого отмычки, которого мы со сталкерами знавали раньше. От него сейчас исходили мощные, почти осязаемые волны угрозы.

Но не стоило забывать, что неподалеку бегут навстречу "пылевикам" еще несколько существ, не уступающих моему напарнику ни в силе, ни в ловкости, ни в скорости реакции.

– Будет жарко, – кивнул Лёвка в ответ на мои мысли. – Главное, помоги мне добраться до шахты и спуститься вниз. Я сам все сделаю. Переждем выброс, и заберешь "жемчуг" – когда будем на месте, я покажу, где он лежит. – По рукам.

Мы, прикрывая друг друга, побежали вдоль контейнеров, шлепая по слякоти и нещадно пачкая одежду. Впрочем, вымазанному с ног до головы чужими потрохами Лёвке это было что танку роса, а мои шмотки хоть и подсохли на "жарках", чище от этого не стали.

Автомат я держал в боевом положении. Пусть потеряю немного в скорости, но хотя бы буду готов дать отпор в случае неожиданного нападения. Ружье, которое так и не сделало ни единого выстрела, кроме пробного, мы без сожалений оставили. Подбежав к последнему ряду контейнеров, я следом за Лёвкой обогнул по широкой дуге "карусель", которая неторопливо кружила в дрожащем воздухе несколько мелких щепок и переломанную птичью косточку. Злая аномалия, коварная. Втянет, и пикнуть не успеешь, как в фарш превратишься.

Гул турбин приближался. Я посмотрел на южную часть неба и разглядел на фоне свинцовых туч серебристую точку. Скорее всего штурмовой Ми-24. А гарнизонные командиры смельчаки, однако: посылать в центральную часть Зоны "вертушку" перед самым выбросом – мера крайняя, рискованная, накладная. И без того летать здесь небезопасно по причине непредсказуемых атмосферных аномалий, а уж за считанные минуты до начала катаклизма…

Возле развилки железнодорожного полотна Лёвка притормозил, дождался меня и, прежде чем высунуться из-за крайнего контейнера, указал на стрелу погрузочного крана, упавшую поперек путей:

– Бежим точно вдоль нее. За платформой будет спуск на перевалочный пандус, по левому борту можно проскользнуть к шахте. Может, повезет, и успеем по пасть внутрь до того, как нас подстрелят.

– Скорее всего нас уже заметили. – Я перевел дух после спринтерского забега. – Просто воякам сейчас не с руки отвлекаться на двух драпающих сталкеров. Они же видят группу угольников на своих сканерах.

– Боюсь, их приоритетная задача – захватить или убить меня. Во-первых, им нужен мой "жемчуг", во-вторых, они наверняка поняли, что я задумал. А засыпать источник неведомой энергии и лишить тем самым себя плацдарма для экспериментов в планы штабистов явно не входит.

– Хреновый расклад, – признал я, осторожно выглядывая из-за угла. Пока бойцов видно не было за торчащими из темной жижи частями бетонных труб. – Что ж, поскакали. А то, чего доброго, с воздуха отутюжат.

Вертолет приближался и, судя по уверенному ходу, курс держал точно на нашу локацию. Минута – и выйдет на прицельную дальность. Ракетами, конечно, лупить пилот не станет – все же где-то тут его однополчане бегают, – зато из пушек приложит без вопросов. А что такое обстрел из крупнокалиберных авиационных орудий, я себе отлично представляю. Спасибо, увольте от такого счастья.

– Не отставай, – крикнул Лёвка и мгновенно сорвался с места.

Я припустил следом, стараясь одновременно глядеть под ноги, чтоб не споткнуться, контролировать фланг, где в любой миг могли появиться как угольники, так и бойцы "Пыли", и периферийным зрением отслеживать пятно "вертушки" в полыхающем серебристыми зарницами небе.

Лужи, шпалы, щебенка. Взгляд направо, вверх. Следить за дыханием, не сбиваться с ритма, не упускать из виду Лёвкину спину, которая уже мельтешит возле кончика упавшей стрелы. "Живей! Живей, лошадь дряхлая!" – мысленно подстегнул я самого себя.

Счет теперь шел не на минуты, а на секунды. Турбины уже отчетливо выли над головой, а тугой поток воздуха от лопастей подбирался сзади, взбивая грязь и кружа вихри из мусора.

До пандуса – метров десять. Не успеваю… Не ус-пе-ва-ю, Демоны Зоны вас всех разорви!

Я заставил себя ускориться еще сильнее, хотя казалось, что на большее организм не способен. И когда птичка-интуиция панически заверещала, предчувствуя, что через мгновение пилот нажмет на гашетку и свинцовый ураган размечет мое драгоценное тело по окрестностям, я увидел, как спереди буквально из земли вырос Лёвка. Мне казалось, что парень уже давно спрыгнул на пандус, и его появление стало полной неожиданностью. Лёвка стоял лицом к приближающемуся вертолету: мне пришлось резко сменить траекторию, чтобы не врезаться в него на полном ходу. Протекторы ботинок не справились с маневром, и ноги скользнули по диагонали, отправляя меня в неконтролируемое падение. Глубокая лужа спасла органы и кости от повреждений, но я захлебнулся в вонючей воде и на какое-то время упустил нить событий.

Мир поплыл. Ну и пусть себе! Пущай хоть плывет дикий мир, хоть ныряет – главное, я жив остался!

Через долю секунды громыхнуло, и условную линию, по которой я бежал, взрыхлила очередь. Лёвка за миг до выстрела ушел в сторону, пропустив мимо себя смертельный шквал, и вздернул все мои девяносто кило под мышки, словно старина Минор весил не больше, чем бутафорский болванчик из сценического реквизита. От чудовищного рывка из меня махом вылетела та вода, которую я успел хватануть, а заодно с ней едва не вывалились в лужу потроха. – Ух-хс… опть…

В ушах звенело, вымокший насквозь комбез облепил кожу мерзким коконом – зря только "жарки" разряжали! Я понимал, что оставаться на месте равносильно гибели, поэтому, как только почувствовал, что вновь стою на ногах, дернул с места в карьер, несмотря на дезориентацию и жестокий приступ тошноты.

Правая рука мертвой хваткой сжимала автомат, который я умудрился в падении вскинуть над головой и не замочить. Инстинкты сталкера сработали. Сам пропадай, а ствол выручай – а то обидно будет, если выберешься из передряги, а стрелять окажется не из чего.

Еле разбирая дорогу, я несся к спасительному каскаду пандуса. Ни в коем случае не останавливаться. Сдохну. А "сдохнуть" – это не пункт моего режима дня как ни крути.

Позади сквозь рев турбин прорезался новый звук. Кы-др-р-р-рт. Кы-др-р-р-рт. Я даже не сразу узнал в густом стрекотании зловещий голос "Узи". Видно, Лёвка поливал кабину пилота длинными очередями в надежде если не пробить стекло, то хотя бы пустить сетку трещин, чтоб испортить обзор.

Железные листы первого яруса перевалочного пандуса лежали в углублении двумя метрами ниже уровня почвы, и я с разбега не рассчитал силу прыжка. Падение получилось довольно жестким, даже амортизирующий кувырок не полностью погасил силу удара. Спину о шершавый пол я себе отшиб знатно… Плевать. Не время ныть.

Я отрешился от боли, подобрал "калаш" и поднялся на ноги. Обернулся, чтоб оценить ситуацию.

В лицо хлестнул ветер, брызги, и нос вертолета показался над кромкой земли, удерживаемой железобетонной конструкцией от обрушения. Штурмовая машина зависла низко, на высоте второго-третьего этажа. С такого ракурса пилоту нас обстреливать неудобно. Чтобы открыть прицельный огонь, ему придется уйти в сторону и поменять угол атаки. Это позволит выиграть драгоценные секунды. Где же Лёвка?..

Размытая тень пронеслась над головой, и не успел я отследить траекторию движения, как зверской подсечкой меня сшибли наземь. Приложившись затылком о пандус, я в течение секунды любовался веселыми радужными пятнами, а потом сдавленно гукнул: тень обрушилась сверху и ударом локтя в солнечное сплетение напрочь сбила дыхание.

Давненько меня так сурово под дых не прикладывали. Пока я судорожно пытался вдохнуть и отползал в сторону, сверху мелькнула вторая тень, и пол пандуса легонько дрогнул под весом приземлившегося Лёвки. Наконец-то мутаген подоспел! Еще пару таких тычков под ребра, и косточки Минора рассыпались бы в труху.

Я таки сумел втянуть в себя воздух. Полегчало. Подтянув за ремень автомат, перевернулся на живот и прицелился в угольника, который посмел меня поколотить. Я рывком надавил на спусковой крючок, но рослая фигура смазанным штрихом скользнула в сторону, и пули ушли в стену заброшенного строительного вагончика.

Угольник метнул на меня презрительный взгляд и застыл на краю пандуса. Вертолет больше не висел над нашей тесной компанией – машина завалилась на левый бок и резко ушла в сторону. Сначала мне показалось, что пилот готовится к повторному заходу, но "вертушка" описала полукруг над железной дорогой и легла на обратный курс. Скорее всего точка дедлайна пройдена, и дежурный диспетчер передал приказ отступления. Значит, выброс вот-вот разразиться над Зоной, выжигая психику не успевших укрыться людей. Я вернулся к событиям, происходящим на пандусе.

– Против своих прешь, Коломин? – прошипел угольник готовому к атаке Лёвке. – Уйди с дороги. – Мне нужен твой "жемчуг". – В очередь встань.

Небо полыхнуло серебристыми росчерками. На мгновение яркие пятна и густые тени испещрили все вокруг контрастным месивом. Плотные громовые раскаты в несколько этапов обрушились на землю.

– Я долго ждал. – В голосе угольника прорезались интонации победителя. А зря. Излишняя уверенность редко играет на руку в противостоянии с серьезным соперником. – Потроха выпущу. – Так и будешь мяукать или наконец укусишь? Угольник по-звериному рыкнул. Лёвка отбросил "Узи" – все верно, огнестрельное оружие не поможет в этой молниеносной схватке, а лишнее бремя ни к чему.

ГЛАВА 22
В одном небольшом мишарском селе, название которого не дошло до наших времен родился знатный батыр. Его имя тоже не смогло осесть в памяти старейшин. Родился и за каких-то пять дней вырос до взрослого сильного мужчины. Не было равного ему ни в силе, ни в ловкости. Очень быстро он победил в различных состязаниях своих соотечественников, все любили и уважали его.
Глава рода собрал всех жителей и торжественно объявил батыра заступником села и вручил ему свой старый меч. Не сразу понял батыр чего отнего хотят, так как силой он был велик, а умом за пять дней не очень подрос. Но доходчиво объяснял старый вождь и в конце концов понял батыр, что теперь каждый его соотечественник видит в нем защиту себя и своих жен и другого имущества.
Подумал батыр, подумал и решил, что раз он защищает все село значит и все, что есть в селе принадлежит ему. Подумал так и забрал себе все добро из соседских домов, забрал себе коней и овец. Увел в свой дом всех молодых женщин, а мужей их сильно избил. И были в те дни биты все в селе, многие мужчины погибли, другие были покалечены.
Плакал глава рода три дня о горе выпавшем на его сородичей, плакал, а потом на четвертую ночь собрал он оставшихся мужчин села и дал каждому по длинному кинжалу. Полночи ждали они под окнами батырова дома, когда он насытиться едой, их женами и дочерями. А когда он уснул тихонько вошли они в его дом и зарезали спавшего батыра. Так обрело село мир и спокойствие.
Прошло не много времени и в этом же селе родился новый батыр, еще сильнее предыдущего. Долго думал глава рода, как быть с новорожденным. Четыре ночи подряд останавливал он мужчин и женщин с длинными кинжалами у колыбели маленького батыра, а на пятую ночь вырос батыр. Вырос в огромного мужчину с большой бородой и стал просить старейшин устроить состязания с другими мужчинами села.
Три дня думал глава рода, как поступить ему, думал, а на четвертый день позвал к себе скучающего батыра и сказал ему, что он может делать все, что захочет, но только не в этом селе. Может ходить он по соседским селам и там искать себе состязаний и брать все, что захочет его молодое сердце. И стал батыр разорять соседские села, жечь дома и уводить скот. Стал он пригонять в родное село чужеродных женщин и мужчин. И зажили односельчане в мире и достатке, в каждом доме были рабы для тяжелой работы, у каждого мужчины было несколько женщин для развлечений, а от коней и овец иногда не было проходу на узких улицах села.
Долго благодарили односельчане старого главу за его мудрость, а потом в их село пришел чужой батыр. Он оказался на много больше и сильней их батыра и убил его в жаркой, но не продолжительной схватке. А после этого каждый житель мишарского села ощутил на себе боль тех черных дел, что творил их батыр в чужих землях. Многих мужчин убил чужой батыр в первую ночь, во вторую он убил еще больше мужчин, а когда их почти не осталось стал убивать женщин и детей. Семь дней горело село, семь дней не высыхали кровавые ручьи на кривых улицах селения, а потом ушел чужой батыр и увел с собой почти всех оставшихся в живых жителей села.
Долго горевал глава оскудевшего рода, но прошло время и мать родившая двух батыров понесла снова. Весь срок ее беременности он дежурил на пороге ее дома прогоняя мужчин и женщин с длинными кинжалами. Боялись односельчане, что родит она нового батыра и дела его сотрут мишарское село с лица земли навсегда. Пришло время и родился в третий ребенок в проклятом всеми доме, но он не был батыром. Был он маленьким и очень уродливым, маленькое тельце беспомощного малыша венчала огромная голова взрослого мужчины с очень длинной седой бородой.
Обрадовались односельчане такому уродцу, решили сжечь его на костре в отмщение всех бед причиненных его старшими братьями, но остановил их старый глава рода и сказал, что пусть приходят они на пятый день. Пять дней думал глава рода, что ему делать, жалко ему было маленького уродца. Ничего не придумал старик и пришел на пятый день в дом обреченного ребенка, чтобы попрощаться. За пять дней ни сколько не вырос младенец, но голова его обрела осмысленный взгляд и обрела мудрость. Не стал долго тянуть старец и признался, что не знает, как спасти беднягу от расправы.
Выслушал его уродливый мальчик и сказал, что ему как поступить. Вышел глава рода и созвал всех жителей мишарского села, а когда собрались все мужчины и женщины сказал он им следующее. Маленький мальчик, чьей смерти они так хотели не просто уродец рожденный уставшей утробой несчастной женщины. Он дитя загадочного и всемогущего духа, духа великого и жестокого по имени Бог. Два раза присылал Бог двух своих слуг под видом братьев батыров, звали тех слуг Горе и Боль. Присылал он их, чтобы познали селяне его силу и гнев.
А теперь он прислал своего сына по имени Разум и если не сохранят его соотечественники от ранней смерти и невзгод, то будут их жены рожать только Боль и Горе. И стали тогда оберегать жители мишарского села маленького уродца от напастей, а глава рода пошел по соседним селам, чтобы рассказать им про новое знание. И рассказывал старый глава рода в чужих землях о нависшем роке над всеми жителями этих земель в случае гибели маленького выродка. Так и прозвали его, пророком. И стали почитать его слова за великую истину и никто не понял, что все это придумал беззащитный, но хитрый уродец для своего спасения.
А между тем прожил большеголовый человек долгие годы, а село его выросло в большую сильную страну, которую объединил один дух по имени Бог, вернее страх перед ним.
Вот такую историю рассказал Ананасович в процессе распития алкоголя. Пили мы долго и болтали на какие-то отвлеченные не запоминающиеся темы. Ярослав ругал по привычке правительство и начальство, но каждый раз осекался и делал акцент на том, что Дамир Анотович тут ни причем. Ананасович же в свою очередь пытался подковать меня в политических вопросах, заявив что именно в непонимании общего курса движения страны горе нашего народа.
Когда винные запасы закончились было принято волевое решение об окончании распутства, первым не трезвой походкой с пустым ящиком в обнимку вышел Ярик. Выйдя в коридор он затянул какую-то печальную песню, но почему-то в основном состоящую из матерных слов. Потом стараясь держать фасон к выходу направился маленький татарин. Обильное возлияние не прошло для него бесследно, видно было, что алкоголь он не уважал и пить совсем не умел. Несколько минут он стоял на против открытой двери, словно пытаясь синхронизировать качающееся тело с плывущим в мутном взгляде выходом.
Когда и ему и мне стало понятно, что если он даже умудриться проскочить в коварную дверь, то путь его все равно будет не долгим, Ананасович попятившись назад плюхнулся на кровать. Я думал это его последнее движение на сегодня и мне придется впервые в жизни делить ложе с мужчиной или спать на коврике. Но упавший навзничь Дамир Аносович усердно пыхтя пытался что-то достать из карма брюк. Брюки не собирались сдаваться под напором неловких рук, всячески пряча в складках материи заветный вход в карман.
Но не был бы самим собой упорный татарин если бы не победил свои собственные брюки, пусть из английской ткани, пусть жутко дорогие, но в этой схватке мог быть только один победитель. В маленьких ладошках замелькала миниатюрная металлическая коробочка, в таких в моем детстве продавали монпансье. Правда эта коробка была очень маленькой и если в ней и могли поместиться маленькие конфетки то не больше пары штук.
Непослушные пальцы царапая металлические бока наконец всковырнули крышку миниатюрного ларя и отправили в большой перекошенный рот пару продолговатых пилюлей. После этого силы покинули Дамира Аносовича и он обреченно уронил свою большую голову на мою подушку. Я решил обидеться на начальственный беспредел, вот так всегда страдает маленький человек, даже когда казалось бы все границы и неравенства стерты парами алкоголя в сближающем сабантуе. Но воспитание и обязательства хозяина по отношении к гостю потребовали унять обиду и принести стакан воды, чтобы не дай бог собутыльник на подавился таблетками.
Для того чтобы набрать стакан воды мне понадобилось не больше минуты, но для меня эта была вечность воплощенная в непризнанном подвиге. Шаркая нетвердыми ногами с пляшущим стаканом в ватной руке я вернулся в комнату. На кровати сидел помятый, но абсолютно трезвый Дамир Анотович, одной рукой он вытирал успевшую выбраться наружу тугую нитку слюны, повисшую на его щеке, а второй пытался размять затекшую шею. На мой немой вопрос застывший яркой гримасой на пьяном лице чудом отрезвевший начальник пробормотал: «Да, да, те самые секретные таблетки из КГБ».
Когда я попытался сформировать из отдельных звуков членораздельное словосочетание, он меня прервал взмахом руки: «И не проси, я завтра подыхать буду с этих таблеток, а тебе нельзя ты и так в последнее время хреново выглядишь».
Я захотел возразить, что его суперсекретные таблеточки мне ни к чему, но мой голосовой аппарат выбросил белый флаг перед такой сложной задачей. И мне ничего другого не оставалось, как выразить свои мысли через лицевую композицию полного пренебрежения. Но видимо мои мимические мышцы сложили из и так не особо красивого лица что-то совсем непотребное, потому что татарин сморщился и отвернулся.
Он быстро встал и стал поправлять одежду, а я бухнулся в теплую ямку належанную им минуту назад. Мне очень хотелось закрыть глаза и забыться в навеянном возлиянием забытьи. Но глаза имели на этот счет свое собственное мнение и неотрывно следили за каждым движением много выпившего, но абсолютно трезвого человека.
Ананасович пару раз мне подмигнул, а перед уходом сказал: «Запомни Петров, бог есть. Есть и для мишарского села, есть и для сильных, но глупых батыров. Даже для того он есть, кто придумал страшного и всемогущего духа для защиты своей немощности, потому что если он в это не поверит, то никто не поверит».
Он ушел, а я засыпал с одной мыслью: «А коньяк гад унес, так и не дав попробовать».
В этот раз я спал без каких либо сновидений, предчувствий и нервозностей. Эта ночь состояла из неглубокого забытья прерываемого жаждой, называемой в простонародье «сушняком». Я даже пару раз вставал для совершения ночного похода к предательски далекому крану с холодной водой, но потом силы меня оставили. Каждый раз пробуждаясь в приступе иссыхания я обещал себе больше не пить и вообще стать благостным и максимально хорошим человеком, если доживу до утра.
Утром я понял, что если бы ночью я умер в следствии не переживаемого похмелья, это было бы благом. Но в списках Смерти в это раз меня не оказалось и я начал полной мере вкушать все прелести абстинентного синдрома. Меня брали в пользование по очереди то давящая слабость, то сотрясающий до самых костей озноб, то весело накатывающая тошнота. Есть не было ни сил, не возможности. Дойти до столовой было выше моих сил, но каждое воспоминание о еде пробуждало клокотание в желудке и дикий голод.
Слава богу у меня было время отлежаться до следующего выхода в сад, только надежда на то, что рано или поздно это ужасное состояние пройдет давала мне силы держаться. Очень хотелось поспать, но тяжелое похмелье не позволяло мне поменять явь на забытье, останавливая мое падение в объятия морфея на фазе полудремы. Сколько я провел в таком состоянии я не знаю, но дверь в мое убежище резко распахнулась и на пороге возник возбужденный Дамир Анотович.
- «Вставай пьянь, у нас проблемы».

Сын Пандиона, Эгей, правил в Афинах после того, как он со своими братьями изгнал из Аттики своих родственников, сыновей Метиона, захвативших не по праву власть. Долго Эгей правил счастливо. Печалило его только одно: не было у него детей. Наконец, отправился Эгей к оракулу Аполлона в Дельфы и там вопросил светозарного бога, почему боги не посылают ему детей. Оракул дал Эгею неясный ответ. Долго думал он, стараясь разгадать сокровенный смысл ответа, но не мог разгадать его. Наконец, решил Эгей отправиться в город Троисену к мудрому царю Арголиды Питфею, чтобы тот разгадал ему тайну ответа Аполлона . Сразу разгадал Питфей смысл ответа. Он понял, что у Эгея должен родиться сын, который будет величайшим героем Афин. Питфею хотелось, чтобы честь быть родиной великого героя принадлежала Троисене. Он дал поэтому в жены Эгею свою дочь Эфру. И вот родился у Эфры, когда она стала женой Эгея, сын, но это был сын бога Посейдона , а не Эгея. Новорожденному дали имя Тесей . Вскоре после рождения Тесея царь Эгей должен был покинуть Троисену и вернуться в Афины. Уходя, взял Эгей свой меч и сандалии, положил их под скалу в горах у Троисены и сказал Эфре:

Когда сын мой Тесей будет в силах сдвинуть эту скалу и достать мой меч и сандалии, тогда пришли его с ними ко мне в Афины. Я узнаю его по моим мечу и сандалиям.

До шестнадцати лет воспитывался Тесей в доме своего деда Питфея. Знаменитый своей мудростью Питфей заботился о воспитании внука и радовался, видя, что внук его превосходит во всем своих сверстников. Но вот исполнилось Тесею шестнадцать лет; уже тогда никто не мог сравняться с ним ни в силе, ни в ловкости, ни в умении владеть оружием. Прекрасен был Тесей: высокий, стройный, с ясным взглядом прекрасных глаз, темными кудрями, которые пышными кольцами спадали до плеч; спереди же, на лбу, кудри были обрезаны, так как посвятил он их Аполлону; юное мускулистое тело героя ясно говорило о его могучей силе.

Примечания:

Тесей - величайший герой Афин, имеющий много общего с Гераклом. Тесей - герой военно-родовой аристократии, а затем герой правящей афинской рабовладельческой аристократии землевладельцев, которая приписывала создание всего древнего государственного строя Афин Тесею. Ему приписывалось прежде всего разделение населения на три класса: "звпатридов", или благородных, "геоморов", или земледельцев, и "демиургов", или ремесленников, и предоставление исключительного права на замещение должностей одним благородным. Характерен и следующий факт: рассказывали, что во время Марафонской битвы (490 г. до н. э.), в которой греки одержали победу над персами, многие афиняне якобы видели Тесея в шлеме с копьем и щитом, идущего впереди боевого строя афинян. Этими баснословными рассказами воспользовались аристократы. Их представитель Кимон перевез в Афины с острова Скироса останки Тесея, в действительности, конечно, не существовавшие, так как и Тесей-то никогда не существовал.