Писатели-"деревенщики": Фёдор Александрович Абрамов, Василий Иванович Белов, Иван Иванович Акулов. Деревенская проза. Деревенская проза: общая характеристика и писатели деревенской прозы Русский писатель представитель деревенской прозы

Деревенская проза - понятие, введенное в 60-х гг. для обозначения прозаических произведений русской литературы, посвященных деревенской жизни и обращающихся прежде всего к изображению тех гуманно-этических ценностей, которые связаны с многовековыми традициями русской деревни.

После того как в сталинское время жизнь русской деревни показывали вначале вообще очень редко, а позже — в искаженном виде, причем особенно идеализировалось насильственное объединение крестьян в колхозы (М. Шолохов) и искажалась правда о послевоенном восстановительном периоде (С. Бабаевский), — в 1952 году, начиная с произведений В. Овечкина, появлялась документальная проза, рассказывавшая о том, какой вред государственному сельскому хозяйству наносили централизованные указания сверху, исходившие от некомпетентных людей. При Хрущеве, который, находясь во главе партии и государства, пытался улучшить положение сельского хозяйства, эта обвинительная литература, ориентированная на экономику, стала быстро развиваться (Е. Дорош). Чем больше в нее привносилось элементов художественного (например, В. Тендряков, А. Яшин, С. Антонов), тем ярче она выявляла вред, наносимый человеку государственной бесхозяйственностью.

После того как А. Солженицын в рассказе "Матренин двор" (1963 год) сказал о тех нетленных человеческих и в первую очередь религиозно-христианских ценностях, которые сохраняются в современной среднерусской деревне при всем ее убожестве, русская деревенская проза достигла большого подъема и в течение следующих десятилетий породила многочисленные произведения, которые могут по праву считаться лучшими в русской литературе этого периода. Ф. Абрамов в цикле романов подробно рисует деревенскую жизнь в Архангельской области; В. Белов отмечает положительные особенности крестьянской общины до введения коллективизации в богатой традициями Вологодской области; С. Залыгин обличает уничтожение деревенских традиций в Сибири; В. Шукшин выводит в своих рассказах чудаковатых крестьян, показывая их в контрасте со слабохарактерными городскими жителями; В. Астафьев предостерегает от опасности современной цивилизации для окружающей среды.

Далее в жанре деревенской прозы стали писать В. Афонин (Сибирь), С. Багров, С. Воронин, М. Ворфоломеев, И. Друцэ (Молдавия), Ф. Искандер (Абхазия), В. Крупин, С. Крутилин, В. Липатов, В. Лихоносов, В. Личутин, Б. Можаев, Е. Носов, В.Семин, Г. Троепольский, В. Распутин, который в своих романах о жизни сибирской деревни убедительно защищает религиозные и общечеловеческие нормы и традиции, достиг высшего национального и международного признания.

Такие авторы, как, например, В. Солоухин, которые в своих произведениях наряду с деревенскими традициями пытались защищать также культурные ценности — церкви, монастыри, иконы, родовые имения — подвергались порой резкой критике. В целом, однако, деревенская проза, несовместимая с принципами, провозглашенными в 1917 году, и объединившаяся вокруг журнала «Наш современник», пользуется благосклонной терпимостью официальных организаций, поскольку все русское политико-патриотическое движение чувствует с их стороны значительную поддержку. Поляризация существующих внутри советской интеллигенции групп в эпоху перестройки с ее весьма свободной публицистикой привела в конце 80-х гг. к серьезным нападкам на авторов деревенской прозы. Из-за русско-национального и христианско-православного мышления их обоснованно и необоснованно обвиняли в национализме, шовинизме и антисемитизме, иногда в них видели приверженцев экстремистских кругов, близких к обществу «Память». Изменение атмосферы вокруг деревенской прозы привело к тому, что в новых политических условиях центр тяжести в литературе передвинулся на другие явления и проблемы, а сама она утратила свое значение в литературном процессе.

Анна Разувалова

Писатели-«деревенщики»: литература и консервативная идеология 1970-х годов

«ДЕРЕВЕНЩИКИ»: ПЕРЕЧИТЫВАЯ ЗАНОВО (вместо предисловия)

Несколько раз в ответ на слова о том, что я пишу работу о позднесоветском литературном консерватизме – о «деревенщиках», я слышала от собеседников, чья молодость пришлась на 1960-е годы: «“Деревенщики” – консерваторы? Да… конечно, консерваторы… И все же странно – кажется, это было совсем недавно». Некоторую заминку в разговоре вызывал, как мне теперь кажется, не сам термин «консерваторы» применительно к этому направлению, а то, о чем он напоминал – о действующих лицах, обстоятельствах, атмосфере тех времен, когда «деревенщиков» называли «реакционерами», но относиться к этому клейму и «заклейменным» можно было (уже стало можно ) по-разному. Интеллигент хрущевской и брежневской поры в зависимости от идеологических предпочтений мог видеть в «неопочвенных» авторах представителей крестьянской «мелкособственнической стихии», усомнившихся в «завоеваниях Октября», или воплощение «русскости», не убитой «советским», носителей «отжившей» морали и деревенских предрассудков или этически обеспокоенных интеллектуалов, ясно различавших черты близящегося культурного кризиса. Впрочем, причины, по которым в «долгие 1970-е» вроде бы сугубо вкусовое высказывание о «деревенской прозе», комплименты или упреки в ее адрес, легко разворачивалось в нечто большее – будь то свидетельство «духовно-нравственных» устремлений личности или обозначение ее идеологической позиции, еще станут предметом обсуждения в этой книге, а пока только замечу – с тех пор изменилось не так уж много. Да, «деревенщики» давно перестали быть активными персонажами современной литературной сцены, но уж если о них заходит речь, то выясняется, что для одной части читателей с советским культурным бэкграундом они по-прежнему – явление не столько литературного, сколько общественного плана, «мнимые» величины, возникшие в атмосфере фальшивого позднесоветского гиперморализма, а для другой – современные классики, создавшие убедительные художественные миры, повествовавшие о «вечном» (о душе, памяти, жизни и смерти), и заключать их в пределы социоидеологических коллизий – значит не видеть в них главного. Эти споры снова и снова воспроизводят символические (и не только) различия между разными группами читательской аудитории, в том числе ее «профессиональной» части. Вокруг реплики известного филолога «Просто вот из интереса перечитал почти все произведения вашего раннего Распутина и теперь (без)ответственно заявляю: “Это – читать невозможно и не нужно, это – очень плохая проза!”» в социальной сети разворачивается полемика с упоминанием множества имен, привлечением экспертов, которые помнят «как было», аргументацией от этики и от эстетики; высказанные по ходу дела суждения (например: «Вы что, там, в Москве, с ума посходили? Ну Распутин, конечно, не гений языка, но В. В. Личутин – безусловно. На Западе его бы считали первым национальным писателем, за “уровень языка”, а не почвенные клише…») аккумулируют явные и скрытые предубеждения, которыми определяется наше восприятие литературы как таковой и (не)приятие «деревенщиков» в частности – тут и возмущение столичными вкусами, и принятая по умолчанию антитеза «низкого» (идеологии, «почвенных клише») и «высокого» («языка»), и стремление реабилитировать относительно позднего «деревенщика» Личутина, напомнив о «подлинных» критериях художественной ценности.

Любопытным образом позднесоветские и перестроечные споры вокруг «деревенской прозы», как и особенности ее «нобилитации», повлияли на институциональное устройство филологической среды, занимавшейся исследованием творчества «неопочвенников» (их изучение обычно локализовано в вузах тех регионов, с которыми писатели были связаны), и ее теоретико-методологические предпочтения. Предлагаемые в этой среде контексты филологической интерпретации традиционалистской прозы («деревенщиков») нередко сами по себе довольно традиционны. Говоря о «традиционности», я имею в виду, во-первых, зависимость таких контекстов от идей правой, национально-консервативной критики «долгих 1970-х» (по сей день считается, что именно она верно истолковала аксиологию и стилистику «деревенской» школы), во-вторых, их устойчивость, тиражируемость, особенно заметную, если обратиться к массово поставляемым на российский научный рынок статьям в вузовских сборниках и кандидатским диссертациям. У исследователей «деревенской прозы» есть вполне определенные представления об идеологии и поэтике «неопочвеннического» традиционализма, есть ряд готовых дефиниций для каждого из видных авторов этой школы, соответственно проблематизация традиционалистского дискурса о традиционализме воспринимается как этический вызов – подрыв авторитета современных классиков русской литературы. Однако круг, который по каким-либо причинам – эстетическим и/или идеологическим – отвергает «деревенскую прозу», видит в ней лубок или далекое от всех норм политкорректности высказывание, тоже обычно руководствуется не проблематизируемыми пресуппозициями. Исходя из сложившегося положения вещей, я пыталась решить в книге две задачи: во-первых, найти новые, не учтенные контексты, которые помогли бы осмыслить возникновение «неопочвеннического» литературного сообщества и тех риторико-идеологических формул, которые его создали, во-вторых, реинтерпретировать типичную для «деревенщиков» проблематику (экологическую, регионалистскую, национально-патриотическую), взглянув на нее не столько как на набор сюжетно-стилевых моделей, «отражающих» эмпирику общественной жизни, сколько как на инструмент самоописания и самопонимания национал-консерваторов. Отсюда структура книги, в которой нет последовательно разворачиваемого от раздела к разделу нарратива, но есть маятникообразное возвращение к темам и проблемам, обозначенным в первой главе и связанным с переосмыслением типичной для «деревенщиков» проблематики на предмет возможных импликаций правоконсервативного и националистического свойства (хронологически в центре внимания, в основном, «долгие 1970-е», хотя в I главе я обращаюсь к событиям конца 1950-х, а в IV иV главах – к периоду перестройки). Вопросы поэтики и нарраталогии затрагиваются в книге спорадически, я сосредоточиваюсь на них лишь в той степени, в какой они необходимы, чтобы очертить смысловые границы «неопочвеннического» консерватизма и прояснить отдельные социопсихологические аспекты «деревенской» литературы.

Бо льшая часть этой книги была написана во время трехлетней докторантуры в Центре теоретико-литературных и междисциплинарных исследований Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Мне бы хотелось поблагодарить коллег – Александра Панченко, Валерия Вьюгина, Кирилла Анисимова, Сергея Штыркова, Валентина Головина, Игоря Кравчука – за благожелательный интерес к этой работе и выразить самую искреннюю признательность моему научному консультанту Константину Богданову. Я очень многим обязана его точным и тонким советам, комментариям, неизменно дружественной помощи. За возможность публикации в «Новом литературном обозрении» – самая искренняя благодарность Ирине Прохоровой.

«Я КОНСЕРВАТОР. ОТЪЯВЛЕННЫЙ РЕТРОГРАД»: «НЕОПОЧВЕННИЧЕСКИЙ» ТРАДИЦИОНАЛИЗМ – РЕВОЛЮЦИЯ И РЕАКЦИЯ

«Деревенская проза» как объект критических проекций

В 1960-е годы появился термин: писатели-деревенщики. Вообще-то о деревне немало писали Лев Николаевич Толстой, Антон Павлович Чехов, Иван Тургенев… Но слишком уж очевидно - они не имеют к этому явлению совершенно никакого отношения.

Деревенщики - это совершенно конкретные имена людей, работавших тоже в очень конкретную эпоху. До Второй мировой войны такое явление не могло бы сформироваться: вряд ли можно было писать о деревне искренне, с сыновними чувствами, и одновременно воспевать «революционные преобразования». Воспевать получалось у М. Шолохова в «Поднятой целине» - но в его книгах не было и не могло быть теплого отношения к крестьянскому быту. Шолохов - советский казак, которого в его родной станице Вешенской звали «барин», - так он отличался от односельчан.

Деревенщики ощущали кровную, утробную связь со старой деревней, с сельским бытом и укладом. Они откровенно противопоставляли его городскому, интеллигентскому, и последовательно считали деревню лучше, благороднее, душевно чище и выше, чем город.

Часть русских европейцев - и дворян, и интеллигентов - тоже считали народ хранителем неких высших ценностей, а крестьян - стихийно добродетельными людьми. Но у писателей-деревенщиков эта идея выражена с предельной обнаженностью, поднимаясь до уровня войны двух разных цивилизаций.

Не всякий народоволец так рьяно доказывал бы, что в горожанине мертвый перетягивает живого, а вот деревенские люди инстинктивно знают некие высшие истины, и потому очень высоконравственны, честны, порядочны, духовно совершенны.

Город для деревенщиков выступал своего рода коллективным дьяволом, растлителем чистой деревни. Решительно все, шедшее из города - даже медикаменты или орудия труда - казалось им какими-то хитрыми ухищрениями, чтобы разрушить изначальную благодать сельской жизни. Лучше всех выразил эту идею «просвещенный почвенник» Солоухин, которого только по чистому недоразумению можно зачислить в «деревенщики». Но лучше всего сказал именно он, порождение тлетворного европеизма: «Нетрудно заметить, что каждое из благ цивилизации и прогресса существует лишь для того, чтобы «погасить» какую-нибудь неприятность, цивилизацией же порожденную. Великие блага - пенициллин, валокордин, валидол. Но для того, чтобы они воспринимались как благо, увы, нужна болезнь. Здоровому человеку они не нужны. Точно так же и блага цивилизации» .

Такая позиция в 1920-1930-е годы никак не могла быть выражена вслух: одной из главных идей большевиков было как раз превращение России из страны аграрной в индустриальную. И в 1920-е годы наверняка были люди из русских туземцев, которые так думали, - но их слова не дошли (и не могли дойти) до нас.

Если бы деревенщики писали в эти десятилетия - они или лгали бы, или погибли. Но говорить о царившем в деревне «ладе» им бы никто не позволил. А сами они сгинули бы в Нарымских болотах или на Колыме за «идеализацию патриархальщины», «пропаганду чуждых взглядов» и «поддержку кулацких мятежей». В те годы расстреливали и ссылали куда за меньшее.

Деревенщики появились, когда коммунистическая идеология была еще сильна - но уже прошла свой высший пик и начала клониться к упадку. Уже многое разрешалось или молчаливо допускалось, уже стало «можно» хоть в чем-то быть самим собой, не так услужливо изгибаться вместе с линией партии.

Старшие из деревенщиков помнили коллективизацию, были свидетелями кошмара, который творился в стране: массовые депортации, раскулачивание, ревтройки, страшный голод начала тридцатых, бегство народа на стройки «городов-садов». Но они были тогда детьми, они если и хотели, то не могли сказать своего «нет».

Как есть у нас писатели деревенщики, так однажды появились и деревенщики рокеры. А первой ласточкой был ВОДОПАД ИМЕНИ ВАХТАНГА КИКАБИДЗЕ из поселка Верхотурье Свердловской области. Жили были три друга. Юрий Демин местный дискотетчик.… … Русский рок. Малая энциклопедия

Лихоносов, Виктор Иванович - Виктор Лихоносов Дата рождения: 30 апреля 1936(1936 04 30) … Википедия

Воронежский съезд - съезд членов народнической организации «Земля и воля», созванный в июне 1879 в Воронеже в связи с разногласиями среди революционных народников по вопросу о дальнейшем направлении деятельности. Участвовало около 20 человек, в том числе Г.… … Большая советская энциклопедия

Белов Василий Иванович - (р. 1932), русский писатель. Деревенская проза: повесть «Привычное дело» (1966) об исконной красоте и целомудрии обыкновенного крестьянского мира; в повести «Плотницкие рассказы» (1968) мучительные «узлы» истории советской деревни запечатлены в… … Энциклопедический словарь

Воронежский съезд - членов «Земли и воли» (19 участников; 18 21 июня 1879), принял решение о включении в программу организации пункта о политической борьбе и терроре. Временный компромисс между «политиками» и «деревенщиками» не предотвратил раскола, который… … Энциклопедический словарь

ШЕСТИДЕСЯТНИКИ - ШЕСТИДЕСЯТНИКИ, поколение советской интеллигенции, сформировавшееся после XX съезда КПСС (см. ДВАДЦАТЫЙ СЪЕЗД КПСС) в основном в 1960 е гг. (отсюда название). Понятие «шестидесятники» появилось еще в 19 в., но относилось преимущественно к… … Энциклопедический словарь

Шукшин, Василий Макарович - В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Шукшин (фамилия). Василий Шукшин … Википедия

Бабаевский, Семён Петрович - У этого термина существуют и другие значения, см. Бабаевский. Семён Бабаевский Имя при рождении: Бабаевский Семён Петрович Дата рождения: 24 мая (6 июня) 1909(1909 06 06) … Википедия

Астафьев, Виктор Петрович - Виктор Петрович Астафьев Дата рождения: 1 мая 1924(1924 05 01) Место рождения: Овсянка, Красноярский уезд … Википедия

Книги

• Писатели- деревенщики. Литература и консервативная идеология 1970-х годов , Разувалова Анна Ивановна , Исследование посвящено особенностям `деревенской прозы` 1960-1980-х годов - произведениям и идеям, своеобразно выразившим консервативные культурные и социальные ценности. Творчество Ф.… Категория: Фольклор Серия: Научная библиотека Издатель: НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ , Производитель: НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ , Купить за 1029 грн (только Украина)
• Писатели- "деревенщики" . Литература и консервативная идеология 1970-х годов , Разувалова Анна Ивановна , Исследование посвящено особенностям "деревенской прозы" 1960-1980-х го­дов - произведениям и идеям, своеобразно выразившим консервативные куль­турные и социальные ценности. Творчество Ф.… Категория: Литературоведение и критика Серия: Научная библиотека Издатель:

Одним из интереснейших явлений русской литературы XX века является деревенская проза. Крупнейшими представителями, «патриархами» направления считаются Ф. Абрамов, В. Белов, В. Распутин. Среди современных писателей, продолжателей традиции прозы деревенщиков называют Романа Сенчина, Михаила Тарковского.

Наша подборка включает разноплановые произведения, но их объединяет общая тема – судьба деревни и крестьянства в XX веке, жизнь колхозной деревни, и будет интересна всем, кто интересуется этой темой.

Абрамов, Федор. Братья и сестры: роман. - Ижевск: Удмуртия, 1979. - 240 с.

Первый роман из тетралогии с общим названием «Братья и сёстры». В центре событий история крестьянской семьи Пряслиных, жителей северной русской деревни. Время Великой Отечественной войны.

Абрамов, Федор. Две зимы и три лета: роман. - Л. : Детская литература, 1986. - 320 с.

Второй роман из тетралогии «Братья и сёстры». Послевоенное время в деревне.

Абрамов, Федор. Пути-перепутья: роман. – М. : Современник, 1973. - 268 с.

Третий роман из тетралогии «Братья и сёстры». Шесть лет после окончания войны.

Абрамов, Федор. Дом: роман. – М. : Современник, 1984. - 239 с.

Последний роман тетралогии «Братья и сёстры». События 1970-х годов. Многое изменилось в Пекашине.

Айтматов, Чингиз. Материнское поле: повести. – Барнаул: Алт. кн. изд-во, 1982. – 208 с.

Военное время в деревне. Трудная женская доля растить детей без мужа. Судьба мудрой Толгонай.

Айтматов, Чингиз. Ранние журавли: повести. - Л. : Лениздат, 1982. - 480 с.

Военное время в деревне. Герои повести работают в колхозе и заменяют ушедших на фронт отцов.

Акулов, Иван. Касьян Остудный: роман. – М. : Сов. Россия, 1990. – 620 с.

Хроника жизни небольшого зауральского села, 1928 год, сталинский «год великого перелома», коллективизация.

Акулов, Иван. Скорая развязка: повести. – М. : Сов. писатель, 1989. – 384 с.

Любовь и деревня.

Алексеев, Михаил. Вишневый омут: роман. – М. : Сов. писатель, 1981. – 495 с.

Деревня в 1930-х годах.

Алексеев, Михаил. Ивушка неплакучая: роман. – М. : Сов. Россия, 1988. – 528 с.

Деревня в годы Великой Отечественной войны и в первые послевоенные годы. В центре романа – жизнь молодой женщины Фени Угрюмовой.

Алексеев, Cергей. Рой: роман. – М. : Мол. гвардия, 1988. – 384 с.

Сибирское село Стремянка. Дети и внуки потомственных крестьян осваивают новые земли. История семьи Заварзиных.

Антонов Сергей. Овраги; Васька: повести. – М. : Известия, 1989. – 544 с.

Повесть «Овраги» охватывает период коллективизации в глухой саратовской деревеньке.

Антонов Сергей. Поддубенские частушки; Дело было в Пенькове: повести. – Пермь: Перм. кн. изд-во, 1972. – 224 с.

Из жизни деревни 1960-х гг. Многие повести экранизированы.

Астафьев, Виктор. Последний поклон: повесть. – М. : Мол. гвардия, 1989.

Автобиографическая повесть о деревенском детстве.

Бабаевский, Семён. Сыновний бунт: роман. – М. : Сов. Россия, 1961. – 520 с.

Ставропольская станица после Великой Отечественной войны.

Бабаевский, Семён. Станица: роман. – М. : Сов. писатель, 1978. – 560 с.

Жизнь кубанской станицы, радикальные перемены на селе, переезд многих колхозников в город.

Баширов, Гумер. Семь родников: роман. – М. : Современник, 1986. – 398 с.

Татарстан, жизнь колхозной деревни 1970-х гг., проблемы защиты природы.

Белов, Василий. Кануны: хроника 20-х годов. – М. : Современник, 1979. – 335с.

Жизнь и быт северной деревни накануне коллективизации и в период ее проведения.

Борщаговский, Александр. Избранные произведения: в 2-х т. Т. 1: Млечный Путь: роман; Рассказы; Суховей: повесть. – М. : Худож. лит., 1982. – 548 с.

Роман о подвиге колхозного крестьянства в первый год Великой Отечественной войны.

Гладков, Фёдор. Повесть о детстве. – М. : Худож. литература, 1980. – 415 с.

Автобиографическая книга. Рассказ о жизни крестьянского мальчика, о быте дореволюционной русской деревни.

Екимов, Борис. Холюшино подворье. – М. : Советский писатель, 1984. – 360 с.

Быт и нравы казачества. Название перекликается с рассказом А.Солженицына «Матрёнин двор». Полемика с Солженицыным.

Жуков, Анатолий. Дом для внука: роман. – М. : Современник, 1977. – 461 с.

Деревня Хмелёвка, жизнь колхозников. Революция, гражданская война, коллективизация.