Репрессированный психоанализ: Фрейд, Троцкий, Сталин. Что связывало Зигмунда Фрейда и Льва Троцкого 

Мир пережил настоящий культ психоанализа, что сильно девальвировало и исказило учение великого авcтрийца.

Человек-волк

Самым известным пациентом Зигмунда Фрейда был русский эмигрант Сергей Панкеев, написавший книгу о знаменитом психоаналитике. Из-за того, что Панкеев рассказывал Фрейду о виденных им во сне волках, в целях анонимности Фрейд называл Панкеева «Wolfsmann», что традиционно стало переводиться как «человек-волк».

Панкеев был «недолеченным» Фрейдом пациентом. Известный исследователь Фрейда Александр Эткинд связывал это с тем, что австрийский психоаналитик не смог преодолеть языковой барьер, из-за чего его интерпретация сновидений Панкеева пошла по неверному пути.

Дело в том, что Панкеев увидел волков на дереве, а именно «на орехе». Эту деталь Фрейд оставил без интерпретации, хотя, возможно, в ней и была скрыта причина невроза пациента.

В русском языке существует чрезвычайно распространенная идиома «Получишь на орехи!», или «Вот сейчас дам тебе на орехи!». Обычно её говорят родители, когда хотят пригрозить ребенку наказанием. Выражение алогично: буквально его можно трактовать скорее как «получишь деньги, чтобы купить орехи», но его угрожающий смысл идиоматичен и совершенно не переводим.

После разрыва с Юнгом Фрейд выпустил статью «Заметки о любовном переносе», где обрисовал историю взаимоотношений Юнга и Шпильрейн, не назвав настоящих имен.

В своей работе он обстоятельно, с изрядной долей сарказма доказывал, что любовь между пациенткой и врачом произошла не вследствие личностных качеств последнего, а лишь как перенос на него эротических фантазий больной.

Карл Юнг пытался убедить Фрейда в своей правоте и хотел наладить отношения, при этом он не брезговал откровенным запугиванием и внушал бывшей любовнице страх за жизнь ребенка, которым она была беременна в то время от своего мужа.

Шпильрейн еще долгое время автономно поддерживала отношения с Фрейдом и Юнгом и даже пыталась помирить поссорившихся друзей. Хотя во многих случаях она вела себя куда благороднее обоих, в конфликте обвиняли прежде всего именно ее.

Фрейд и Троцкий

Лев Троцкий был увлекающимся человеком. Когда красный вождь обладал властью и влиянием, все его увлечения приобретали государственный масштаб. Так, еще до октябрьской революции, побывав в Вене, Троцкий увлекся психоанализом Фрейда. С этого момента у Льва Давидовича, кроме мирового капитала, появился еще один враг - эдипов комплекс. Именно он, согласно Зигмунду Фрейду, являлся корнем в образовании всех невротических заболеваний.

А как может мировая революция победить с революционерами-невротиками?

В результате, после прихода к власти большевиков, Советская Россия стала настоящим полигоном для психоаналитических экспериментов. По всей стране появлялись детские интернаты, в которых психологи-экспериментаторы организовывали «свободное половое развитие детей».

В 1921 году, с благословения Троцкого и Фрейда, был открыт знаменитый Детский дом-лаборатория «Международная солидарность», целью которого было создать «нового человека».

Главным условием этого воспитания было абсолютное исключение родителей из процесса. Правда, родственные чувства высокопоставленных родителей все же взяли верх, и в 1925 году Дом ребенка был закрыт с формулировкой «неудавшегося эксперимента».

Сам Троцкий также пытался скрестить в Советской России учение физиолога Павлова и фрейдизм. По этому поводу «демон революции» писал: «И Павлов, и Фрейд считают, что „дном“ души является ее физиология. Но Павлов, как водолаз, опускается на дно и кропотливо исследует колодезь снизу вверх. А Фрейд стоит над колодцем и проницательным взглядом старается сквозь толщу вечно колеблющейся, замутненной воды разглядеть или разгадать очертания дна».

К фрейдизму Троцкий относился с огромным интересом. «Попытка объявить психоанализ „несовместимым“ с марксизмом и попросту повернуться к фрейдизму спиной слишком проста или, вернее, простовата. Но мы ни в коем случае не обязаны и усыновлять фрейдизм. Это рабочая гипотеза, которая может дать и, несомненно, дает выводы и догадки, идущие по линии материалистической психологии».

Фрейд и Буллит

Интересные взаимоотношения были у Зигмунда Фрейда и Уилльяма Буллита, первого посла США в СССР. Буллит был очень занимательной личностью. Культурной общественности он известен как устроитель знаменитого весеннего бала в резиденции американского посла Спасо-хаус в апреле 1935 года.

Михаил Булгаков , который был гостем на этом балу, впоследствии превратил свои впечатления в феерический бал Воланда.

Буллит был близко знаком с Фрейдом. Его жена Лиза Брайнт была пациенткой психоаналитика. Сохранилась большая переписка Фрейда и Буллита. Американский дипломат имел возможность довольно часто приезжать в Вену и навещать Фрейда. Они даже вместе написали книгу - психологическую и интеллектуальную биографию 28 президента США Вудро Вильсона , необыкновенно враждебную в отношении своего героя.

Наконец, Буллит сыграл критически важную роль в спасении Фрейда от нацистов в 1938 году после аншлюса Австрии. Он сумел через Рузвельта передать распоряжение сотрудникам посольства. Один из них непосредственно присутствовал при обыске, который гестаповцы устроили в квартире Фрейда.

Пред Буллитом встала задача выкупит Фрейда у гестапо. Он сам внес деньги и связался с Мари Бонапарт, богатой греческой принцессой и психоаналитиком. Вместе они сумели собрать достаточно денег, чтобы выкупить Фрейда. Таким образом были собраны деньги, и была обеспечена дипломатическая поддержка.

Уже сильно больному Зигмунду Фрейду удалось переехать в Лондон, однако его состояние отсавляло желать лучшего. Летом 1939 года Фрейд напомнил своему врачу Максу Шуру о данном ранее обещании помочь ему умереть. 23 сентября Шур ввёл Фрейду несколько кубиков морфия. В три часа утра Зигмунд Фрейд скончался.

Image caption В 1913 году в Вене проживало примерно 2 миллиона человек

Что может быть общего у Адольфа Гитлера, Иосифа Сталина, Льва Троцкого, Иосипа Броз Тито и Зигмунда Фрейда? Оказывается - место жительства: в 1913 году все они жили в Вене, совсем недалеко друг от друга.

В январе 1913 года на Северном вокзале Вены сошел с поезда человек. По документам звали его Ставрос Пападопулос, и прибыл он из Кракова.

У него было смуглое лицо, большие крестьянского вида усы и дешевый деревянный чемодан.

"Я сидел за столом, когда дверь с шумом распахнулась и вошел незнакомец", - спустя много лет вспоминал человек, который встречал "гостя из Кракова" .

"Он был низкорослым... худым... его серовато-коричневая кожа покрыта оспинами... я не увидел в его глазах ничего, что говорило бы о дружелюбии".

Человека, которого он описывает, на самом деле звали Иосиф Виссарионович Джугашвили - друзьям известного как Коба, а нашим современникам как Иосиф Сталин.

В то время как эти двое бегали от царских жандармов по заграницам, Зигмунд Фрейд уже был известным психоаналитиком: у него имелось множество последователей, он спокойно жил в Вене и занимался врачебной практикой на улице Бергассе, 19, где ныне находится его музей.

Молодой Иосип Броз - позднее ставший маршалом и вождем Югославии Тито, - в то время работал на автозаводе Даймлера в Винер-Нойштадте, небольшом городке к югу от Вены. Он мечтал о постоянной работе, деньгах и хорошей жизни.

Еще был 24-летний уроженец северо-запада Австрии - доморощенный художник, дважды безуспешно пытавшийся поступить в Венскую академию изобразительных искусств. Жил он в ночлежке на Мельдерманнштрассе около Дуная, и звали его Адольф Гитлер.

Писатель Фредерик Мортон в книге "Гром в сумерки" изображает Гитлера разглагольствующим перед постояльцами ночлежки о нравственности, "расовой чистоте", "немецкой миссии" и "славянском предательстве", о евреях, иезуитах и масонах.

"Его челка подпрыгивала, его испачканные краской руки рубили воздух, его голос возвышался до оперных тонов. Потом он замолкал столь же внезапно, как и начинал. Он с шумом собирал свои вещи и тащил их к себе в комнату", - писал Мортон.

А еще в это время в Вене в Хофбурге - зимней резиденции австрийских Габсбургов - жил престарелый император Франц-Иосиф.

Он царствовал с 1848 года, и его наследник эрцгерцог Франц Фердинанд, живший в соседнем дворце Бельведер, с нетерпением ожидал, когда же освободится трон. На следующий год Фердинанда убили и началась Первая мировая война.

Культурный винегрет

В 1913 году Вена была столицей Австро-Венгерской империи, в которую входили 15 стран и населяли ее более 50 миллионов человек.

"Не совсем плавильный котел, но Вена была своего рода винегретом из различных культур, она манила амбициозных людей со всей империи", - говорит Дардис Макнейми, главный редактор венского англоязычного журнала Vienna Review.

"Коренными жителями были менее половины из двухмиллионого населения Вены. Около четверти приехали из Богемии (ныне западная Чехия) и Моравии (ныне восточная Чехия), так что чешский язык во многих местах звучал наравне с немецким", - объясняет она.

А вообще субъекты империи говорили более чем на десяти языках. "Офицеры австро-венгерской армии обязаны были знать команды на 11 языках, не считая немецкого. На каждый из этих языков был сделан официальный перевод национального гимна".

Это уникальное смешение народов породило собственный культурный феномен - венские кофейни. По легенде, все началось с мешков кофе, оставленных османской армией после неудачной осады Вены в 1683 году.

"Культура кафе, атмосфера дебатов и дискуссий были и остаются частью жизни горожан", - объясняет политолог, старший научный сотрудник Королевского института международных отношений Чарлз Эмерсон.

"Венское интеллектуальное сообщество было на самом деле довольно маленьким - все друг друга знали, и все время шел культурный обмен с другими странами".

Это, добавляет он, было на руку политическим диссидентам и тем, кто находился в бегах.

"Австро-Венгрия не была чрезвычайно мощным, централизованным государством - скорее наоборот. Если вы искали в Европе место, где бы спрятаться, встретить много интересных людей, то более подходящее место, чем Вена, найти было трудно", - рассказывает Эмерсон.

Любимые кафе

Любимое место Фрейда, кафе Landtmann, до сих пор стоит на знаменитом бульваре, окружающем историческую часть Innere Stadt - Внутренний город.

А вот Троцкий и Гитлер были завсегдатаями Cafe Central, расположенного всего в нескольких минутах ходьбы от отеля. Посетители этого кафе увлекались тортами, газетами, шахматами и, прежде всего, разговорами.

Если вы искали в Европе место, где бы спрятаться, встретить много интересных людей, то более подходящее место, чем Вена, найти было трудно Чарлз Эмерсон,
политолог

"В кафе ходили все, - говорит Дардис Макнейми. - Так шло взаимное культурное обогащение. Это позже границы стали жесткими, а тогда они были очень расплывчатыми".

Кроме того, добавляет она, был прилив энергии от еврейской интеллигенции и нового класса промышленников, что стало возможным после 1867 года, когда Франц-Иосиф предоставил всем полные гражданские права и всеобщий доступ к школам и университетам.

Определенное влияние оказывали и женщины - хотя, конечно, доминировали мужчины.

Например, Альма Малер, жена композитора Густава Малера. Она и сама была композитором, а после смерти мужа в 1911 году стала вдохновительницей и спутницей жизни художника Оскара Кокошки, архитектора Вальтера Гропиуса и писателя Франца Верфеля.

Хотя Вена была и остается символом музыки, шикарных балов и вальсов, у нее имелась и темная сторона. Огромное число людей жило в трущобах; в 1913 году почти полторы тысячи человек свели счеты с жизнью.

Никто не знает, что случилось бы, если, скажем, Гитлер столкнулся бы с Троцким, или Тито встретил бы Сталина.

Мировая война, которая разразилась год спустя, уничтожила большую часть интеллектуальной жизни Вены.

Австро-Венгерская империя распалась в 1918 году, но она успела сыграть роль катапульты в карьере Гитлера, Сталина, Троцкого и Тито.

Фрейд неизвестный

Из всех психологов самым известным до сих пор остается Зигмунд Фрейд. Мир пережил настоящий культ психоанализа, что сильно девальвировало и исказило учение великого авcтрийца.

Человек-волк

Самым известным пациентом Зигмунда Фрейда был русский эмигрант Сергей Панкеев, написавший книгу о знаменитом психоаналитике. Из-за того, что Панкеев рассказывал Фрейду о виденных им во сне волках, в целях анонимности Фрейд называл Панкеева «Wolfsmann» , что традиционно стало переводиться как «человек-волк».

Панкеев был «недолеченным» Фрейдом пациентом. Известный исследователь Фрейда Александр Эткинд связывал это с тем, что австрийский психоаналитик не смог преодолеть языковой барьер, из-за чего его интерпретация сновидений Панкеева пошла по неверному пути.

Дело в том, что Панкеев увидел волков на дереве, а именно «на орехе». Эту деталь Фрейд оставил без интерпретации, хотя, возможно, в ней и была скрыта причина невроза пациента.

В русском языке существует чрезвычайно распространенная идиома «Получишь на орехи!», или «Вот сейчас дам тебе на орехи!». Обычно её говорят родители, когда хотят пригрозить ребенку наказанием. Выражение алогично: буквально его можно трактовать скорее как «получишь деньги, чтобы купить орехи», но его угрожающий смысл идиоматичен и совершенно не переводим.

Александр Эткинд в своей книге «Эрос невозможного» пишет: «Вероятно, что двух-трехлетний Сергей, нежно любивший, как считал Фрейд, свою няню и мстивший ей непослушанием за отвержение его порывов, слышал от нее то и дело: «Сейчас получишь на орехи!». В устной речи это выражение неотличимо от другого падежного варианта: «Получишь на орехе!». Аллея грецких орехов росла, по воспоминаниям Сергея, прямо за окном его спальни».

В анализе невроза Панкеева Фрейд пишет, что примерно в эти годы Сергей играл со своим пенисом в присутствии няни, «что, как и многие случаи, когда дети не скрывают своей мастурбации, должно рассматриваться как попытка соблазнения». В ответ, насколько было известно Фрейду, няня заявила мальчику, что у детей, которые так делают, на этом месте возникает «рана».

Эткинд и современные психоаналитики иначе трактуют сон Панкеева, связывая его с вероятной сценой, когда няня грозит ребенку «дать ему на орехи» за увиденное «баловство».

Справляясь с возникшим страхом и чувством вины, мальчик гадает, что же это ужасное происходит там, на орехе, и видит сон, в котором получает самый понятный ответ.
Таким образом, сон Панкеева, понятый в свете этой идиомы, может быть интерпретирован как реализация страха наказания. С учётом всего того, что известно о детстве Панкеева от Фрейда, этот сон может быть понят как отражение страха кастрации, исходившего от няни, на которой было сосредоточено его либидо.

Фрейд и Моисей

Последней работой Зигмунда Фрейда был цикл статей «Моисей и монотеизм», в котором австрийский психоаналитик сделал шокирующее предположение о том, что Моисей был не евреем, а высокопоставленным египтянином времен правления Эхнатона.

По мнению Фрейда, после падения популярности фараона и его монотеистической религии, Моисей, желая сохранить свою веру в единого бога Солнца — Атона, становится вождём живущего на периферии Египта племени рабов-семитов.

Здесь Моисей вводит принятый у свободных граждан Египта обряд обрезания, и, благодаря периоду безвластия в стране, осуществляет беспрепятственный исход евреев с территории Египта.

Фрейд также предположил, что Моисей был убит в результате бунта, а его религию затем поддерживала лишь приближённая к нему группа людей. В дальнейшем, испытывая чувство вины за убийство вождя, евреи привносят этико-религиозные элементы атонизма в предшествующий ему культ бога вулканов — Яхве и развивают идею Мессии — воскресшего Отца. Имя Атона приобретает звучание Адонай — ивр. ‏אדני‏‎‎‎, «Господь».

Даёт Фрейд и свою оригинальную трактовку антисемитизма. Он предположил, что евреев ненавидят не как убийц Мессии, а как народ, давший Мессию. Фрейд был убежден в том, что христианский мир всегда возмущался слишком большими моральными требованиями, которые предъявил Йешу. Христиане вымещали своё возмущение и отчаяние на евреях, которые, предъявив миру эти требования — как через свою религию, так и через Йещу, — стали «больной совестью» всего западного мира.

Фрейд и Юнг

Самым известным учеником Фрейда был Карл Юнг. Среди учеников мэтра он был одним из немногих и самым известным неевреем.

Фрейд по этому поводу говорил единомышленникам: «Коллеги арийского происхождения нам совершенно необходимы, иначе психоанализ станет жертвой антисемитизма».

Считается, что отношения Фрейда и Юнга расстроились из-за расхождения во взглядах на либидо, однако между двумя великими психологами встала женщина - Сабина Шпильрейн, русская еврейка, приехавшая лечить свой невроз к Юнгу.

Она не просто лечилась у Юнга, но и вступила с ним в любовную связь. В письмах Фрейду она делилась с ним своими фантазиями о сыне Зигфриде, которого она родила бы от Юнга и который мог бы стать вторым спасителем человечества, потому что соединял бы в себе достоинства арийской и еврейской рас.

11 декабря 1911 года Сабина Шпильрейн была принята в члены Венского психоаналитического общества. Это произошло на том же заседании, на котором Фрейд исключил из Общества Адлера и пятерых его сторонников.

С этого времени в истории психоаналитического движения начинается полоса расколов и мучительной борьбы. Фрейд последовательно изгонял из своего мира то одного, то другого «сына» и наследника, и становился все более зависимым от череды «приемных дочерей», которых было не меньше десятка— от Евгении Сокольницкой, которая, несмотря на пройденный психоанализ у Фрейда, покончила с собой в 1934 году, до княгини Мари Бонапарт и нескольких подруг Анны Фрейд.

После разрыва с Юнгом Фрейд выпустил статью «Заметки о любовном переносе», где обрисовал историю взаимоотношений Юнга и Шпильрейн, не назвав настоящих имен.

В своей работе он обстоятельно, с изрядной долей сарказма доказывал, что любовь между пациенткой и врачом произошла не вследствие личностных качеств последнего, а лишь как перенос на него эротических фантазий больной.

Карл Юнг пытался убедить Фрейда в своей правоте и хотел наладить отношения, при этом он не брезговал откровенным запугиванием и внушал бывшей любовнице страх за жизнь ребенка, которым она была беременна в то время от своего мужа.

Шпильрейн еще долгое время автономно поддерживала отношения с Фрейдом и Юнгом и даже пыталась помирить поссорившихся друзей. Хотя во многих случаях она вела себя куда благороднее обоих, в конфликте обвиняли прежде всего именно ее.

Фрейд и Троцкий

Лев Троцкий был увлекающимся человеком. Когда красный вождь обладал властью и влиянием, все его увлечения приобретали государственный масштаб. Так, еще до октябрьской революции, побывав в Вене, Троцкий увлекся психоанализом Фрейда. С этого момента у Льва Давидовича, кроме мирового капитала, появился еще один враг - эдипов комплекс. Именно он, согласно Зигмунду Фрейду, являлся корнем в образовании всех невротических заболеваний.

А как может мировая революция победить с революционерами-невротиками?

В результате, после прихода к власти большевиков, Советская Россия стала настоящим полигоном для психоаналитических экспериментов. По всей стране появлялись детские интернаты, в которых психологи-экспериментаторы организовывали «свободное половое развитие детей».

В 1921 году, с благословения Троцкого и Фрейда, был открыт знаменитый Детский дом-лаборатория «Международная солидарность», целью которого было создать «нового человека».

Честь преодолеть эту напасть первоначально выпала детям большевистской номенклатуры (к примеру, начальное половое образование здесь получал сын Сталина Василий).

Главным условием этого воспитания было абсолютное исключение родителей из процесса. Правда, родственные чувства высокопоставленных родителей все же взяли верх, и в 1925 году Дом ребенка был закрыт с формулировкой «неудавшегося эксперимента».

Сам Троцкий также пытался скрестить в Советской России учение физиолога Павлова и фрейдизм. По этому поводу «демон революции» писал: «И Павлов, и Фрейд считают, что «дном» души является ее физиология. Но Павлов, как водолаз, опускается на дно и кропотливо исследует колодезь снизу вверх. А Фрейд стоит над колодцем и проницательным взглядом старается сквозь толщу вечно колеблющейся, замутненной воды разглядеть или разгадать очертания дна».

К фрейдизму Троцкий относился с огромным интересом. «Попытка объявить психоанализ «несовместимым» с марксизмом и попросту повернуться к фрейдизму спиной слишком проста или, вернее, простовата. Но мы ни в коем случае не обязаны и усыновлять фрейдизм. Это рабочая гипотеза, которая может дать и, несомненно, дает выводы и догадки, идущие по линии материалистической психологии».

Фрейд и Буллит

Интересные взаимоотношения были у Зигмунда Фрейда и Уилльяма Буллита, первого посла США в СССР. Буллит был очень занимательной личностью. Культурной общественности он известен как устроитель знаменитого весеннего бала в резиденции американского посла Спасо-хаус в апреле 1935 года.

Михаил Булгаков, который был гостем на этом балу, впоследствии превратил свои впечатления в феерический бал Воланда.

Буллит был близко знаком с Фрейдом. Его жена Лиза Брайнт была пациенткой психоаналитика. Сохранилась большая переписка Фрейда и Буллита. Американский дипломат имел возможность довольно часто приезжать в Вену и навещать Фрейда. Они даже вместе написали книгу - психологическую и интеллектуальную биографию 28 президента США Вудро Вильсона, необыкновенно враждебную в отношении своего героя.

Наконец, Буллит сыграл критически важную роль в спасении Фрейда от нацистов в 1938 году после аншлюса Австрии. Он сумел через Рузвельта передать распоряжение сотрудникам посольства. Один из них непосредственно присутствовал при обыске, который гестаповцы устроили в квартире Фрейда.

Пред Буллитом встала задача выкупит Фрейда у гестапо. Он сам внес деньги и связался с Мари Бонапарт, богатой греческой принцессой и психоаналитиком. Вместе они сумели собрать достаточно денег, чтобы выкупить Фрейда. Таким образом были собраны деньги, и была обеспечена дипломатическая поддержка.

Уже сильно больному Зигмунду Фрейду удалось переехать в Лондон, однако его состояние отсавляло желать лучшего. Летом 1939 года Фрейд напомнил своему врачу Максу Шуру о данном ранее обещании помочь ему умереть. 23 сентября Шур ввёл Фрейду несколько кубиков морфия. В три часа утра Зигмунд Фрейд скончался.

Этим постом я открываю цикл исторических очерков под общим названием «Психоанализ и революция в первой четверти XX века»

Хорошо известно, что расцвет советского психоанализа в 20-х годах прошлого века опирался на поддержку многих видных большевиков и, в первую очередь, одного из их лидеров того времени Льва Троцкого (Бронштейна). Это был совершенно уникальный пример партнерства психоаналитиков с государством, который был детального исследован Александром Эткиндом в книге «Эрос невозможного: история психоанализа в России» (СПб., 1993).

Впрочем, этот пример был не единственным — в целом ряде стран после Первой мировой войны победившая революционная власть в той или иной степени поддерживала психоанализ: в 1920 году при поддержке социал-демократического правительства Австрийской республики Фрейд получает, наконец, полноценное звание «ординарного профессора», т.е. «профессора с должностью » (В 1902 Фрейд получил лишь звание «экстраординарного профессора», т.е. «профессора без должности »). Едва ли не главную роль в этом решении сыграл тогдашний лидер австрийской социал-демократии Отто Бауэр, волею судеб оказавшийся братом Иды Бауэр — одной из первых пациенток Фрейда, обзор лечения которой Фрейд опубликовал в 1905 году под названием «Фрагмент анализа одного случая истерии (История болезни Доры)».

Но наиболее серьезную поддержку психоанализ получил в тех странах, в которых в результате революций у власти оказались большевики. И Россия — не единственный пример.

После провозглашения в марте 1919 года Венгерской советской республики Шандор Ференци, один из самых близких Фрейду коллег, получает звание профессора психоанализа на кафедре психологии Будапештского университета. В своем «Автопортрете», опубликованном в 1925 году, Фрейд писал: В период краткого господства большевиков в Венгрии Ференци удалось развить успешную деятельность в качестве официального представителя психоанализа в будапештском университете. Британский психоаналитик и канонический биограф Фрейда Эрнест Джонс указывает на поддержку другого венгерского психоаналитика, Шандора Радо, ученика Ференци, который «пользовался некоторым влиянием у новых властей». Джонс не указывает, у кого именно из «новых властей» Радо пользовался «некоторым влиянием». Важно то, что и сами венгерские большевики были отнюдь не чужды психоанализу, а Радо, очевидно, связывали с некоторыми из них близкие отношения. Например, с Варгой. Но, вполне вероятно, что и сам Ференци был знаком с последним…

Йенё (Jenő) Варга, народный комиссар финансов, а затем председатель Высшего совета народного хозяйства Венгерской советской республики, за год до ее провозглашения стал членом Венгерской психоаналитической ассоциации. Еще десятью годами ранее он был уже вхож в так называемый Венский кружок, руководимый Фрейдом. В 1909 Будапештский университет присвоил ему степень доктора философских наук; в 1918 он стал там же профессором политэкономии. Уже после падения советской власти в Венгрии, эмигрировав в Советскую Россию, он стал крупным советским экономистом, академиком АН СССР Евгением Варгой, сохранив при этом до конца жизни интерес к психоанализу, о чем хорошо помнит его внучка Анна Варга, видный российский семейный психотерапевт (личное сообщение).

Вернемся к Троцкому. В своей автобиографии, опубликованной в 1930 году, он вспоминает, как в эмиграции познакомился с психоанализом:

«В октябре 1908 г. я начал издавать в Вене русскую газету “Правда” <…>. Главным моим сотрудником в “Правде” был А.А. Иоффе, впоследствии известный советский дипломат. С венских дней началась наша дружба.<…> От нервной болезни Иоффе лечился психоанализом у известного венского врача Альфреда Адлера, который начал как ученик профессора Фрейда, но стал в оппозицию к учителю и основал собственную школу индивидуальной психологии. Через Иоффе я познакомился с проблемами психоанализа». Напомню, кстати, что в период тяжелых переговоров Советской России с Германией, завершившихся подписанием Брестского мира (в этих переговорах первое время самое активное участие принимали Троцкий и Иоффе), в России была популярна частушка: «Кто пьет нынче кофе? — Бронштейн да Иоффе».

Разумеется, не должен удивлять тот факт, что русские революционеры-марксисты Лев Троцкий и Адольф Иоффе предпочли открытого социалиста Адлера, женатого на русской студентке (венского университета), комсомолке (социалистке), спортсменке (возможно) Раисе Эпштейн, «беспартийному» (по крайней мере, внешне) Фрейду, женатому на совершенно аполитичной Марте Бернайс.

О лечении невроза Иоффе Эткинд пишет, что оно было интенсивным, но, сколько оно длилось — неизвестно. «В 1912 году [уже после возвращения в Россию и в год, когда название исчезнувшей венской газеты Троцкого-Иоффе «Правда» Ленин начал использовать для новой общероссийской газеты. — О.В. ] Иоффе был вновь арестован и до самой февральской революции находился на сибирской каторге. Там он проводил каторжанам любительский психоанализ, отчет о котором — с каторги! — опубликовал в журнале “Психотерапия”». Этот журнал был создан в 1910 году и через год на Первом съезде Русского союза невропатологов и психиатров стал его печатным органом.

Уже в Мексике, куда Троцкий окончательно переехал в 1936 году, он вспоминал «невротические» черты поведения Иоффе в Вене: он никогда не выступал на собраниях русской колонии, «даже необходимость объясняться с отдельными лицами, в частности, разговаривать по телефону его нервировала, пугала и утомляла». Однако, продолжает Троцкий, встретившись вновь уже в Петрограде после февральской революции, «я узнал от Иоффе, что он читает лекции и выступает на рабочих собраниях по районам. Это приятно удивило меня: революция справилась с его нервами лучше, чем психоанализ». Эти воспоминания, кажется, впервые были опубликованы в 1988 году в Бенсоне (Вермонт), где неподалеку, в том же штате, жил тогда Александр Солженицын.

Когда Иоффе, выбранный в Петербургскую городскую думу и ставший там главой большевистской фракции, явился для доклада на заседание Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, возглавляемого к тому времени Троцким, последний «по старой памяти» волновался. Но, пишет Троцкий, Иоффе «начал речь таким спокойным и уверенным тоном, что всякие опасения сразу отпали. Многоголовая аудитория Белого зала в Смольном видела на трибуне внушительную фигуру брюнета с окладистой бородой с проседью, и эта фигура должна была казаться воплощением положительности и уверенности в себе. Революция его подняла, выправила, сосредоточила все сильные стороны его интеллекта и характера. Только иногда в глубине дружеских зрачков я встречал излишнюю, почти пугающую сосредоточенность».

Фактически, указав на то, что революция справилась с его [Иоффе] нервами лучше, чем психоанализ , Троцкий пришел к выводам, очень близким к тем, которые сформулировал Фрейд в работе «Психология масс и анализ человеческого Я» (1921). В этой работе Фрейд дал глубокое психоаналитическое объяснение влияния революционного подъема масс на невроз (в том числе, и на невроз Иоффе): «Можно видеть, что там, где произошел мощный толчок, побудивший к образованию массы, неврозы отступают на задний план и, по меньшей мере, на какое-то время могут исчезнуть . Это противоборство невроза и массообразования вполне обоснованно пытались использовать в терапевтических целях [курсив мой. — О.В. ]».

Далее Фрейд обращает внимание на тот аспект темы, который имеет уже прямое отношение к самоубийству Иоффе, случившемуся в 1927 году после разгрома Сталиным троцкистской оппозиции, одним из лидеров которой был Иоффе, и его изгнания из большевистской элиты: «Предоставленный самому себе, невротик вынужден заменить себе огромные массовые образования, из которых он исключен, своими симптоматическими образованиями».

Очевидно, Троцкий не был знаком с этой выдающейся для своего времени работой Фрейда по социальной психологии. В 1921 году, когда книга Фрейда вышла на немецком языке, он был слишком поглощен работой в правительстве (Совнаркоме), связанной с окончанием Гражданской войны и переходом к Новой экономической политике (НЭП); в 1926 году, когда книга была переведена на русский язык, Троцкий был — едва ли в меньшей степени — поглощен работой по организации оппозиции, которую сами оппозиционеры называли «Оппозицией большевиков-ленинцев».

А если бы Троцкий прочел названную работу Фрейда?

Можно предположить, что в этом случае он обязательно бы написал Фрейду письмо с изложением своих «психоаналитических» наблюдений о неврозе Иоффе и — тождественных фрейдовским — выводах о влиянии революции на невроз.

Могли быть и другие поводы для обмена мнениями между Фрейдом и Троцким.

В 1932 году Фрейд пишет «новый цикл» вводных лекций по психоанализу (в добавление к 28-и лекциям, опубликованным в 1917 году). Через год лекции «нового цикла выходят в свет. В тот год высланный из СССР Троцкий переезжает (из Турции) во Францию, а в Германии Адольф Гитлер приходит к власти.

О чем же пишет Фрейд? Разумеется, о психоанализе. Но не только. И это «не только» весьма необычно.

Ладно бы еще помещение Фрейдом в качестве завершения «нового цикла» специальной лекции «О мировоззрении» (35-ой). Фрейд всегда подчеркивал, что у психоанализа не может быть своего особого мировоззрения, и этим подчеркиванием ограничивался. А тут специальная лекция. Но все еще серьезнее. Даже в сугубо психоаналитическую лекцию «Разделение психической личности» (31-ю), посвященную пересказу работы «Я и Оно» (1923), включаются размышления о важности разработанного им понятия Сверх-Я для… материалистического понимания истории ! Он пишет:

«Так называемые материалистические воззрения на историю грешат недооценкой этого фактора. Они отделываются от него замечанием, что “идеологии” людей — не что иное, как результат и надстройка актуальных экономических отношений. Это правда, однако, весьма вероятно, не вся правда. Человечество никогда не живет полностью в настоящем, в идеологиях Сверх-Я продолжает жить прошлое, традиция расы и народа, которые лишь медленно поддаются влияниям современности, новым изменениям и, действуя через Сверх-Я, играют в человеческой жизни большую роль, независимую от экономических отношений».

Тут важен контекст: за несколько лет до написания этих слов один из вождей европейской (и мировой) социал-демократии, Карл Каутский опубликовал фундаментальный двухтомный труд — «Материалистическое понимание истории» (1927-1929). В 1931 году второй том был опубликован в СССР в переводе Евгения Преображенского, еще одного лидера той самой троцкистской оппозиции. Преображенский, по-видимому, совсем не интересовался психоанализом. Признав поражение в борьбе со Сталиным, он не покончил жизнь самоубийством, как Иоффе, и был приговорен к расстрелу по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра» только в 1937 году, т.е. смог прожить еще десять лет после разгрома «Оппозиции большевиков-ленинцев» и самоубийства Иоффе.

Вряд ли Фрейд читал двухтомник Каутского, но, вне всякого сомнения, слышал о нем от своих коллег-психоаналитиков, большинство которых симпатизировало социал-демократам. Поэтому его слова — это и «наш ответ» Каутскому, ответ, разумеется, более мягкий, чем «наш ответ», данный Лениным пятнадцатью годами раньше (т.е. вскоре после публикации первого цикла фрейдовских «вводных лекций): «Пролетарская революция и ренегат Каутский» (1918).

Приведенный отрывок из 31-й лекции интересен не только тем, что Фрейд признает правоту материалистического понимания истории. В еще большей степени тем, что Фрейд предлагает внести в него глубокое и важное уточнение, которое в марксистских терминах звучало бы так: идеологическая надстройка обусловлена не только господствующим в данное время экономическим базисом, но и продолжает нести в себе значительное наследие прежних, уже изжитых «базисов».

В 35-й лекции («О мировоззрении») Фрейд идет еще дальше. Он дает высокую оценку марксизму в целом, и позволят себе не только сформулировать пути его дальнейшего развития, но и выразить надежду на успех этого своего плана:

«Сила марксизма заключается<…> в проницательном доказательстве неизбежного влияния, которое оказывают экономические отношения людей на их интеллектуальные, этические и эстетические установки. Этим вскрыт целый ряд взаимосвязей и зависимостей, которые до сих пор почти совсем не были известны.<…> Если бы кто-нибудь был в состоянии показать, в частности, как эти различные моменты, общие человеческие инстинктивные задатки, их расовые вариации и их культурные видоизменения ведут себя в условиях социального подчинения, профессиональной деятельности и возможностей заработка, тормозят и стимулируют друг друга, если бы кто-нибудь мог это сделать, то тогда он довел бы марксизм до подлинного обществознания ».

Троцкому, несомненно, было, о чем написать Фрейду. И если бы написал раз-другой, то тогда, вероятно, между ними возникла бы оживленная переписка, а в описаниях жизни и творчества Фрейда, в разделе «Переписка Фрейда» оказался бы и неотъемлемый пункт: «Переписка Фрейда с Троцким»…

Но история распорядилась по-своему: в сентябре 1939 году от рака умирает Фрейд; почти ровно через год, в августе 1940 года, от ледоруба погибает Троцкий. Их переписка так и не состоялась.

История репрессий в науке - это часть истории нашей культуры, вносящая дополнительные штрихи в осмысление судьбы Отечества и позволяющая лучше понять дух и атмосферу того жестокого подавления инакомыслия, в тисках которого оказались лучшие умы и жертвой которого стали многие из них. К сожалению, мы столь долго были отчуждены от истории и от культуры, что сегодня по крупинкам приходится собирать объективные данные и восстанавливать многообразные события прошлой жизни, более известные подчас зарубежным исследователям, нежели отечественным ученым. Но без этой кропотливой работы, проливающей свет на тернистый, часто драматический путь развития различных научных направлений, вряд ли мы сможем обстоятельно ответить на многочисленные вопросы, находящиеся в настоящее время в центре внимания общественности. Вот почему представляется важным и необходимым исследование исторических пластов знания, скрытых под толщей идеологических стереотипов и клише, ранее заполонивших массовое сознание. Ибо без знания прошлого невозможно компетентно судить о настоящем и предвидеть будущее.

Специалистам предстоит обстоятельная, многоплановая исследовательская работа по раскрытию экономических, политических, идеологических и психологических механизмов подавления инакомыслия в различные периоды отечественной истории. Но уже сегодня ясно одно: незаконные, хотя и возведенные в ранг государственной политики репрессии затронули, фактически все сферы русской науки. Вряд ли найдется такое научное направление, возникшее после Октябрьской революции 1917 года в нашей стране, которое не было бы отмечено печатью подавления ради безоговорочного утверждения официально проповедуемого мировоззрения. Едва ли существует такая отрасль научного знания, крупнейшие представители которой в прямой или опосредованной форме не столкнулись с тщательно скрываемым и долгое время не признаваемым в качестве кошмарной реальности архипелагом ГУЛАГ.

Судьба психоанализа в нашей стране не составляет исключения в этом отношении. Ее понимание и раскрытие представляется крайне важным, поскольку история развития психоанализа в СССР как нельзя лучше свидетельствует о перипетиях беспощадной борьбы, некогда развернувшейся в отечественной науке. Во всяком случае, на примере распространения и запрещения психоаналитических идей Фрейда после Октябрьской революции можно, как мне думается, глубже понять многие тонкости и нюансы, далеко не всегда попадающие в поле зрения исследователей, обращающихся к историческому знанию.

Исходя из этих соображений, представляется целесообразным сосредоточить внимание на изложении того материала из истории развития психоанализа, который, надеюсь, будет информативно полезным с точки зрения прояснения общей атмосферы подавления инакомыслия в нашей стране.

Краткий экскурс в историю

В дореволюционный период идеи Фрейда нашли отклик среди части русских ученых, имевших возможность ознакомиться с теоретическим и клиническим психоанализом как во время заграничных командировок, так и в процессе осмысления результатов психоаналитических исследований, опубликованных на страницах зарубежных и ряда отечественных журналов, включая «Психотерапию», «Современную психиатрию», «Журнал невропатологии и психиатрии им. С. С. Корсакова». Распространению психоанализа в России в значительной степени способствовали такие теоретики и клиницисты, как М. Асатиани, Л. Белобородов, Н. Вырубов, М. Вульф, А. Залкинд, Ю. Каннабих, В. Лихницкий, Н. Осипов, А. Певницкий, Т. Розенталь и др. Правда, с самого начала вторжения психоаналитических идей в русскую психологию и психиатрию учение Фрейда о сексуальной этиологии неврозов и бессознательной деятельности человека вызывало неоднозначную реакцию. Некоторые психологи и медики, в частности О. Фельцман, Я. Раймист, Н. Скляр, критически отнеслись к психоанализу. О. Фельцман, например, указывал, что психоанализ может приносить вред и, как терапевтический прием, «едва ли стоит тех трудов и времени, которых он требует для себя».

Однако по мере опубликования работ Фрейда, психоанализ стал привлекать к себе все большее внимание русских ученых. «Быстрое распространение психоанализа, в настоящее время имеющее сторонников и у нас в России, - писал по этому поводу В. Лихницкий в 1912 году, - во многом обязано личности самого Фрейда. Тонкий наблюдатель, остроумный диалектик, прекрасный популяризатор, он сумел приобрести многочисленных сторонников».

Оценивая ситуацию, связанную с проникновением психоаналитических идей в различные страны мира, в 1914 году основатель психоанализа констатировал факт восприятия его учения на русской почве. «В России, - отмечал он, - психоанализ весьма известен и распространен; почти все мои книги, как и других приверженцев анализа, переведены на русский язык». Вместе с тем Фрейд был вынужден заметить: «Но более глубокое понимание психоаналитических учений еще не установилось. Научные взгляды русских врачей и психиатров в области психоанализа можно до настоящего времени считать незначительными. Только Одесса имеет в лице М. Вульфа представителя аналитической школы».

Как бы там ни было, но с 1909 года, когда, пожалуй, впервые в России началась популяризация идей Фрейда, психоанализ стал привлекать к себе внимание целого ряда русских ученых. Появились оригинальные психоаналитические исследования, осуществленные русскими авторами. В 1911 году возникло Русское психоаналитическое общество.

Прерванный первой мировой войной, интерес к психоанализу вновь стал заметен после Октябрьской революции 1917 года. И хотя журнал «Психотерапия» в (1910-1914), в котором наиболее часто печатались психоаналитические материалы, не возобновил свою деятельность, тем не менее в последующие годы психоаналитические идеи имели широкое распространение среди части советских ученых. Эти идеи использовались в педагогике, литературоведении, медицине. В Москве, Киеве, Одессе, Ростове существовали группы, сторонники которых придерживались психоаналитических взглядов, разделяли учение Фрейда о неврозах. В 1921 году в Москве возродилось Русское психоаналитическое общество. Советские ученые принимали участие в работе Международных психоаналитических конгрессов, публиковали свои материалы в зарубежных журналах, состояли членами зарубежных психоаналитических организаций. В тот период в СССР выходила психоаналитическая библиотечка, в рамках которой были переведены на русский язык и опубликованы исследования многих зарубежных психоаналитиков, включая К. Абрахама, Ф. Виттельса, Э. Джонса, М. Кляйн, А. Фрейд, В. Штекеля, К. Юнга и др.

Если отечественные философы и психологи спорили о том, возможно ли использование психоаналитических идей в рамках марксизма, то ряд психиатров применял психоаналитические методы в своей практической деятельности, некоторые педагоги в школах и воспитатели в детских садах опирались на психоаналитические концепции в процессе воспитания детей, отдельные теоретики давали психоаналитическую интерпретацию художественных произведений и различных видов человеческой деятельности.

Так, М. Вульф занимался теорией и практикой психоанализа, изучая психологию детских капризов под углом зрения психоаналитического учения Фрейда, а И. Перепель использовал психоаналитические идеи в процессе изучения патологии детей. В. Рыжов рассматривал психоанализ в качестве системы воспитания, а Д. Смирнов исходил из того, что ни один педагог или исследователь детского возраста не может проходить мимо психоанализа, пролившего свет на многие стороны эволюции ребенка. Д. Балик подчеркивал значение психоанализа при изучении психологии читателей, А. Гайворовский использовал психоаналитические методы для выявления воздействия образности плакатов на людей, Н. Рубакин высказывал идеи о реализации учения Фрейда в процессе создания библиотечных фондов и лучшего понимания психологии книги. И. Ермаков опубликовал работы, в которых с позиций психоанализа попытался рассмотреть психологию творчества Гоголя и Пушкина, Д. Халецкий осуществил психоаналитическое исследование личности и творчества Шевченко, Я. Коган исследовал вопрос о роли отождествления в художественном творчестве. А. Гербстман предпринял попытку приложения психоаналитических идей к раскрытию структуры шахматной игры.

Разумеется, далеко не все концепции Фрейда принимались советскими учеными. Многие из них (ученых) критически отнеслись к вторжению психоаналитических идей в сферы литературы, философии, социологии, политики. Однако, несмотря на критическое осмысление психоанализа и фрейдизма в целом, неприятие отдельных его допущений и положений, большинство ученых отдавало должное Фрейду в исследовании им человеческой психики и называло его не иначе как «выдающийся психопатолог» (П. Блонский), «один из крупнейших умов Европы» (А. Лурия), «один из самых "бесстрашных" умов нашего века» (Л. Выготский).

Лучше всего, пожалуй, можно составить представление об отношении здравомыслящих советских ученых 20-х годов к Фрейду и его учению по высказыванию проф. В. Гаккебуша:

«Было бы страшно в настоящее время, - писал он, - не признавать величайших заслуг Фрейда в учении о бессознательном, или не воздавать ему должное в крайне интересных и, весьма часто, совершенно правильных взглядах на многие неврозы, их генез, этиологию, лечение. Я с большим удовольствием читаю его столь горячо и убедительно всегда написанные книги; преклоняюсь перед его острым умом, эрудицией, образованностью, глубиной его обобщений, находчивостью, перед силой обаяния этого крупнейшего из наших современников, ставшего властителем дум современного нам общества эпохи "Заката Европы".

Прошло несколько лет и положение радикально изменилось. В 30-х годах уже не могло быть и речи о каких-либо публикациях оригинальных психоаналитических работ. Одного благожелательного отзыва о Фрейде в исследованиях ученых стало достаточным для того, чтобы они оказались объектом суровой критики. Идейная обстановка способствовала тому, чтобы Фрейд стал закрытым для тех, кто ранее проявлял к нему живой интерес. В тот период книги Фрейда не сжигались публично в стране, как это имело место в Германии с приходом Гитлера к власти. Однако многие работы по психоанализу оказались за семью печатями и доступ к ним в общественных фондах стал весьма затруднительным. В последующие годы эта тенденция усилилась, в результате чего отдельные книги по психоанализу были изъяты из библиотек, как это произошло, в частности, с работой Г. Малиса «Психоанализ коммунизма» (1924).

Таковы общие вехи подъемов и спадов в развитии русского психоанализа. А теперь попробуем разобраться в том, как, почему и в силу каких причин распространение психоаналитических идей в СССР в 20-е годы сменилось неприятием психоаналитического учения Фрейда в 30-е годы, что наложило заметный отпечаток на последующее отношение к психоанализу.

Психоанализ: за и против

20-е годы характеризовались становлением и разработкой марксистской философии и психологии в СССР. В различных областях научного знания шли бурные дискуссии, сопровождающиеся поиском новых методов исследования личности, изучения человека, воспитания подрастающего поколения. Распространенные до революции в России теории и концепции подлежали переосмыслению с позиций нарождающейся марксистской науки. Велась бескомпромиссная борьба с субъективно-идеалистическими школами, отвергающими материалистическое понимание мира и человека. В центре теоретических споров оказалось возникшие на русской почве физиологическое учение И. Сеченова и рефлексология И. Павлова, появившиеся за рубежом психоанализ и бихевиоризм.

Какое из этих учений отвечает духу марксизма? Возможно ли их дальнейшее развитие с точки зрения материалистической диалектики? С помощью каких методов могут быть научно объяснены взаимоотношения между индивидом и природой, личностью и обществом? Какие идеи и концепции способствуют формированию человека как активного, сознательного строителя нового общества? Эти вопросы во всей своей остроте стояли перед учеными, оказавшимися после революции 1917 года вовлеченными в бурные дебаты о перспективах развития различных научных направлений.

По мере нарастания дискуссий в кругах ученых наметились разнообразные тенденции, сторонники которых выдвигали и отстаивали новые концепции, сопровождающиеся появлением реактологии, педологии, психотехники и ряда иных направлений в отечественной науке. Не последнее место среди них заняло направление, не оформленное организационно, не получившее статус официального признания. Оно включало в себя ученых, придерживающихся различных ориентации, но сходных в одном - в попытках обосновать точку зрения, в соответствии с которой психоанализ совместим с марксизмом, его богатый эмпирический материал является ценным для научной работы, а его методы исследования могут быть использованы с успехом в условиях революционного преобразования общества. Тех, кто придерживался данной точки зрения, причисляли к фрейдо-марксистам или советским фрейдистам, хотя далеко не все из них считали себя таковыми.

Вопрос о совместимости фрейдизма с марксизмом являлся одним из актуальных для советских ученых 20-х годов. Одни из них критически отнеслись не только к попыткам дополнить экономическое учение Маркса психоаналитическими теориями Фрейда, но к фрейдизму как таковому, усмотрев в нем биологизаторские, субъективистские и идеалистические тенденции. К их числу принадлежал ряд философов, психологов, литературоведов, физиологов и медиков, включая М. Аствацатурова, Г. Баммеля. Ю. Васильева, В. Волошинова (М. Бахтина), В. Гаккебуша, А. Деборина, Н. Карева, И. Сапира, Ю. Франкфурта, П. Эффруси, В. Юринца. Другие исходили из того, что психоанализ по существу революционен и диалектичен, ставит перед собой задачу изучения цельной личности, порывает с метафизикой, и идеализмом предшествующей психологии, своим открытием бессознательного входит составной частью в диалектический материализм, а своим обращением к социальным условиям формирования человека продолжает линию развития исторического материализма. Среди тех, кто в той или иной форме, частично, с оговорками или полностью выражал подобные взгляды на психоанализ, были такие ученые, как Б. Быховский, А. Варьяш, Г. Вейсберг, А. Залкинд, Я. Коган, А. Лурия, Г. Малис, М. Рейснер, М. Ширвиндт, Б. Фридман.

Нельзя сказать, что критики психоанализа всецело отрицали заслуги Фрейда в исследовании бессознательного и человеческой психики. Многие из них признавали отдельные позитивные идеи, развиваемые в рамках психоаналитического учения Фрейда. Так, считая, что фрейдизм в целом не может быть принят марксизмом, И. Сапир в то же время подчеркивал то обстоятельство, что марксизм «не может не приветствовать тех ценных открытий, которые сделал фрейдизм в области изучения общих законов строения человеческой личности».

Из недавно опубликованного наследия Л. Выготского явствует, что в своей работе «Исторический смысл психологического кризиса. Методологическое исследование», написанной в 1927 году, он довольно критически относился ко многим теоретическим положениям Фрейда и к попыткам некоторых советских ученых объединить фрейдизм с марксизмом. По выражению Выготского, «гносеологически Фрейд стоит на почве идеалистической философии», психоанализ обнаруживает «консервативные, антидиалектические и антиисторические тенденции» и в целом «не продолжает, а отрицает методологию марксизма». Вместе с тем он подчеркивал, что отнюдь не все в психоанализе противоречит марксизму, а в совместно с А. Лурия написанном предисловии к русскому изданию одной из работ Фрейда отмечал революционный характер психоанализа, величайшую жизненную ценность этого учения и его неисчерпаемые возможности, то, что «само открытие Америки - страны по ту сторону принципа удовольствия - составляет Колумбову заслугу Фрейда, хотя бы ему не удалось составить точную географическую карту новой земли и колонизовать ее».

В. Волошинов, подвергший критике многие аспекты психоанализа и фрейдизма, признавал, что «там, где Фрейд критикует психологию сознания, мы можем всецело к нему присоединиться». В своем ответе на открытое письмо М. Вульфа, опубликованное в журнале «Современная психоневрология» и содержащее ряд аргументов в защиту психоанализа от обвинений в том вреде, который он может приносить больным, В. Гаккебуш замечал: «Не принимайте нас за противников Фрейда. Нельзя отождествлять этого великого ученого с его последователями, да еще нашими доморощенными. Я преклоняюсь перед великими заслугами Фрейда, перед теми открытиями, какими мы обязаны ему. Но мы не можем не замечать его преувеличений, не должны мечтать о них. И должны всячески бороться против преувеличений и увлечений его особенно ярых последователей».

В свою очередь защитники психоанализа не только акцентировали внимание на заслугах и достоинствах психоаналитического учения Фрейда, но и отмечали его негативные аспекты и сомнительные положения. Так, А. Варьяш, подчеркнувший значение психоанализа в исследовании бессознательного, считает в то же время, что Фрейд «игнорирует экономическую структуру общества», фрейдовское понимание бессознательного «не в состоянии объяснить возникновение классов», а фрейдизм в целом не может придти «к правильным выводам». А. Залкинд говорит о «непревзойденной заслуге» Фрейда в углублении наших представлений о человеческой психике и психофизиологических реакциях индивида, но одновременно указывает на присущий его учению «сексуализированный гегелевский идеализм» и эклектизм «с сильным метафизическим душком». А. Лурия пишет о взвешенном подходе к использованию психоаналитических идей: «Вовсе не надо быть согласным с каждым из многочисленных утверждений Фрейда, вовсе не нужно разделять все его гипотезы, важно лишь суметь за частичными (быть может, и различными по ценности) построениями вскрыть общую тенденцию и суметь использовать ее для целей материалистического объяснения мира».

Да и отношение к совмещению фрейдизма с марксизмом среди ученых, кто признавал ценность и значимость психоаналитического учения Фрейда было далеко не однозначным. Г. Малис исходил из того, что Фрейд - не марксист и, стало быть, не следует ждать от него теоретических положений, выдержанных в духе научного материализма. Другое дело, что его учение содержит в себе плодотворные идеи, которые согласуются с материалистической диалектикой и должны быть, согласно Г. Малису, использованы в процессе создания марксистской психологии. С точки зрения Б. Быховского, диалектико-материалистическое обоснование психоанализа не только возможно, но и необходимо. Однако он же писал: «Либо с Фрейдом, либо с Марксом. Третьего не дано». По мнению А. Залкинда, вклад Фрейда и фрейдизма в науку аналогичен вкладу, внесенному марксизмом и, несмотря на целый ряд недостатков, психоанализ представляет значительный интерес для марксистов.

Наиболее ярко выраженным сторонником совмещения фрейдизма с марксизмом был, пожалуй, Б. Фридман. На совместном заседании Общества врачей-материалистов и Общества психоневрологов, где в 1929 году был заслушан и обсужден доклад приглашенного в Коммунистическую Академию зарубежного психоаналитика В. Райха, он подчеркнул: «Вопрос когда-то стоял таким образом - может ли психоанализ как психоаналитическая дисциплина лечь в основу будущей марксистской психологии? Я принадлежу к тем, которые думают, что это так именно и есть. Несомненно, мы еще далеки от этого, но я думаю, что никакой другой метод, никакое другое направление в психологии не содержит в себе тех элементов, которые нам необходимы для построения марксистской психологии».

Дискуссии среди ученых были многочисленными и бурными. Это и понятно, ибо речь шла о революционных преобразованиях в обществе, включая сферу науки. Поэтому нет ничего удивительного, что в пылу полемики можно было услышать упреки, адресованные тем или иным ученым, которые, по мнению их оппонентов, не понимали сути марксизма и в своих увлечениях фрейдизмом, рефлексологией и иными учениями совершали всевозможные ошибки. И если в исторической и экономической науках часто выдвигались обвинения политического характера, то в психологии, педагогике и медицине в начале и середине 20-х годов преобладали все же научные аргументы.

При этом следует иметь в виду, что, несмотря на официальные постановления, направленные, в частности на закрытие Психоаналитического института в 1925 году, ряд видных ученых того времени сочувственно и благосклонно относился к использованию психоаналитических идей в различных сферах науки. Именно это выявилось, например, во время работы II психоневрологического съезда, состоявшегося в 1924 году в Петрограде, а также в последующих научных дискуссиях о применении психоанализа к изучению и перевоспитанию детей, страдающих различными дефектами. По свидетельству очевидцев, В. Бехтерев, в частности, не возражал против Фрейда, трактующего истерию как следствие конфликта между либидо и цензурой.

Поэтому в то время вряд ли кто-нибудь мог предсказать с уверенностью, какая из научных позиций одержит верх, получит ли психоанализ статус специально приемлемой научной дисциплины или окажется в опале. И неизвестно, какой была бы судьба психоанализа в СССР, если бы политические и идеологические соображения не возобладали над научными доводами.

Троцкий о психоанализе

Выступая в защиту психоанализа, некоторые ученые апеллировали к таким политическим авторитетам того времени, как Троцкий, Бухарин, Радек. Ссылки на их высказывания о Фрейде, психоанализе и психологии использовались для того, чтобы подкрепить определенную точку зрения. Г. Малис даже взял в качестве эпиграфа к своей книге «Психоанализ коммунизма» вопрошание Троцкого: «Что же такое наша революция, если не бешеное восстание против стихийного бессмысленного биологического автоматизма жизни... во имя сознательного, целесообразного, волевого и динамического начала жизни?».

Ратуя за психоанализ, одни ученые предпочитали опираться на авторитет Бухарина и Троцкого, другие - на авторитет Плеханова и Каутского. У Плеханова и Бухарина брались их рассуждения о психологии, у Троцкого и Каутского - размышления о психоанализе. Известно, что в своих публичных выступлениях Троцкий и Радек высказывали одобрительные суждения о психоанализе. В начале 20-х годов эти суждения нашли отражение как на страницах газеты «Правда», так и в иных публикациях. В работе «Литература и революция» (1923) Троцкий поднимал, например, такие вопросы: «Что скажут метафизики чисто пролетарской науки по поводу теории относительности? Примирима ли она с материализмом или нет? Решен ли этот вопрос? Где, когда и кем? Что работы нашего физиолога Павлова идут по линии материализма, это ясно и профану. Но что сказать по поводу психоаналитической теории Фрейда? Примирима ли она с материализмом, как думает, например, т. Радек (и я вместе с ним), или же враждебна ему?».

Известно и то, что в течение нескольких лет во время своего пребывания в Вене Троцкий читал работы психоаналитиков, посещал их заседания, имел возможность глубже познакомиться с психоаналитическими идеями Фрейда. Позднее он признавался, что в психоанализе его больше всего поразило сочетание физиологического реализма с беллетристическим рассмотрением душевных явлений. В учении Фрейда ему импонировала идея о подсознательной связи физиологических и психических процессов. В своих работах он неоднократно обращался к проблематике бессознательного, говоря о том, что со свержением монархий человеку удалось изгнать бессознательное из политики, но оно еще крепко сидит в экономике. Задача человека заключается, по его мнению, в том, чтобы поднять инстинкты на вершину сознательности и тем самым создать более высоко организованный общественно-биологический тип.

В сентябре 1923 года Троцкий написал письмо академику Павлову, в котором изложил свои взгляды на взаимоотношение между психоаналитическим учением Фрейда и теорией условных рефлексов. Согласно его пониманию, сублимирование сексуальной энергии, являющейся частью психоанализа, можно рассматривать с точки зрения создания на сексуальной основе условных рефлексов. В целом теория условных рефлексов представляет, на его взгляд, частный случай учения Фрейда. Психоаналитики делают ряд остроумных, хотя и произвольных догадок о физиологических и психических процессах, идут по пути исследования сверху вниз. Сторонники Павлова ставят эксперимент, осуществляя свои разработки методом восхождения снизу вверх. Таково, по мнению Троцкого, взаимоотношение между психоаналитическим учением Фрейда и теорией условных рефлексов Павлова.

Рассуждения на эту тему содержались не только в частном письме академику Павлову, но и в публичных выступлениях Троцкого, позднее опубликованных в печати. В частности, он подчеркивал: «И Павлов и Фрейд считают, что дном "души" является физиология. Но Павлов, как водолаз, спускается на дно и кропотливо исследует колодезь снизу вверх. А Фрейд стоит над колодцем и проницательным взглядом старается сквозь толщу вечно колеблющейся замутненной воды разглядеть или разгадать очертания дна. Метод Павлова - эксперимент. Метод Фрейда - догадка, иногда фантастическая».

В своих публичных выступлениях Троцкий недвусмысленно заявлял о поддержке психоанализа. Об этом свидетельствуют, например, его доклад, посвященный проблемам культуры и сделанный им в 1926 г. в клубе «Красная площадь», а также другие выступления аналогичного плана. Размышляя о культуре и социализме, Троцкий обращался к психоанализу, считая, что, в общем, школа венского психоаналитика Фрейда является материалистической. Более того, психоанализ совместим с марксизмом, если, как подчеркивал он, речь идет о фрейдовском учении, а не о «мнимом фрейдизме», своеобразном эротическом баловстве, не имеющем никакого отношения к науке. «Попытка объявить психоанализ "несовместимым" с марксизмом и попросту повернуться к фрейдизму спиной слишком проста или, вернее, простовата. Но мы ни в коем случае не обязаны и усыновлять фрейдизм. Это рабочая гипотеза, которая может дать и, несомненно, дает выводы и догадки, идущие по линии материалистической психологии. Экспериментальный путь принесет в свое время проверку. Но мы не имеем ни основания, ни права налагать запрет на другой путь, хотя бы и менее надежный, но пытающийся предвосхитить выводы, к которым экспериментальный путь ведет лишь крайне медленно».

В конечном счете, при всех оговорках Троцкий благосклонно относился к психоанализу и фрейдизму. И нет ничего удивительного в том, что в своих размышлениях о психоаналитическом учении Фрейда некоторые ученые апеллировали к авторитету этого политического лидера. Но именно данное обстоятельство стало одним из решающих, предопределивших дальнейшую судьбу психоанализа в СССР.

«Нужно сказать, - подчеркивал один из приверженцев психоаналитического учения Фрейда, - что психоанализу в Советской России повезло. Такого дарования и силы марксисты как Троцкий, Радек, Варга, правда мельком, но все же поставили перед имущими марксистами проблему значительного порядка: возможность увязки социологического метода исследования с психоаналитическим». Однако, как показали последующие события, оценки подобного рода оказались преждевременными, несоответствующими реальному положению дел с точностью до наоборот. Психоанализу не повезло как раз именно потому, что Троцкий, Радек и их последователи выступали в защиту психоаналитических идей. Политические игры, завершившиеся ниспровержением некогда популярных лидеров с Олимпа власти, наложили каинову печать и на русский психоанализ.

Сталин и борьба с «троцкистской контрабандой»

Политическая борьба за власть в конце 20-х годов, сопровождавшаяся изгнанием из страны одних политических лидеров, моральным подавлением других и физическим уничтожением третьих, завершилась со временем диктатурой Сталина, наложившей глубокий отпечаток на все сферы жизни общества. Отразилась она и на последующем развитии науки - разгроме многих перспективных научных направлений, избиением научных кадров, выдвижением на передний план ряда сомнительных людей, готовых ради личной карьеры не только заложить свою душу дьяволу, но и отдать на заклание души талантливых ученых, не искушенных в большой политике.

Если во второй половине 20-х годов дискуссии в философии, психологии и педагогике отнюдь не были окрашены исключительно в политические и идеологические тона, то начало 30-х годов отмечено резким поворотом к политизации и идеологизации научных дебатов. Сталин непосредственно приложил руку к этому повороту в науке, вернее инициировал процесс ее политизации и идеологизации.

9 декабря 1930 года состоялась беседа Сталина с бюро ячейки ВКП(б) Института красной профессуры философии и естествознания. На этой встрече он поддержал группу молодых честолюбивых партийцев (М. Митин, Э. Кольман, П. Юдин), выступивших с критикой А. Деборина, Н. Карева, Я. Стэна, задававших тон в философских дискуссиях на страницах журнала «Под знаменем марксизма». 25 января 1931 года вышло Постановление ЦК ВКП(б) «О журнале "Под знаменем марксизма"», в котором группа Деборина обвинялась в ряде ошибок, в том числе в отрыве философии от политики. В нем содержался также призыв к борьбе против всяческих уклонов от генеральной линии партии, к борьбе на два фронта: с механистической ревизией марксизма и с идеалистическими извращениями его. Говорилось и о необходимости развертывания беспощадной критики всех немарксистских установок в философии, общественных и естественных науках.

Если учесть, что в предшествующие годы редакция «Под знаменем марксизма» считала «одной из очередных задач марксистскую философскую критику Фрейда и фрейдизма с точки зрения диалектического материализма», то можно себе представить, какой участи был удостоен психоанализ и другие зарубежные учения на страницах этого журнала после того, как ведущую роль стал играть в нем М. Митин, обласканный Сталиным и наделенный особыми полномочиями по искоренению инакомыслия в науке. И действительно, журнал «Под знаменем марксизма» превратился в воинствующий орган, обрушивающийся на любые формы проявления инакомыслия не только в философии, но и в иных сферах знания от психологии до физики, от педагогики до математики.

В одном из номеров «Пролетарской революции» за 1931 год публикуется письмо Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма», направленное им в редакцию журнала. В нем Сталин выступил с критикой попыток некоторых теоретиков «протащить контрабандой» в научную литературу «замаскированный научный хлам». Троцкизм именовался им «передовым отрядом контрреволюционной буржуазии». В конечном счете, используя такие выражения, как «галиматья», «жульническое крючкотворство» и «головотяпство, граничащее с преступлением, изменой рабочему классу», Сталин призвал к непримиримой борьбе с «гнилым либерализмом» и с «троцкистской контрабандой».

Начатая Сталиным кампания за политизацию и идеологизацию науки, за очищение марксизма от скверны инакомыслия не могла не сказаться на радикальном изменении отношения ученых к психоанализу. В философских, психологических и педологических журналах были спешно опубликованы редакционные статьи, в которых содержались призывы к максимальной идеологической бдительности на «научном фронте», к беспощадному разоблачению явных и замаскированных «классовых врагов в науке». В некоторых из них специально говорилось о недопустимости соединения «фрейдизма с рефлексологией» и недооценки «идеалистических фрейдистских извращений в педагогике».

Одна за другой стали появляться авторские статьи, обвиняющие приверженцев фрейдизма в механицизме, меньшевиствующем идеализме, гнилом либерализме, троцкистской контрабанде. А. Варьяша обвинили в механистической ревизии диалектического марксизма и в «прямом скатывании к психоанализу», признав его, наряду с Бухариным, опасной фигурой. А. Залкинда, как одного из руководителей «психоневрологического фронта», причислили к меньшевиствующим идеалистам, которые, по убеждению тех, кто придерживался сталинских указаний, вместо разоблачения всего учения Фрейда ограничились лишь отдельными критическими соображениями в его адрес. Одновременно все отчетливее стали раздаваться призывы к непримиримой борьбе с теми, кто разделял используемые в политических целях теории в психоневрологии, включая «фрейдизм с его психоанализом».

В различных политических грехах и ошибках обвинялись не только советские фрейдисты, но и те, кто на протяжении 20-х годов задавал тон в марксистской критике психоанализа. Если в свое время в журнале «Большевик» Н. Карев выступал против фрейдизма, называя его «теорией загнивающей психики», «трупным червем современной науки», и также разоблачал попытки «притянуть Фрейда за уши к марксизму и коммунизму», то теперь он сам оказался в деборинской группе меньшевиствующих идеалистов, против которых была развернута идеологическая травля. Если А. Деборин подверг резкой критике новейшую «психологию глубин» за ее «крайне реакционные элементы» и некоторых ученых, призывавших к «омоложению» марксизма посредством психоанализа, расценивая подобную тенденцию как «извращение марксизма», то в начале 30-х годов с благословения Сталина сам оказался в числе тех, кого обвинили в политической близорукости. Если В. Юринец приложил все усилия к тому, чтобы «подорвать легенду о материалистических основах фрейдизма», то теперь сам подвергся критике за недостаточно глубокое понимание идеалистической сущности психоанализа. Если в течение ряда лет, редакция журнала «Под знаменем марксизма» публиковала критические статьи о психоанализе и фрейдизме, то в 1931 году руководителей журнала обвинили в серьезных политических ошибках, а также в том, что «деборинские антифрейдисты» вели критику Фрейда с формально-схоластических позиций и, следовательно, их критика «была бессильна вскрыть его практическую, доподлинную контрреволюционность».

После опубликования письма Сталина в журнале «Пролетарская революция» наступление на психоанализ шло под знаком борьбы с «троцкистской контрабандой». Критики фрейдизма не замедлили воспользоваться призывом Сталина к разоблачению скрытых врагов, прячущихся под маской ученых, стоящих на троцкистских позициях.

В опубликованных в первых номерах журнала «Психология» за 1932 год статьях А. Таланкина, Ф. Шемякина, Л. Гершоновича проводились прямые параллели между троцкизмом и фрейдизмом. А. Таланкин выступил против меньшевиствующего идеализма в психологии, исходя из того, что письмо Сталина ставит перед психологами проблему «большевистской бдительности». Он особо подчеркнул, что «троцкистская контрабанда» не была своевременно разоблачена в психологической науке, ибо «никто иной, как Троцкий, обосновал идею объединения учений Фрейда и Павлова, как основы психологии». Ф. Шемякин и Л. Гершонович специально рассмотрели вопрос о том, как Троцкий и Каутский ревизуют марксизм в психологии. Они критически отнеслись к высказываниям Каутского, согласно которым психоанализ имеет важное значение для марксизма, поскольку он борется против недооценки в человеке силы его влечений. Обвинили Троцкого в том, что он пытался выдать за подлинный марксизм механистическую теорию Павлова, соединенную «с явно идеалистической и метафизической теорией Фрейда - этой одной из наиболее реакционных теорий». Одновременно Ф. Шемякин и Л. Гершонович подвергли разносу меньшевиствующих идеалистов - психологов, включая А. Залкинда, не сумевших дать правильную критику фрейдизма, а также статью А. Деборина «Фрейдизм и социология», в которой, на их взгляд, была дана лишь незначительная критика выводов последователей Фрейда вместо того, чтобы «решительно ударить и беспощадно разоблачить воинствующий идеализм теории Фрейда, показать ее смыкание с фашизирующей буржуазной наукой, вскрыть на основе ленинских указаний ее классовую природу и враждебность диалектическому материализму».

Троцкий рассматривался как один из идейных вдохновителей, выступавший против материалистической диалектики и боровшийся против марксизма под лозунгом объединения теорий Фрейда и Павлова. Те из ученых, кто усматривал в психоаналитическом учении Фрейда позитивные идеи, приемлемые для марксистской психологии, автоматически причислялись к «троцкистским контрабандистам». Их обвиняли в том, что, разделяя идеи психоанализа, они тем самым отходили и от марксизма, и от ленинизма. Троцкизм - антипод ленинизма, поскольку, как подчеркивали критики, вдохновленные письмом Сталина, «в вопросах об отношении к Фрейду Троцкий противопоставлял себя Ленину».

Те, кто стремился разоблачить троцкизм и разделаться с психоанализом, как правило, приводили высказывание Ленина о Фрейде, сделанное им в беседе с К. Цеткин осенью 1920 года. В «Воспоминаниях о Ленине», опубликованных в 1925 году, Цеткин воспроизвела один из фрагментов беседы, в котором упоминалось имя Фрейда. В июне 1925 года в одном из номеров газеты «Правда» обращалось внимание на брошюру Цеткин. Приводились набранные курсивом слова Ленина о Фрейде и делался вывод о том, что над ними следует задуматься тем, кто стремится соединить фрейдизм с марксизмом.

Апеллируя к воспоминаниям Цеткин, критики психоанализа обычно приводили следующее высказывание Ленина: «Теория Фрейда сейчас тоже своего рода модная причуда. Я отношусь с недоверием к теориям пола, излагаемым в статьях, отчетах, брошюрах и т.п. - короче, к той специфической литературе, которая пышно расцвела на навозной почве буржуазного общества. Я не доверяю тем, кто постоянно и упорно поглощен вопросами пола, как индийский факир - созерцанием своего пупа. Мне кажется, что это изобилие теорий пола, которые большей частью являются гипотезами, причем часто произвольными, вытекает из личных потребностей. Именно из стремлений оправдать перед буржуазной моралью собственную ненормальную или чрезмерную половую жизнь и выпросить терпимость к себе. Это замаскированное уважение к буржуазной морали мне также противно, как и любое копание в вопросах пола».

Вырванное из контекста общих размышлений Ленина о женском вопросе и проблемах пола, данное высказывание о Фрейде может восприниматься в плане негативного отношения к психоаналитическому учению. Однако в действительности речь идет о другом - об отношении Ленина к тем дискуссиям по вопросам пола и брака, которые имели место в то время в Германии, об его отношении к популярной литературе, используемой для просветительской работы среди немецких женщин. В беседе с Лениным на эту тему Цеткин сослалась на брошюру одной венской коммунистки о половом вопросе, пользующейся спросом в немецком женском движении. Ленин тут же отреагировал: «Упоминание в брошюре гипотез Фрейда придает ей как будто "научный" вид, но все это кустарная пачкотня». А дальше идет то высказывание Ленина, которое приведено выше. Оно свидетельствует об его критическом отношении к сексуальным теориям, некомпетентно и упрощенно излагаемым в литературе. Об оценке психоаналитического учения Фрейда речь не идет.

Кстати сказать, критически относясь к «кустарной пачкотне» в вопросах пола, Ленин вовсе не отрицал необходимость в серьезном рассмотрении сексуальной проблематики. Обсуждая с Цеткин эти проблемы, он замечал, что в области брака и половых отношений близится революция, созвучная той, которая совершилась в социальных структурах. Более того, он затрагивал даже такие проблемы, которые лишь сегодня, в условиях гласности, стали объектом пристального внимания. Речь идет о проституции. Касаясь этого вопроса применительно к нашему обществу, Ленин говорил буквально следующее: «Вообще проституция и у нас здесь поставит еще перед нами много трудных задач».

Обращая внимание на данные высказывания Ленина, не следует их переоценивать, но нет необходимости и в их недооценке. В конечном счете, дело ведь не в том, одобрял ли он психоаналитическое учение Фрейда или отвергал его, ибо, используя выражение С. Есенина, «Ленин не икона». Фактом остается лишь то, что критики психоанализа апеллировали к соответствующим высказываниям Ленина, толкуя их весьма произвольно, и, разумеется, в свою пользу. Точно также как это делали последующие идеологи, непременно ссылающиеся в своих работах на партийные документы или на высказывания государственных лидеров. В этом как раз и проявляется одна из наиболее типичных установок, связанная с идеологизацией и политизацией науки.

Отвергая психоанализ, некоторые критики ссылались не только на предвзято истолкованные слова Ленина о Фрейде, но и на высказывания Крупской о нем. Особо обращалось внимание на данную Крупской в 1923 году оценку Фрейда, согласно которой он непомерно раздувает роль полового чувства в поступках людей, а многие его объяснения подсознательных поступков являются искусственными, натянутыми, проникнутыми буржуазно-мещанскими взглядами на женщину. При этом или не учитывались иные высказывания Крупской или сознательно умалчивалось о том, что ее отношение к Фрейду и психоанализу не было столь однозначным, как это представлялось наиболее рьяным критикам психоаналитического учения.

Между тем в июне 1932 года, участвуя в проходимых в Коммунистической Академии дискуссиях по поводу педологии и ее задачах, Крупская специально остановилась на замечаниях Ленина о необходимости всестороннего изучения детей. В этой связи она подчеркнула: «Неправильно будет в пылу критики фрейдистов вместе с водой выплеснуть и ребенка, отказаться от использования ценного материала по вопросу о переводе подсознательных импульсов в сознательные, что является чрезвычайно важной для нас педагогической задачей». Одновременно Крупская обратила внимание участников дискуссии на перегибы, имевшие место среди ученых, публично раскаивающихся в своих былых увлечениях психоаналитическим учением Фрейда. Речь шла, в частности, об А. Залкинде, который в статьях и публичных выступлениях стал признавать свои «политически вредные» ошибки, состоящие в том, что он не подверг «уничтожающей критике» всю фрейдовскую методологию.

Крупская была одной из немногих, кто решался в 30-е годы призывать к разумному, взвешенному отношению к психоанализу. Можно упомянуть и С. Рубинштейна, который, вопреки усиливающейся идеологической критике психоаналитического учения Фрейда, в одной из своих работ писал: «Наряду с ложными методологическими идеями он (психоанализ) заключает в себе ценный конкретный клинический материал о природе влечений, неразработанной до него главы психологии и ряд идей, которые психология в своем дальнейшем развитии не сможет не учесть». Заслуживает внимания, пожалуй, и позиция П. Блонского, ибо его критическое отношение к сексуальным теориям Фрейда основывалась на эмпирическом материале и научной аргументации, а не на идеологических соображениях, превалирующих на страницах разнообразных публикаций, посвященных разносу психоанализа.

В начале 30-х годов в СССР была развязана широкая и мощная кампания не только по критике, но и по ниспровержению психоанализа. В научных учреждениях и учебных институтах создавались специальные комиссии, подвергшие переоценке теоретическую и практическую деятельность ученых. Так, в декабре 1930 - марте 1931 годов проходил «смотр» кафедр в Академии коммунистического воспитания, в результате которого были вскрыты «идеологические ошибки» Л. Выготского, А. Лурия, А. Залкинда и других ученых, проявивших «недостаточную бдительность» по отношению к психоанализу и фрейдизму. На научных конференциях и в печати все настойчивее стали звучать призывы к критике и самокритике, к публичному отречению ученых от их «идеологически неправильных» взглядов.

В работе «Достоевский и отцеубийство» (1927) Фрейд обращал внимание на склонность некоторых людей попеременно то грешить, то каяться. Но он явно не представлял себе такую парадоксальную ситуацию, когда ученым приходилось раскаиваться в грехах, не совершенных ими ни в мыслях ни в поступках. Тем не менее подобная ситуация имела место среди целого ряда советских ученых, в той или иной степени обращавшихся к осмыслению психоаналитических идей и фрейдизма в целом.

Одни из них публично признавались в своих ошибках, связанных с некритическим упоминанием имени Фрейда. Так поступил, например, В. Торбек, заявивший, что в одной из своих работ, опубликованных в 1930 году, ему не следовало упоминать Фрейда без того, чтобы пусть даже вкратце не указать «на всю методологическую неприемлемость учения». Необходимо было, каялся он, отчетливо заявить о том, что теория Фрейда является «биологизаторской и антимарксистской», она по сути дела реакционна, «несовместима с представлением о классовой сущности процесса развития и о классовых задачах воспитания».

Другие, подобно А. Залкинду, прибегнули к покаянию, не только отрекаясь от психоанализа и изобличая себя во вредительстве, но и призывая других ученых к саморазоблачениям. Если в 20-х годах Залкинд писал о том, что фрейдизм дает «ценнейшее обоснование для классового понимания и классового построения "психической", творческой направленности человека», то в 30-х годах он уже говорил о «политической опасности» фрейдизма, о собственном «лжефрейдизме» и доли вины за «остатки фрейдовской популярности» в стране, о своей «философской близорукости», не позволившей понять «философскую чепуху фрейдизма», и укреплении диктатуры пролетариата, навсегда вбивающей «осиновый кол в могилу советского фрейдизма». Если в опубликованной в 1930 году работе «Половое воспитание» А. Залкинд высказывал критические замечания в адрес фрейдизма и в то же время признавал ценность некоторых идей Фрейда, то после развернувшейся идеологической кампании, инициированной письмом Сталина, он не только признавался в «крупной ошибке» данной работы, заключавшейся в том, что он не подверг «резкой, уничтожающей критике всю фрейдовскую методологию в целом», но и говорил о содержащемся в ней отзвуке «фрейдовской сексуализации психики человека» и «политически вредной переоценке роли сексуального».

Третьи избрали умеренную позицию, свернув свои исследования по психоанализу и сделав уступки официальной идеологии, насаждающей и поощряющей атмосферу отречения от зарубежных идей и концепций. К их числу относится, в частности, А. Лурия, который в середине 20-х годов работал над книгой «Принципы психоанализа и современный материализм», опубликовал первую главу из этой рукописи, но позднее переключился на иные исследовательские задачи. При этом ему пришлось пойти на компромисс и отказаться от ранее высказанной им мысли о психоанализе как монистической системе. «Эта мысль, - писал он в 1932 году, - по существу не совместимая с построением марксистской психологии, руководила целым рядом работ автора, и нужен был ряд лет, чтобы враждебная марксизму сущность этих биологизаторских тенденций психоанализа была им полностью осознана». Можно представить себе убийственную (в прямом и переносном смысле слова) политическую и идеологическую обстановку того времени, когда Лурия, являвшийся активным членом русского психоаналитического общества, лично переписывающийся с Фрейдом и высоко оценивающий его вклад в развитие науки был вынужден прибегать к подобного рода заявлениям во имя дальнейшего продолжения своей исследовательской деятельности как ученого.

На страницах многих журналов развернулась такая резкая, переходящая в огульные обвинения политического характера критика ученых, что мало кто из них мог открыто отстаивать свои взгляды, не рискуя оказаться в опале. Покаяние стало широко распространенным. Причем, раскаявшись в своих ошибках, некоторые «грешники» стремились переложить вину на других ученых, обвиняя их в самых различных прегрешениях. Так, Б. Ананьев не только признавался в некогда совершенных им ошибках - поддержка «скверных традиций буржуазной науки» - и выражал свою приверженность официальной идеологии, говоря о том, что работы Сталина образуют «единственно верный критерий по отношению к истории психологической науки», но и критиковал «историзм» Л. Выготского и А. Лурия, ведущий, по его словам, к «идеалистической ревизии исторического материализма и его конкретизации в психологии».

Поэтому стоило лишь только в каком-либо исследовании положительно отозваться об основателе психоанализа или его идеях, как оно немедленно подвергалось идеологической критике. Так и случилось, например, с работой «Основные течения современной психологии» (1930), в которой М. Ширвиндт назвал Фрейда «Достоевским современной психологии». Критики тут же обратили внимание на появление, по их выражению, «сугубо беспартийной книги, заслуживающей самого сурового осуждения и отпора», и со ссылками на письмо Сталина подчеркнули, что она «лишний раз сигнализирует о недостатках работы на фронте психологии и указывает на необходимость усиления бдительности».

Упомянутое выше письмо Сталина было взято на вооружение многими радикально настроенными философами, психологами и педагогами, использовавшими его в качестве неопровержимого аргумента в борьбе с теми учеными, кто пытался отстаивать свои идеи и концепции, ссылаясь на различные соображения научного порядка. Это нашло отражение практически во всех философских, психологических и педологических журналах того периода. Вот характерная выдержка, содержащаяся в одном из таких журналов: «Письмо т. Сталина, со всей остротой поставившее задачу поднятия на всех участках нашей работы воинствующей партийности, задачу развернутой и углубленной самокритики, задачу пересмотра нашей теоретической продукции под углом зрения выкорчевывания всяких антимарксистских, антиленинских установок, "теорий", ошибок, является знаменем всей нашей работы на теоретическом фронте».

В обстановке непрестанного идеологического давления, поощряющего изощренную критику, самобичевание и покаяние, многие ученые отвернулись от психоаналитического учения Фрейда. И нет ничего удивительного в том, что ряд исследователей, ранее апеллировавших к психоанализу, позднее старался в лучшем случае не вспоминать о былых увлечениях, а в худшем - отрекаться от своих убеждений. Показательная в этом отношении позиция Б. Быховского, уделившего в свое время значительное внимание рассмотрению психоанализа. Так, в 1923 году он пришел к выводу, что в своей основе психоанализ представляет собой учение, проникнутое «материализмом... и диалектикой, то есть методологическими принципами диалектического материализма». Через два года (1925) в предисловии к опубликованной в 1926 году работе о психоанализе Б. Быховский указывал на некоторые ошибки, свойственные психоаналитическому учению, и в тоже время подчеркивал, что «несовершенные искания Фрейда чреваты многими ценными мыслями и перспективами, которые следует извлечь и взрастить на плодотворной почве диалектического материализма». Год спустя он уже подвергал критике социологические взгляды Фрейда, ведущие к «идеалистическому пониманию истории». А после публикации письма Сталина решительно отказывался от своей ранее написанной книги «Очерк философии диалектического материализма» (1929) и осуждал ее последующее издание на белорусском языке.

Такова была общая ситуация подавления не только инакомыслия, но и любого проявления личностной позиции, не вписывающейся в русло «воинствующей партийности». Она заставляла целый ряд ученых поступаться своими взглядами, возлагать на себя вину за различные прегрешения и публично каяться перед «истинными марксистами».

В конечном счете, политическая и идеологическая борьба в науке с «троцкистской контрабандой» завершилась изгнанием психоанализа и фрейдизма из лона отечественной теории и практики. Психоаналитическое учение Фрейда о бессознательном было объявлено реакционным, классово чуждым, враждебным марксизму и отражающим, наряду с другими западными теориями, «глубокий кризис» буржуазной науки.

Когда основатель психоанализа узнал об этом, он не мог понять, почему большевики считают, что психоанализ враждебен их системе. Наша наука, подчеркивал он в одном из писем, датированных 1927 годом, «не способна стать на службу какой-либо партии». И только в дальнейшем Фрейд пришел к заключению, что в русском большевизме теоретический марксизм создал «запрет на мышление». Этим как раз и объясняется, на его взгляд, негативное отношение к психоаналитическому учению в СССР.

Как бы там ни было, но в условиях тотального подавления инакомыслия любые попытки ученых обратиться к позитивным идеям психоанализа стали восприниматься в 30-х годах в нашей стране как нечто крамольное, недозволенное, политически и идеологически преследуемое. Эта тенденция сохранилась на долгие годы, в результате чего многие проблемы, касающиеся осмысления бессознательных процессов, раскрытия механизмов психологической защиты и понимания явлений массовой истерии, оказались вне поля зрения серьезных академических исследований.

Политическая культура и психоанализ

Не берусь судить о том, как Сталин лично относился к психоанализу, ибо не располагаю достоверными сведениями на этот счет. Известно, что в 20-е годы существовал специальный детский сад, где в воспитании детей применялись психоаналитические методы и подходы. Поглощенный политическими интригами и не уделявший особого внимания детям, Сталин вряд ли имел возможность оценить результаты использования психоаналитического метода в воспитании подрастающего поколения. Было бы, видимо, некорректно говорить и о том, что, коль скоро Троцкий выступал в защиту психоанализа, то Сталин непременно занимал противоположную позицию. Не секрет, что, одержав победу над Троцким, он впоследствии брал на вооружение его некоторые идеи, выдавая их, разумеется, за свои собственные или маскируя под Ленина. Поэтому без знания необходимых подробностей трудно судить о действительном отношении Сталина к психоанализу.

Однако, полагаю, дело вовсе не в том, был ли Сталин осведомлен о психоаналитическом учении Фрейда. Более важно то, что политическая культура пришедших после Октябрьской революции к власти людей способствовала созданию той системы, которая не только породила тиранию Сталина, но и долгое время после его смерти воспроизводила саму себя и духовную атмосферу, накладывающую существенный отпечаток на развитие многих научных направлений. В системе, где доминировала антицивилизационная политическая культура, не так-то легко было выжить инакомыслию, не отвечающему канонам догматически истолкованного марксизма. Воспринятое на отечественной почве русской науки психоаналитическое учение Фрейда - одна из многих жертв, принесенных на алтарь очищения марксизма от скверны инакомыслия.

Развязанная Сталиным борьба с «троцкистской контрабандой» в науке несомненно способствовала сперва изгнанию психоаналитических идей из сознания многих ученых, а затем приобретению стойкого иммунитета против возможного их вторжения со стороны современной западной культуры. Но имелись, на мой взгляд, и другие не менее существенные основания для неприятия психоанализа в период зарождения культа и тирании Сталина. Психоанализ с его методами вторжения в глубинные пласты личности, с попытками проникновения по ту сторону сознания человека и раскрытия логики возникновения бессознательных процессов как на индивидуальном личностном уровне, так и в общественной жизни, представлял потенциальную опасность для политической культуры, породившей репрессивный аппарат массового подавления инакомыслия.

В самом деле, разве не опасно для «отца народов» учение, рассматривающее историю развития человечества через призму убийства детьми отца-вожака на заре становления первобытного общества? Разве можно допустить распространение идей, согласно которым в каждом человеке жив «эдипов комплекс», психоаналитически трактуемый в плане извечного двойственного отношения сына к своему отцу, одновременно его любящего и ненавидящего, испытывающего перед ним страх и стремящегося занять его место в жизни? Следует поощрять восхищение отцом, его обожествление. Поддерживать животный страх перед его могуществом и властью. Но вот допускать возникновение чувств ненависти и тем более мыслей о возможном ниспровержении, убийстве отца! Это значит - рубить сук, на который удалось забраться по груде трупов, перемолотых во «всероссийской мясорубке».

Опасность психоанализа состояла и в том, что некоторые ученые, апеллирующие к психоаналитическим идеям, начали посягать на такие святыни, как коммунизм и партия. Чего стоит одно название книги Г. Малиса «Психоанализ коммунизма»! Но в ней хоть не подвергалась сомнению сама идея коммунизма как светлого будущего. Напротив, опираясь на психоаналитическое учение Фрейда, Г. Малис исходил из того, что в коммунистическом обществе будут устранены конфликты между индивидуальными стремлениями и социальными запросами и что, когда общественный строй явится «социальным претворением бессознательного мира человека», тогда человечество «освободится от бесплодной борьбы с лежащим вне сознания прошлым и совершит свой великий прыжок "из царства необходимости в царство свободы"».

В других же исследованиях высказывались крамольные мысли, не только подвергшие сомнению целесообразность пролетарской революции, но и дающие повод рассматривать коммунистические идеалы, как возврат к инфантильному состоянию людей. Такая тенденция отчетливо просматривалась в работе венгерского автора А. Кольнаи «Психоанализ и социология» (1921), в которой говорилось о регрессивном характере всякой революции, пролетарской диктатуре как диктатуре вождей против самого пролетариата, коммунизме как возврате к первобытной орде с ее всесильным отцом-вожаком или отцом-вождем, подчиняющим своей власти всех остальных ее членов.

Правда, подобное использование психоаналитических идей в социологии вызвало резкую критику со стороны ряда советских ученых. В частности, А. Деборин охарактеризовал взгляды А. Кольнаи как реакционные, а, фрейдовскую концепцию убийства отца в первобытной орде как ложную и неприемлемую для объяснения истории развития человечества. «Вождь партии или определенного идейного направления, - писал он, - ничего общего не имеет ни с первобытным отцом, ни с господином, ибо его «власть» покоится не на насилии, а на убеждении и на общности взглядов, выразителем и представителем которых он является». Однако реалии жизни советского общества 20-х и последующих годов ставили перед критически мыслящими учеными такие вопросы, которые заставляли их по-новому осмысливать противоречия, связанные с борьбой за власть в партийном аппарате.

Некоторые ученые предприняли попытку рассмотрения бессознательных комплексов, оказывающих воздействие на формирование политических принципов и классового самосознания. В. Розенберг, например, размышлял о возможностях «обработки мозга индивида» посредством идейного убеждения и внушения. Он полагал, что в том случае, когда человека исключали из партии в результате очередной «чистки», часто вся его пролетарская идеология «затормаживается, угасает, отрывается быстро, как хвост у ящерицы, - область сознательного захватывают загнанные в подсознание вредные комплексы».

В. Внуков обратился к исследованию психопатологии социального быта, показав с психоаналитических позиций, как происходит срастание этических оценок с сексуальными переживаниями и каким образом создается сложное символическое отношение между иллюзией и действительностью, иллюзорным миром и реальным бытием людей. Он обратился к осмыслению Октябрьской революции, пытаясь выявить ее влияние на интимные стороны эмоциональной жизни революционеров и участников гражданской войны. Рассматривая конкретные случаи, В. Внуков пришел к выводу, что у многих больных конфликтные ситуации создаются в силу столкновения их предшествующих мещанских установок с новой ролью революционеров. По его мнению, революционер, вздыбившийся на самого себя, напоминает молодого человека, который «впервые приступает к коитусу и не может выполнить его», а его эмоциональный тонус и соответствующие представления, особенно ярко проявляющиеся в болезненном состоянии, нередко идут «по линии персонификации своей социальной вины в образе В. И. Ленина».

Осуществлялись также исследования, предусматривающие раскрытие и объяснение «патологии партийцев», когда внимание акцентировалось на тяжелых «невротических комплексах политического характера». Так, А. Залкинд предпринял анализ негативных сторон партии, стремясь вскрыть ее «язвы и гнойники». Он предложил социально-биологическую классификацию членов партии, выделив среди них шесть групп. «Фрондеры», активно работающие в партии, но не приспособившиеся к новым условиям жизни в период НЭПа и занимающиеся склочничеством, подсиживанием коллег, разоблачением различных группировок и уклонов в партийных рядах. «Болеющие», направляющие свою нерастраченную эмоциональность во внутрь, болезненно воспринимающие происходящие в жизни изменения и осуществляющие «бегство в болезнь». «Сексуалисты», направляющие эмоции в сторону «полового прорыва», заменяющие ненависть к политическим врагам и ярость борьбы за власть любовной ревностью и жаждой половых обладаний. «Выплескиватели», направляющие свою эмоциональность в русло искусственного возбуждения, будь то алкоголизм или наркомания. «Хищники», эготизирующие эмоциональность, направляющие ее на карьеризм, материальное преуспевание в жизни. И, наконец, те "члены партии, у которых наблюдается дезорганизация эмоциональности вследствие непривычки к умственному труду и перенапряжения, связанного с глубоким чувством ответственности за порученное дело и неспособностью с ним справиться в результате недостаточной компетенции.

А. Залкинд считал, что особо следует обратить внимание на группу партийцев, охарактеризованную им как «хищники». Эта группа «чрезвычайно опасна как той злобой, которую она своим карьеризмом вызывает внутри партийных масс, так и тем опорочивающим значением, которое она имеет для партии вовне». Вызывает беспокойство и группа тех партийцев, у которых, согласно А. Залкинду, вечное перенапряжение «опустошает постепенно их эмоциональную жизнь, выжимая из нее всю энергию для питания гигантских сверхмерных умственных усилий, не оставляя в итоге места для свободных гибких, творческих проявлений».

И хотя А. Залкинд полагал, что партия достаточно разумна, чтобы не бояться обнаружить свои «язвы и гнойники», тем не менее его размышления об «одичании партийцев» как самой страшной «болезни партии», о партийной группе «хищников», впоследствии переросшей в клан тех, кто на протяжении многих лет совершал должностные преступления, и о нетворческих работниках, способствовавших процветанию партийной бюрократии, - все это не могло не встретить негативного отношения со стороны властвующей элиты.

Не случайно исследования подобного рода были пресечены самым решительным образом. Не случайно и то, что психоанализ был разбит в пух и прах, ибо он действительно был потенциально опасным для политической культуры, взращивающей систему чудовищного подавления всякого инакомыслия независимо от того, находились ли его носители у подножия или на вершине государственной пирамиды власти.

В 20-е годы ученые могли, разумеется, взывать к разуму и совести исследователей, обративших свой взор на психоанализ и, пытавшихся разобраться в существе психоаналитического учения Фрейда. «Многие критики, - писал Я. Коган, - не дали себе даже труда проверить факты, на основании которых были созданы те или иные положения психоанализа. Те же из них, которые подходили без предвзятости к фактам и наблюдениям, опубликованным психоанализом, неизбежно склонялись в сторону положительной оценки его».

Можно было также сетовать на то, что, к сожалению, ряд медиков, психологов и педагогов не сумел по достоинству оценить заслуги Фрейда в сфере изучения человеческой психики. «Везде и всегда, - замечал И. Перепель, - гениальная личность опережает свое поколение. И жалкие современники плетутся в хвосте, падая под бременем непосильной для них мысли. Сколько же человечеству понадобится на то, чтобы понять и оценить гениальное творчество Фрейда и подняться на самый гребень вспененной им волны, не рискуя захлебнуться».

В конце 20-х и даже в начале 1930 года можно было еще позволить себе положительно отзываться о фрейдизме, а также о других зарубежных течениях, включая бихевиоризм и структурализм. «Поскольку эти течения современной психологической науки, в качестве исходных методологических положений, принимают положения диалектического материализма, постольку, - замечал Б. Фрингер, - они по отношению к общей задаче построения марксистской психологии... пока еще могут считаться попутчиками».

Однако с началом организации Сталиным широкой кампании по разоблачению скрытых врагов в науке все предшествующие призывы к разуму в научной оценке психоанализа оказались подавленными идеологическими и политическими соображениями. Теоретические дискуссии и ошибки по поводу психоаналитического учения Фрейда обернулись преследованием и гонением тех, кто так или иначе соприкасался с психоаналитическими идеями. Наиболее стойких, не признавших своих «ошибок» постигла тяжелая участь, как это случилось, в частности, с А. Варьяшем, оказавшимся в заключении. Публичное отречение от психоанализа, покаяние в политических грехах отнюдь не всегда способствовало сохранению жизни, которая могла оборваться в любую минуту, как это произошло с А. Залкиндом в 1936 году.

В условиях жесткого политического и идеологического прессинга, сопровождающегося репрессиями и физическим уничтожением инакомыслящих, психоанализ сошел со сцены отечественной науки. В 40-е годы о нем вообще не упоминалось. Во второй половине 50-х годов о нем снова заговорили, но в основном в плане непримиримой идеологической борьбы «с антинаучными и реакционными» психоаналитическими концепциями. Проведенное в октябре 1958 года в Москве по инициативе Президиума Академии медицинских наук СССР научное совещание по вопросам идеологической борьбы с современным фрейдизмом вновь продемонстрировало живучесть сталинских установок на политизацию и идеологизацию науки. И хотя именно в это время началось развенчание культа Сталина, тем не менее со ссылками на решения XX съезда КПСС на данном совещании в качестве исходной установки подчеркивалось, что мирное сосуществование противоположных систем не должно вести к ослаблению в идеологической борьбе и, следовательно, советские ученые должны развернуть более активное наступление на фрейдизм, который расценивался не иначе «как средство одурманивания масс в интересах империализма, как идейное оружие в борьбе против марксизма».

В настоящее время в результате процессов демократизации, способствующих духовному возрождению общества, происходит радикальное переосмысление предшествующей истории развития советской науки. Меняется отношение и к психоанализу. Вновь издаются и переиздаются работы Фрейда. На страницах научных изданий и периодической печати звучат трезвые оценки психоаналитических идей и концепций.

Есть основания полагать, что переосмысление идейного наследия Фрейда не будет более окрашиваться в уродливые политические и идеологические тона, как это имело место в конце 20-х - начале 30-х годов. Хочется думать, что суровые и болезненные уроки прошлого, связанные с репрессиями в науке и подавлением инакомыслия в обществе, не пройдут бесследно ни для современников, ни для того подрастающего поколения, которое в недалеком будущем робко или уверенной поступью войдет в храм научного знания и познания. И те, и другие могут почерпнуть много ценного и полезного из истории развития психоанализа в нашей стране, ибо обращение к историческому материалу не только способствует пониманию всех сложностей и противоречий предшествующего развития, но и заставляет задуматься над бессознательными процессами, драматически развертывающимися как на индивидуально-личностном уровне, так и в сфере формирования массового умонастроения, миропонимания и практического действия.

При публикации настоящей статьи на других интернет-сайтах гиперссылка на www..
Статья подготовлена специально для сайта www..М. Лейбин «Антология российского психоанализа» том 2, Овчаренко В. И., Лейбин В. М.; М. 1999 г.