Особенности композиции романа гете страдания юного вертера. Анализ романа «Страдания юного Вертера

Ему посчастливилось родиться не подданным мелкого деспота, а гражданином вольного имперского города Франкфурта-на-Майне, в котором семья его занимала высокое и почетное место. ервые стихотворные опыты Гёте относятся к восьмилетнему возрасту. Не слишком строгое домашнее обучение под наблюдением отца, а потом три года студенческой вольницы в Лейпцигском университете оставляли ему достаточно времени, чтобы удовлетворить тягу к чтению и испробовать все жанры и стили эпохи Просвещения, так что к 19 годам, когда тяжелая болезнь вынудила его прервать учебу, он уже овладел приемами версификации и драматургии и был автором довольно значительного числа произведений, большинство которых впоследствии уничтожил. Специально сохранен был стихотворный сборник Аннетте, и пасторальная комедия Капризы влюбленного. В Страсбурге, где в 1770-1771 Гёте завершил юридическое образование, и в последующие четыре года во Франкфурте он был лидером литературного бунта против принципов, установленных И. Х.Готшедом (1700-1766) и теоретиками Просвещения.

В Страсбурге Гёте встретился с И. Г.Гердером, ведущим критиком и идеологом движения "Бури и натиска", переполненным планами создания в Германии великой и оригинальной литературы. Восторженное отношение Гердера к Шекспиру, старинной англ поэзии и народной поэзии всех наций открыло новые горизонты перед молодым поэтом, чей талант только начал раскрываться. Гёте написал Гёца фон Берлихингена) и, используя шекспировские "уроки", начал работу над Эгмонтом (Egmont) и Фаустом (Faust); помогал Гердеру собирать немецкие народные песни и сочинил множество стихов в манере народной песни. Гёте разделял убежденность Гердера в том, что истинная поэзия должна идти от сердца и быть плодом собственного жизненного опыта поэта, а не переписывать давние образцы. Эта убежденность стала на всю жизнь его главным творческим принципом. В этот период пылкое счастье, каким его наполняла любовь к Фридерике Брион, дочери пастора, воплотилась в яркой образности и задушевной нежности таких стихов, как Свидание и разлука, Майская песнь и С разрисованной лентой; укоры же совести после расставания с нею нашли отражение в сценах покинутости и одиночества в Фаусте, Гёце, Клавиго и в ряде стихотворений. Сентиментальная страсть Вертера к Лотте и трагическая его дилемма: любовь к девушке, уже обрученной с другим, - часть собственного жизненного опыта Гёте.

Одиннадцать лет при веймарском дворе (1775-1786), где он был другом и советником молодого герцога Карла Августа, коренным образом изменили жизнь поэта. Гёте находился в самом центре придворного общества. . Но более всего пользы принесло ему продолжительное ежедневное общение с Шарлоттой фон Штайн. Эмоциональность и революционное иконоборчество периода "Бури и натиска" отошли в прошлое; теперь идеалами Гёте в жизни и искусстве становятся сдержанность и самоконтроль, уравновешенность, гармония и классическое совершенство формы. Вместо великих гениев его героями становятся вполне обычные люди. Свободные строфы его стихов спокойны и безмятежны по содержанию и ритмике, но мало-помалу форма становится жестче, в частности Гёте предпочитает октавы и элегические двустишия великой "тройки" - Катулла, Тибулла и Проперция.

Творчество Гете отразило важнейшие тенденции и противоречия эпохи. В итоговом философском сочинении - трагедии « » (1808-1832), насыщенной научной мыслью своего времени, Иоганн Гете воплотил поиски смысла жизни, находя его в деянии. Автор трудов «Опыт о метаморфозе растений» (1790), «Учение о цвете» (1810). Подобно Гете-художнику, Гете-натуралист охватывал природу и все живое (включая человека) как единое целое.

К современному герою обращается Гете и в самом знаменитом произведении этого периода - эпистолярном романе «Страдания юного Вертера» (1774). В основе этого романа, проникнутого глубоко личным, лирическим началом, лежит реальное биографическое переживание. Летом 1772 г. Гете проходил адвокатскую практику в канцелярии имперского суда в маленьком городке Вецларе, где он познакомился с секретарем Ганноверского посольства Кестнером и его невестой Шарлоттой Буфф. Уже после возвращения Гете во Франкфурт Кестнер сообщил ему о самоубийстве их общего знакомого, молодого чиновника Иерузалема, которое глубоко потрясло его. Причиной была несчастная любовь, неудовлетворенность своим общественным положением, чувство униженности и безысходности. Гете воспринял это событие как трагедию своего поколения.

Роман возник годом позже. Гете избрал эпистолярную форму, освященную авторитетами Ричардсона и Руссо. Она давала ему возможность сосредоточить внимание на внутреннем мире героя - единственного автора писем, показать его глазами окружающую жизнь, людей, их отношения. Постепенно эпистолярная форма перерастает в дневниковую. В конце романа письма героя обращены уже к самому себе - в этом отражается нарастающее чувство одиночества, ощущение замкнутого круга, которое завершается трагической развязкой.

В начале романа доминирует просветленное радостное чувство: покинув город с его условностями и фальшью человеческих отношений, Вертер наслаждается уединением в живописной сельской местности. Руссоистское преклонение перед природой сочетается здесь с пантеистическим гимном Вездесущему. Руссоизм Вертера проявляется и в сочувственном внимании к простым людям, к детям, которые доверчиво тянутся к нему. Движение сюжета отмечено внешне незначительными эпизодами: первая встреча с Лоттой, деревенский бал, прерванный грозой, одновременно вспыхнувшее у обоих воспоминание об оде Клопштока как первый симптом их духовной близости, совместные прогулки - все это обретает глубокий смысл благодаря внутреннему восприятию Вертера, эмоциональной натуры, целиком погруженной в мир чувств. Вертер не приемлет холодных доводов рассудка, и в этом он - прямая противоположность жениху Лотты Альберту, к которому он заставляет себя питать уважение как к достойному и порядочному человеку.

Вторая часть романа вводит социальную тему. Попытка Вертера реализовать свои способности, ум, образование на службе у посланника наталкивается на рутину и педантичную придирчивость его начальника. В довершение этого ему в унизительной форме дают почувствовать его бюргерское происхождение. Заключительные страницы романа, повествующие о последних часах Вертера, его смерти и похоронах, написаны от имени «издателя» писем и выдержаны в совершенно другой, объективной и сдержанной манере.

Гете показал духовную трагедию молодого бюргера, скованного в своих порывах и устремлениях косными, застывшими условиями окружающей жизни. Но, глубоко проникнув в душевный мир своего героя, Гете не отождествил себя с ним, он сумел взглянуть на него объективным взглядом большого художника. Много лет спустя он скажет: «Я написал «Вертера», чтобы не стать им». Он нашел для себя выход в творчестве, что оказалось недоступным для его героя.

Федеральное агентство по образованию

ГОУ ВПО «Самарский государственный университет»

Филологический факультет

Роль аллюзий на роман Иоганна Вольфганга Гёте «Страдания юного Вертера» в повести Ульриха Пленцдорфа «Новые страдания юного В.»

Курсовая работа

Выполнила студентка

2 курса 10201.10 группы

Еремеева Ольга Андреевна

______________________

Научный руководитель

(к.ф.н., доцент)

Сергеева Елена Николаевна

______________________

Работа защищена

«___»_______2008 г.

Оценка___________

Самара 2008

Введение……………………………………………………………………..……3

1.1. Традиция и интертекстуальность в литературе ХХ века…………….……5

1.2. Формы проявления категории интертекстуальности……………………...7

Глава 2. Произведения Гёте и Пленцдорфа в контексте эпохи.

2.1. Гёте «Страдания юного Вертера»…………………………………...10

2.2. Ульрих Пленцдорф «Новые страдания юного В.»………………...12

Глава 3. Сравнительный анализ текстов романа Гёте «Страдания юного Вертера» и повести Пленцдорфа «Новые страдания юного В.»

3.1. Композиционный уровень………………………………………….……..16

3.2. Главные герои произведений………………………………..……….……21

Заключение………………………………….………………….……………...…28

Список использованной литературы…………………………………….…..…29

Введение.

10 августа 2007 года скончался немецкий писатель и драматург Ульрих Пленцдорф. Он оставил свой след в литературе, кино и театре. К примеру, по его сценарию был снят один из самых знаменитых фильмов ГДР "Легенда о Пауле и Пауле", рассказавший об обычной жизни Восточного Берлина под музыку знаковой рок-группы Puhdys.

Но все же Ульрих Пленцдорф был классическим homo unius libri, "человеком одной книги". Причем эта книга оказалась и самым известным восточногерманским романом. "Новые страдания молодого В." появились в начале 1970-х и прославили молодого писателя по всей Германии. Спустя почти 200 лет после великого романа Гете он опять заставил страдать уже современного молодого человека, рабочего паренька по имени Эдгар Вибо.

Ульрих Пленцдорф реанимировал знаменитую сюжетную схему "Страданий юного Вертера", его герой тоже влюбился в недоступную "Шарлотту", тоже чувствовал себя лишним, тоже трагически погиб.

Этот роман имел немалый резонанс. Конечно, новый "вертеризм" был уже другого толка: молодые люди, как когда-то 200 лет назад, не сводили счеты с жизнью. Достаточно было, что читатели идентифицировали себя с мыслящим юношей Вибо. Современники Гете, подражая Вертеру, облачались в синие куртки и желтые брюки. Современники "молодого В." мечтали о настоящих джинсах: читатели Пленцдорфа подхватывали его афоризм "Джинсы не брюки, а жизненная позиция".

Целью настоящего исследования стало выяснение роли аллюзий в повести Пленцдорфа «Новые страдания юного В.» на роман Гёте «Страдания юного Вертера».

В процессе исследования были поставлены следующие задачи:

Ознакомиться с текстом обоих произведений

Проанализировать произведения с точки зрения интертекстуальности

Ознакомиться с критической литературой по проблеме

Сделать выводы согласно проблеме и цели исследования

Предметом настоящего исследования выступили роман Иоганна Вольфганга Гёте «Страдания юного Вертера» и повесть Ульриха Пленцдорфа «Новые страдания юного В.».

В начале исследования была выдвинута следующая гипотеза: ведущую роль в построении сюжета повести Ульриха Пленцдорфа «Новые страдания юного В.» играют литературные аллюзии на роман Иоганна Вольфганга Гёте «Страдания юного Вертера».

Актуальность данного исследования заключается в том, что вопросы сравнительного анализа текстов повести «Новые страдания юного В.» и романа «Страдания юного Вертера» недостаточно проработаны как в немецкоязычной, так и в русскоязычной критической литературе (в первую очередь, вопрос о проявлении интертекстуальности в повести Пленцдорфа, освещённый в данном исследовании).

Структура курсовой работы следующая: работа состоит из трёх глав. В первой части работы рассмотрены термины «интертекстуальность» и «традиция» и формы их реализации в художественном тексте. Вторая глава посвящена рассмотрению обоих произведений в контексте эпохи. В третьей части исследования мы обратились к сравнительному анализу текстов повести «Новые страдания юного В.» и романа «Страдания юного Вертера», а также к их композиционному построению и системе персонажей.

1.1. Традиция и интертекстуальность в литературе ХХ века.

По словам Е.А.Стеценко, любое произведение искусства, любое художественное течение являются «одновременно и феноменом породившей их реальности, и частью всеобщего культурного континуума, результатом накопленного человечеством опыта. Поэтому они характеризуются не только принадлежностью к современному этапу цивилизации и присущим им индивидуальным своеобразием, но и соотнесенностью с предшествующими эпохами» . На каждом новом этапе эстетического развития существуют свои нормы, свои точки отсчета, свои пристрастия и стереотипы.

В истории культуры исследователи условно выделяют четыре эпохи, характеризующиеся относительно плавной и последовательной сменой традиций. Но на их границах происходила резкая смена идеологической и эстетической системы. Это античность, Средневековье, Новое время и XX век.

Проблема традиции в XX в. особенно актуальна, так как «это столетие одновременно явилось и заключительным этапом Нового времени, и переходной эпохой, и началом еще не оформившейся новой стадии в истории мировой культуры» . Переломность эпохи вызвала ощущение новизны мира, наступления нового этапа цивилизации, необходимости начать историю как бы с нуля. Появились новые представления о каноне и свободе творчества, поскольку повысилось внимание к личности, ее социальной роли, частное получило приоритет перед общим, нормативная этика вытеснялась индивидуальной, делалась попытка убрать все, что ограничивает возможности реализации человеческого творческого потенциала.

На отношение к традиции повлияла и одна из ведущих идей столетия - о взаимосвязи и взаимозависимости всего сущего. Ю.Н.Тынянов писал: «Произведение, вырванное из контекста данной литературной системы и перенесенное в другую, окрашивается иначе, обрастает другими признаками, входит в другой жанр, теряет свой жанр, иными словами, функция его перемещается» . При этом Тынянов рассматривает литературную преемственность как борь6y, постоянное отталкивание от предшествующего, «разрушение старого целого и новую стройку старых элементов» . Т.о., чтобы адекватно изобразить реальный мир, человеческую историю и психологию, необходимо не порывать с традициями, а переосмыслить и преобразовать их.

В 60-х годах в исследованиях стал появляться термин "интертекстуальность", которым фактически подменяется понятие традиции . Интертекстуальность понимается при этом, согласно Ю.Лотману, как проблема "текста в тексте" . Интертекстуальность не подразумевает ни преемственности, ни влияния, ни канона, ни целенаправленного выбора, ни объективной логики развития культуры, ни цикличности. Однако такое представление является «лишь идеальным, поскольку в подавляющем большинстве произведений различные тек­сты не нейтральны по отношению друг к другу, а активно взаимодействуют, будучи маркированными в историческом, временном, нацио­нальном, культурном, стилевом и прочих планах» .

И.В. Арнольд считает, что интертекстуальность всегда сравнивает и обычно противопоставляет две точки зрения, общую и индивидуальную (социолект и идиолект), включает элементы пародии, создает конфликт двух интерпретаций. А феноменом интерпретации текста, как знаковой системы, занимается герменевтика - "наука не о формальной, а о духовной интерпретации текста" .

Герменевтика уже с античной эпохи занимается проблемами интерпретации, понимания и объяснения различных исторических и религиозных текстов, юридических документов, произведений литературы и искусства. Она выработала множество специальных правил, методов истолкования текстов .

Итак, одной из ведущих категорий герменевтики как науки толкования текстов является категория интертекстуальности [термин Ю.Кристевой]. Интертекстуальность - многослойный феномен. Она может развиваться, с одной стороны, согласно литературным традициям, специфике жанров, с другой стороны, на основе связи ситуации и смысла.

Согласно Лотману, текст может относиться к другому тексту, как реальность к условности. «Игра на противопоставление "реального/условного" свойственна любой ситуации "текст в тексте". Простейшим случаем является включение в текст участка, закодированного тем же самым, но удвоенным кодом, что и все остальное пространство произведения. Это будет картина в картине, театр в театре, фильм в фильме или роман в романе » [ 6,c.432 ].

Все писавшие об интертекстуальности отмечали, что она помещает тексты в новые культурные и литературные контексты и заставляет их взаимодействовать, выявляя их скрытые, потенциальные свойства. Тем самым можно утверждать, что интертекстуальность тесно связана с понятием традиции и с ее концепцией как в пределах индивидуального творчества, так и в масштабе целой культурной эпохи .

1.2 Формы проявления категории интертекстуальности.

«Страдания юного Вертера» — роман, определивший целое направление в литературе – сентиментализм. Многие творцы, вдохновленные его успехом, тоже начали отворачиваться от строгих догматов классицизма и сухого рационализма эпохи Просвещения. Их внимание заострилось на переживаниях слабых и отвергнутых людей, а не героев вроде Робинзона Крузо. Сам Гете чувствами читателей не злоупотреблял и пошел дальше своего открытия, исчерпав тему одним лишь произведением, которое прославилось на весь мир.

Писатель позволил себе отразить в литературе личные переживания. История создания романа «Страдания юного Вертера» уводит нас в автобиографические мотивы. Во время прохождения адвокатской практики в канцелярии имперского суда Вецлара Гете познакомился с Шарлоттой Буфф, ставшей прототипом Лотты С. в произведении. Автор создает противоречивого Вертера, чтобы избавиться от мучений, навеянных платонической любовью к Шарлотте. Самоубийство главного героя книги так же объяснимо смертью друга Гете Карла Вильгельма Иерузалема, который страдал от страсти к замужней женщине. Интересно, что сам Гете избавился от суицидальных мыслей, дав противоположную судьбу своему персонажу, тем самым, излечив себя творчеством.

Я написал Вертера, чтобы не стать Вертером

Первое издание романа вышло в 1774 году, и Гете становится кумиром читающей молодежи. Произведение приносит автору литературный успех, и он становится известным по всей Европе. Однако скандальная слава вскоре послужила причиной для запрета на распространение книги, которая провоцировала массу людей на самоубийства. Писатель и сам не подозревал, что его творение вдохновит читателей на столь отчаянный поступок, но факт остается фактом –суициды участились после выхода романа в свет. Несчастные влюбленные подражали даже способу, которым персонаж расправился с собой, что позволило американскому социологу Дэвиду Филлипсому назвать это явление «эффектом Вертера». До романа Гете литературные герои также сводили счеты с жизнью, но читатели не стремились им подражать. Причиной обратной реакции стала психология самоубийства в книге. В романе присутствует оправдание этого акта, которое объясняется тем, что таким образом молодой человек избавится от невыносимых мук. Для того чтобы приостановить волну насилия, автору пришлось написать предисловие, в котором он пытается убедить публику, что герой не прав и его поступок вовсе не выход из трудного положения.

О чем книга?

Сюжет романа Гете до неприличия прост, но этой книгой зачитывалась вся Европа. Главный герой Вертер страдает от любви к замужней Шарлотте С., и, понимая всю безнадежность своих чувств, он считает необходимым избавиться от мучений, выстрелив в самого себя. Читатели плакали над судьбой несчастного юноши, сочувствуя персонажу как самому себе. Несчастная любовь – не единственное, что приносило ему тяжелые душевные переживания. Он также страдает и от разлада с обществом, которое еще и напоминает ему о бюргерском происхождении. Но именно крах любви подталкивает его к самоубийству.

Главные герои и их характеристика

1. Вертер – хороший рисовальщик, поэт, он наделен большими знаниями. Любовь для него – торжество жизни. Поначалу встречи с Шарлоттой приносят ему счастье на некоторое время, но, поняв безнадежность своих чувств, он по-другому воспринимает окружающий мир и впадает в меланхолию. Герой любит природу, красоту и гармонию в ней, чего так не хватает утратившему естественность современному обществу. Иногда у него просыпаются надежды, но со временем мысли о самоубийстве все больше овладевают им. В последней встрече с Лоттой Вертер убеждает самого себя, что на небесах они будут вместе.
2. Не менее интересен образ Шарлотты С. в произведении. Знающая о чувствах Вертера, она искренне сочувствует ему, советует найти любовь и путешествовать. Она сдержана и спокойна, это наводит читателя на мысль, о том, что рассудительный Альберт, ее муж, подходит ей больше. Лотта небезразлична к Вертеру, однако она выбирает долг. Женский образ на то и женский, что слишком противоречив – можно почувствовать некое притворство со стороны героини и ее затаенное желание сохранить поклонника для себя.

Жанр и направление

Эпистолярный жанр (роман в письмах) – отличный способ продемонстрировать читателю внутренний мир главного героя. Таким образом, мы можем прочувствовать всю боль Вертера, буквально взглянуть на мир его глазами. Неслучайно роман относится к направлению сентиментализма. Зародившийся в XVIII веке сентиментализм, как эпоха, просуществовал недолго, однако успел сыграть значительную роль в истории и искусстве. Возможность свободно выразить свои чувства и есть главное достоинство направления. Немаловажную роль играет и природа, отражающая состояние персонажей.

Проблематика

• Тема неразделенной любви довольно актуальна и в наше время, хотя сейчас, конечно, трудно представить, что, читая «Страдания юного Вертера», мы будем плакать над этой книгой, как это делали современники Гете. Герой будто состоит из слез, сейчас даже хочется выжать его, как тряпку, дать ему пощечину и сказать: «Ты же мужчина! Соберись!», — но в эпоху сентиментализма читатели разделяли его горе и мучились вместе с ним. Проблема несчастной любви, безусловно, встает в произведении на первый план, и Вертер доказывает это, не скрывая своих эмоций.
• Проблема выбора между долгом и чувством так же имеет место быть в романе, ведь ошибочно будет утверждать, что Лотта не рассматривает Вертера как мужчину. Она испытывает к нему нежные чувства, хотела бы считать его братом, но предпочитает верность Альберту. Совсем неудивительно, что смерть друга Лотта и сам Альберт переживают тяжело.
• Автор поднимает также проблему одиночества. В романе природа идеализируется в сравнении с цивилизацией, поэтому Вертеру одиноко в фальшивом, нелепом и ничтожном обществе, которому не сравниться с естеством окружающего мира. Конечно, может герой выдвигает слишком завышенные требования к реальности, но сословные предрассудки в ней уж слишком сильны, поэтому человеку низкого происхождения приходится нелегко.

Смысл романа

Изложив свои переживания на бумаге, Гете спас себя от самоубийства, хотя признавался, что боялся перечитывать собственное произведение, чтобы вновь не впасть в ту жуткую хандру. Поэтому идея романа «Страдания юного Вертера», прежде всего, важна для самого писателя. Для читателя, безусловно, важным будет уяснить, что выход Вертера – не выход, и следовать примеру главного героя не нужно. Однако все равно нам найдется, чему поучиться у сентиментального персонажа – искренности. Он верен своим чувствам и чист в любви.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Написан в 1774 г. В основе – биографическое переживание. В Вецларе Г. познакомился с неким г-ном Кестнером и его невестой Шарлоттой Буфф. В эту Шарлотту был влюблен еще какой-то товарищ чиновник, который потом покончил с собой. Причина – несчастная любовь, неудовлетворенность своим общественным положением, чувство униженности и безысходности. Г. воспринял это событие как трагедию своего поколения.

Г. избрал эпистолярную форму, которая дала возможность сосредоточить внимание на внутреннем мире героя – единственного автора писем, показать его глазами окружающую жизнь, людей, их отношения. Постепенно эпистолярная форма перерастает в дневниковую. В конце романа письма героя обращены уже к самому себе – в этом отражается нарастающее чувство одиночества, ощущение замкнутого круга, которое завершается трагической развязкой – самоубийством.

Вертер -- человек чувства, у него есть своя религия, и в этом он подобен самому Гете, который с юных лет воплощал свое мироощущение в созданных его воображением мифах. Вертер верит в Бога, но это совсем не тот бог, которому молятся в церквах. Его бог - это незримая, но постоянно ощущаемая им душа мира. Верование Вертера близко к гетевскому пантеизму, но не полностью сливается с ним, да и не может слиться, ибо Гете не только чувствовал этот мир, но и стремился познать его. Вертер - наиболее полное воплощение того времени, которое получило название эпохи чувствительности.

Все связано для него с сердцем, чувствами, субъективными ощущениями, которые стремятся взорвать все преграды. В полном соответствии со своими душевными состояниями он воспринимает поэзию и природу: глядя на деревенскую идиллию, Вертер читает и цитирует Гомера, в момент душевного волнения - Клопштока, в состоянии безвыходного отчаяния - Оссиана.

Средствами своего искусства Гете сделал так, что история любви и мук Вертера сливается с жизнью всей природы. Хотя по датам писем видно, что от встречи с Лоттой (Шарлотта С. – девушка, в которую В. был влюблен) до смерти героя проходят два года, Гете сжал время действия: встреча с Лоттой происходит весной, самое счастливое время любви Вертера - лето, самое мучительное для него начинается осенью, последнее предсмертное письмо Лотте он написал 21 декабря. Так в судьбе Вертера отражается расцвет и умирание, происходящие в природе, подобно тому, как это было у мифических героев.

Вертер всей душой ощущает природу, это наполняет его блаженством, для него это чувство - соприкосновение с божественным началом. Но пейзажи в романе постоянно "намекают" на то, что судьба Вертера выходит за рамки обычной истории неудачной любви. Она проникнута символичностью, и широкий вселенский фон его личной драмы придает ей поистине трагический характер.

На наших глазах развивается сложный процесс душевной жизни героя. Первоначальная радость и жизнелюбие постепенно сменяются пессимизм. И приводит это все к фразам типам: "мне не под силу это", "А я не вижу ничего, кроме всепожирающего и все перемалывающего чудовища."

Так Вертер становится первым провозвестником мировой скорби в Европе задолго до того, как ею проникнется значительная часть романтической литературы.

Почему он погиб? Несчастная любовь здесь не главная (или далеко не единственная) причина. С самого начала Вертер страдал от того, "какими тесными пределами ограничены творческие и познавательные силы человечества"(22 мая) и от того, что сознание этих ограничений не позволяет ему вести деятельную, активную жизнь - он не видит смысла в ней. Так он уступает желанию уйти от этой жизни и погрузиться в себя: "Я ухожу в себя и открываю целый мир!" Но сразу же следует оговорка: "Но тоже скорее в предчувствиях и смутных вожделениях, чем в живых, полнокровных образах" (22 мая).

Причина мук и глубокой неудовлетворенности Вертера жизнью не только в несчастной любви. Пытаясь излечиться от нее, он решает попробовать силы на государственном поприще, но, как бюргеру, ему могут предоставить только скромный пост, никак не соответствующий его способностям.

Скорбь Вертера вызвана не только неудачной любовью, но и тем, что как в личной жизни, так и в жизни общественной пути для него оказались закрытыми. Драма Вертера оказывается социальной. Такова была судьба целого поколения интеллигентных молодых людей из бюргерской среды, не находивших применения своим способностям и знаниям, вынужденным влачить жалкое существование гувернеров, домашних учителей, сельских пасторов, мелких чиновников.

Во втором издании романа, текст которого обычно печатают, "издатель" после письма Вертера от 14 декабря ограничивается кратким заключением: "Решение покинуть мир все сильнее укреплялось в душе Вертера в ту пору, чему способствовали и разные обстоятельства." В первом издании об этом говорилось ясно и четко: "Обиду, нанесенную ему во время пребывания его в посольстве, он не мог забыть. Он вспоминал ее редко, но когда происходило нечто напоминавшее о ней хотя бы отдаленным образом, то можно было почувствовать, что его честь оставалась по-прежнему задетой и что это происшествие возбудило в нем отвращение ко всяким делам и политической деятельности. Тогда он полностью предавался той удивительной чувствительности и задумчивости, которую мы знаем по его письмам; им овладевало бесконечное страдание, которое убивало в нем последние остатки способности к действию. Так как в его отношениях с прекрасным и любимым существом, чей покой он нарушил, ничего не могло измениться и он бесплодно расточал силы, для применения которых не было ни цели, ни охоты,- это толкнуло его в конце концов на ужасный поступок".

Вертер терпит крушения не только из-за ограниченности человеческих возможностей вообще или из-за своей обостренной субъективности; из-за этого - в том числе. Вертер терпит крушение не только из-за общественных условий, в которых он должен жить и жить не может, из-за них в том числе. Никто не станет отрицать того, что Вертер был глубоко оскорблен, когда ему пришлось покинуть аристократическое общество из-за своего бюргерского происхождения. Правда, он оскорблен скорее в человеческом, чем в бюргерском достоинстве. Именно человек Вертер не ждал такой низости от изысканных аристократов. Однако Вертер не возмущается неравенством людей в обществе: "Я отлично знаю, что мы не равны и не можем быть равными,"- написал он еще 15 мая 1771 года.

Центральный конфликт романа воплощен в противоположности Вертера и его счастливого соперника. Их характеры и понятия о жизни совершенно различны. Вертер не может не признать: "Альберт вполне заслуживает уважения. Его сдержанность резко отличается от моего беспокойного нрава, который я не умею скрывать. Он способен чувствовать и понимать, какое сокровище Лота. По-видимому, он не склонен к мрачным настроениям..." (30 июля). Уже в приведенных словах Вертера отмечено кардинальное различие темпераментов. Но она расходятся также и во взглядах на жизнь и смерть. В одном из писем (12 августа) подробно рассказано о беседе, которая произошла между двумя друзьями, когда Вертер, прося одолжить ему пистолеты, шутя приставил один из них к виску. Альберт предостерег его, что это делать опасно. "Само собой понятно, что из каждого правила есть исключения. Но он до того добросовестен, что, высказав какое-нибудь, на его взгляд, опрометчивое, непроверенное общее суждение, тут же засыплет тебя оговорками, сомнениями, возражениями, пока от сути дела ничего не останется" (12 августа). Однако в споре о самоубийстве, возникшем между ними, Альберт придерживается твердой точки зрения, что самоубийство - безумие. Вертер возражает: "Для всего у вас готовы определения: то безумно, то умно, это хорошо, то плохо!.. Разве вы вникли во внутренние причины данного поступка? Можете ли вы с точностью проследить ход событий, которые привели, должны были привести к нему? Если бы вы взяли на себя этот труд, ваши суждения не были бы так опрометчивы" (там же).

Поразительно, насколько мастерски Гете подготавливает финал романа, ставя проблему самоубийства задолго до того, как герой приходит к мысли уйти из жизни. Вместе с тем сколько здесь скрытой иронии по отношению к критикам и читателям, которые не заметят того, что сделало неизбежным выстрел Вертера. Альберт твердо убежден, что некоторые поступки всегда безнравственны, из каких бы побуждений они ни были совершены. Его нравственные понятия несколько догматичны, хотя при всем том он несомненно хороший человек.

Психический процесс, доводящий до самоубийства, с большой глубиной охарактеризован самим Вертером: "Человек может сносить радость, горе, боль лишь до известной степени, а когда эта степень превышена, он гибнет... Посмотри на человека с его замкнутым внутренним миром: как действуют на него впечатления, какие навязчивые мысли пускают в нем корни, пока все растущая страсть не лишит его всякого самообладания и не доведет до погибели" (12 августа). Вертер совершенно точно предвосхищает свою судьбу, еще не зная, что с ним будет.

Спор, однако, обнаруживает не только расхождение во взглядах на самоубийство. Речь идет о критериях нравственной оценки поведения человека. Альберт хорошо знает, что хорошо и что плохо. Вертер отвергает такую мораль. Поведение человека определяется, по его мнению, природой: "Человек всегда останется человеком, и та крупица разума, которой он, быть может, владеет, почти или вовсе не имеет значения, когда свирепствует страсть и ему становится тесно в рамках человеческой природы". Более того, как утверждает Вертер, "мы имеем право по совести судить лишь о том, что прочувствовали сами".

Есть в романе еще один персонаж, который никак нельзя обойти вниманием. Это - "издатель" писем Вертера. Важно его отношение к Вертеру. Он сохраняет строгую объективность рассказчика, сообщающего только факты. Но иногда, передавая речи Вертера, он воспроизводит тональность, присущую поэтической натуре героя. Речь "издателя" становится особенно важной в конце повествования, когда излагаются события, предшествующие смерти героя. От "издателя" мы узнаем и о похоронах Вертера.

Юный Вертер - первый герой Гете, у которого две души. Цельность его натуры только кажущаяся. С самого начала в нем ощущается и способность радоваться жизни, и глубоко коренящаяся меланхолия. В одном из первых писем Вертер пишет другу: "Недаром ты не встречал ничего переменчивей, непостоянней моего сердца... Тебе столько раз приходилось терпеть переходы моего настроения от уныния к необузданным мечтаниям, от нежной грусти к пагубной пылкости!" (13 мая). Наблюдая себя, он делает открытие, снова обнаруживающее присущую ему двойственность: "...как сильна в человеке жажда бродяжничать, делать новые открытия, как его манят просторы, но наряду с этим в нас живет внутренняя тяга к добровольному ограничению, к тому, чтобы катиться по привычной колее, не оглядываясь по сторонам". Натуре Вертера присущи крайности, и он признается Альберту, что ему гораздо приятнее выходить за рамки общепринятого, чем подчиняться рутине повседневности: "Ах, вы разумники! Страсть! Опьянение! Помешательство! А вы, благонравные люди, стоите невозмутимо и безучастно в сторонке и хулите пьяниц, презираете безумцев и проходите мимо, подобно священнику, и, подобно фарисею, благодарите господа, что он не создал вас подобными одному из них. Я не раз бывал пьян, в страстях своих всегда доходил до грани безумия и не раскаиваюся ни в том, ни в другом" (12 августа).

Трагедия Вертера еще и в том, что кипящим в нем силам не оказывается применения. Под влиянием неблагоприятных условий сознание его становится все более болезненным. Вертер часто сравнивает себя с людьми, вполне уживающимися с тем строем жизни, который господствует. Таков и Альберт. Но Вертер так жить не может. Несчастливая любовь усугубляет его склонность к крайностям, резкие переходы их одного душевного состояния в противоположное, изменяет его восприятие окружающего. Было время, когда он "чувствовал себя словно божеством" посреди буйного изобилия природы, теперь же даже старания воскресить те невыразимые чувства, которые раньше возвышали его душу, оказывается болезненным и заставляет вдвойне ощутить весь ужас положения.

Письма Вертера с течением времени все больше выдают нарушения его душевного равновесия:. Признания Вертера подкрепляет и свидетельство "издателя": "Тоска и досада все глубже укоренялись в душе Вертера и, переплетаясь между собой, мало-помалу завладели всем его существом. Душевное равновесие его было окончательно нарушено. Лихорадочное возбуждение потрясало весь его организм и оказывало на него губительное действие, доводя до полного изнеможения, с которым он боролся еще отчаяннее, чем со всеми прочими напастями. Сердечная тревога подтачивала все прочие духовные силы его: живость, остроту ума; он стал несносен в обществе, несчастье делало его тем несправедливее, чем несчастнее он был."

Самоубийство Вертера явилось естественным концом всего пережитого им, оно было обусловлено особенностями его натуры, в которой личная драма и угнетенное общественное положение дали перевес болезненному началу. В конце романа одной выразительной деталью еще раз подчеркнуто, что трагедия Вертера имела не только психологические, но и социальные корни: "Гроб несли мастеровые. Никто из духовенства не сопровождал его."

В эту предреволюционную эпоху личные чувства и настроения в смутной форме отражали глубокое недовольство существующим строем. Любовные страдания Вертера имели не меньшее общественное значение, чем его насмешливые и гневные описания аристократического общества. Даже жажда смерти и самоубийство звучали вызовом обществу, в котором думающему и чувствующему человеку нечем было жить.

С первых же страниц романа читатель оказывает­ся вовлеченным во внутренний мир героя, проникает­ся глубочайшей симпатией к нему и становится пове­ренным его переживаний. Письма Вертера другу вос­принимаются так, как если бы они были написаны нам, каждому из нас.

«Страдания юного Вертера» - самое интимное про­изведение Гете. Мы, конечно, понимаем, что герой - вымышленное лицо, но за ним видится сам Гете; нам ясно, что надо самому пережить подобное, иначе автор не мог бы с таким чувством выразить происходящее в душе героя.

Невольно отождествляя Гете с Вертером, едва ли не каждый читатель ощущает, что переживания героя свойственны и нам. Другие герои Гете интересны, вы­зывают восхищение, но на них мы всегда смотрим более или менее со стороны. Вертер входит в наши души как часть нас самих.

Уже краткое предуведомление «издателя» писем призывает читателя проникнуться уважением к уму и сердцу героя и пролить слезы над его участью, а за­тем сразу следуют письма героя, чарующие своим задушевным тоном. Автор этих писем без оглядки, полностью раскрывает свое сердце. Шаг за шагом рас­сказывает он, как прибыл в маленький городок; мы узнаем о смятении, владеющем его душой после какой-то сложной любовной истории, когда он бежал от двух девушек, увлеченных им, слышим о его жажде одиночества; вместе с ним любуемся окружающей природой, затем наступает роковой момент в его судь­бе - он встречается с дочерью местного чиновника Лоттой и влюбляется в нее.

В немногих штрихах Вертер передает облик пре­лестной девушки и, главное, с такой выразительностью говорит о своем чувстве к ней, что строки книги пробуждают в каждом читающем воспоминание о его собственной самой большой любви в моло­дости.

Вертеру не суждено обрести взаимность. Лотта помолвлена, ее жених Альберт достойный молодой человек. Правда, он иного склада, чем Вертер, лишен его тонкой чувствительности, не столь мечтателен, но зато практичен и обеими ногами крепко стоит на земле.

Поняв безнадежность своей страсти, Вертер поки­дает город, становится чиновником при дипломатиче­ской миссии маленького государства, но не находит утешения в службе, которая связана для него не толь­ко с бессмысленной работой, но и с унизительным положением, ибо он, как бюргер, человек низшего со­словия, чужой в аристократической среде, хотя умом и талантами превосходит тех, кто выше его по соци­альному положению.

Решив вернуться в городок, он находит Лотту уже замужем за Альбертом. Страсть его от этого не гас­нет, а еще более возрастает, становится болезненной. Продолжая встречаться с любимой, которая располо­жена к нему дружески, Вертер однажды в порыве чувства заключает ее в объятия; хотя она горячо от­вечает на его поцелуй, рассудок заставляет ее опо­мниться, и она запрещает ему видеться с нею. В отчая­нии Вертер кончает самоубийством, стреляясь из пи­столета, одолженного им у Альберта.

Если на протяжении большей части рассказа чи­татель узнает о происходящем из писем Вертер а, то к концу повествование ведется от имени неназванно­го «издателя» писем, героя. Здесь изложение стано­вится более сухим, но временами даже «издатель» не в состоянии удержаться от эмоциональных выраже­ний, когда речь заходит о чувствах, волновавших Вер-тера.

В автобиографии Гете подал повод думать, будто «Страдания юного Вертера» были написаны им под непосредственным впечатлением его неудачной любви к Шарлотте Буфф, с которой он познакомился вскоре после приезда в Вецлар в 1772 году. Любовь к Лотте длилась всего около четырех месяцев, с июня по сен­тябрь этого года. По его собственному признанию, он не скрывал свою страсть, но поведение Шарлотты и ее жениха убедило его, что «с этим приключением надо покончить», и он «решил уехать по доброй воле», прежде чем его прогонят «невыносимые обстоятельст­ва» (3, 468).

Гете рассказал в мемуарах, что одно время он но­сился с мыслью о самоубийстве, но потом «отбросил свою дурацкую ипохондрию и решил - надо жить. Чтобы с достаточной бодростью осуществить это на­мерение, мне, однако, нужно было справиться с некоей поэтической задачей: высказать все свои чувства, мысли и мечтания касательно упомянутого отнюдь не маловажного предмета (то есть самоубийства. - А. А.). Для этой цели я собрал воедино все элементы, уже несколько лет не дававшие мне покоя, и постарался с полной ясностью представить себе случаи, более других меня угнетавшие и тревожившие; но все они упорно не отливались в форму: мне недоставало со­бытия - фабулы, в которой я мог бы их воплотить. Внезапно я услышал о смерти Иерузалема, и сра­зу за первой вестью пришло точнейшее и подробней­шее описание рокового события. В это же самое мгно­вение созрел план «Вертера»; составные части целого устремились со всех сторон, чтобы слиться в плотную массу... Удержать редкостную добычу, отчетливо уви­деть перед собой произведение со столь значительным и многообразным содержанием, разработать его во всех частях мне было тем важнее, что я опять попал в весьма досадное и еще более безнадежное, чем в Вецларе, положение» (3, 494).

Это признание раскрывает, как складывался замысел «Страданий юного Вертера». Все в романе осно­вано на подлинных фактах, на личных переживаниях Гете, на истории Иерузалема, на наблюдениях над окружающими. «Многообразие», о котором говорит Гете, имеет в виду не внешние события - их совсем немного в романе,- а чувства, настроения, интересы - словом, духовный мир героя, изображение которого составляет главное содержание «Страданий юного Вер­тера».

В рассказе Гете дело выглядит так, будто неудачная любовь к Шарлотте, любовь к еще одной женщине и самоубийство Иерузалема следовали непосредст­венно друг за другом. Между тем все обстояло не­сколько иначе.

Гете расстался с Шарлоттой и ее мужем, Кестнером в сентябре 1772 года. Той же осенью он позна­комился с семьей писательницы Софи Ларош и воспы­лал нежными чувствами к ее семнадцатилетней дочери Максимилиане (близкие называли ее Максе). 30 ок­тября покончил самоубийством Иерузалем. В январе 1774 года Максе была выдана за купца Брентано. Брак оказался несчастливым. Гете часто бывал в ее доме, мужу это весьма не понравилось, и он изгнал поклон­ника своей жены.

Твердо установлено, что Гете принялся за созда­ние романа в феврале 1774 года и через четыре недели завершил его. Таким образом, прошло года полтора после смерти Иерузалема, прежде чем Гете начал пи­сать свое произведение, а история с Максимилианой произошла как раз в начале 1774 года; тогда и был создан роман.

Вопроса о хронологии событий не стоило бы ка­саться ради того, чтобы исправить неточность в рас­сказе Гете. Важнее другое. Несмотря на кажущееся прямое соответствие между Гете и его героем, на са­мом деле «Страдания юного Вертера» - отнюдь не автобиографический рассказ и не исповедь, хотя ро­ман нередко производит именно такое впечатление.

Как подлинный художник, Гете профильтровал свой жизненный опыт, соединил две любовные исто­рии в одну, наделил героя некоторыми своими чертами и переживаниями, но внес в его характер и черты несвойственные себе, взяв их у Иерузалема.

Внешняя канва событий близка к тому, как разви­вались отношения между Шарлоттой Буфф и Гете, но не случайно и она, и Кестнер были обижены и раздражены, когда прочитали «Страдания юного Вер­тера»: им показалось, что Гете исказил отношения между ними тремя; эти люди, подобно многим чи­тателям, видели в романе просто изложение того, что было в действительности. Гете с трудом успокоил их обещанием исправить «неточности» во втором издании. Но он не скоро принялся за эту работу. Лишь в 1787 году, тринадцать лет спустя и через двенадцать лет после того, как он поселился в Веймаре, Гете кое-что изменил в романе, но, конечно, не столько ради друзей, сколько из-за того, что многое изменилось в нем самом и он захотел произвести изменения в сти­ле, композиции и характеристиках персонажей. Из языка романа исчезла намеренная неправильность ре­чи, характерная для стиля «бури и натиска»; была смягчена характеристика Альберта; введена история работника, совершившего убийство из ревности. Но, пожалуй, главное состояло в том, что рядом штрихов Гете сделал повествование более объективным, тогда как в первом варианте почти все было показано так, как оно виделось Вертеру.

Второй вариант стал каноническим, так как Гете включил его в собрание своих сочинений. С тех пор читатели знакомятся с первым романом Гете не со­всем в том виде, в каком он буквально потряс совре­менников. Но изменения не были столь радикальными, чтобы лишить роман той страсти, непосредственности, того ощущения молодости, которые пронизывают этот самый лиричный из романов Гете. Мы рассматриваем роман в том виде, в каком Гете его оставил на суд поколений в годы зрелости.

Сила любви, поднимающейся на самую вершину страсти, нежная, ранимая душа, восхищение природой, тонкое чувство красоты - эти черты Вертера являются общечеловеческими, и они сделали его одним из лю­бимейших героев мировой литературы. Но не только они.

Близок Вертер многим людям и своими страдания­ми, своей неудовлетворенностью. Особенно людям молодым, ибо они, подобно ему, крайне остро и тяжело переживают неудачи и мучаются, когда жизнь не оправдывает их ожиданий.

Если этим Вертер подобен многим, то в другом он герой того склада, какой был особенно близок самому Гете. Хотя Вертер во многом похож на интеллигент­ных молодых бюргеров 1770-х годов, вместе с тем он наделен качеством совершенно гетевским. У Вертера мирообъемлющая душа. Он глубоко ощущает свою связь со вселенной. Ему равно близки небеса с их могучими стихиями, и муравей, ползущий в траве, и даже камень, валяющийся на дороге. Таково кореня­щееся в самых глубинах души его мироощущение. Всеми фибрами, кончиками нервов ощущает Вертер мировую жизнь.

Он человек чувства, у него есть своя религия, и в этом он подобен самому Гете, который с юных лет воплощал свое меняющееся мироощущение в создан­ных его воображением мифах. Вертер верит в бога, но это совсем не тот бог, которому молятся в церквах. Его бог - это незримая, но постоянно ощущаемая им душа мира. Верование Вертера близко к гетевскому пантеизму, но не полностью сливается с ним и не мо­жет слиться, ибо Гете не только чувствовал мир, но и стремился познать его. Вертер - это наиболее пол­ное воплощение того времени, которое получило на­звание эпохи чувствительности.

Средствами своего искусства Гете сделал так, что история любви и мук Вертера сливается с жизнью всей природы. Хотя по датам писем Вертера видно, что от встречи с Лоттой до смерти проходит два года, Гете сжал время действия, и сделал это так: встреча с Лот­той происходит весной, самое счастливое время люб­ви Вертера - лето; самое мучительное для него начи­нается осенью, последнее предсмертное письмо он на­писал Лотте 21 декабря. Так, подобно мифическим героям первобытных времен, в судьбе Вертера отра­жаются расцвет и умирание, происходящие в природе.

Пейзажи в романе постоянно намекают на то, что судьба Вертера выходит за рамки обычной истории неудачной любви. Она проникнута символичностью, и широкий вселенский фон его личной драмы придает ей поистине трагический характер.

На наших глазах развивается сложный процесс душевной жизни героя. Сколько радости, жизнелюбия, наслаждения красотой и совершенством мироздания звучит в удивительном по своему лиризму письме от 10 мая, в котором Вертер описывает, как он, лежа в высокой траве, наблюдает тысячи всевозможных былинок, червяков и мошек; в этот миг он чувствует «близость всемогущего, создавшего нас по своему по­добию, веяние вселюбящего, судившего нам парить в вечном блаженстве...» (6, 10).

Но вот Вертер начинает сознавать безнадежность своей любви к Лотте, и меняется его мироощущение. 18 августа он пишет: «Могучая и горячая любовь моя к живой природе, наполнявшая меня таким блажен­ством, превращая для меня в рай весь окружающий мир, теперь стала моим мучением... зрелище бесконеч­ной жизни превратилось для меня в бездну вечно от­верстой могилы» (6, 43, 44).

Предвестием катастрофы полна одна из декабрь­ских ночей, когда из-за оттепели река вышла из бе­регов и затопила ту самую долину, которую Вертер так вдохновенно описал в письме 10 мая: «Страшно смотреть сверху с утеса, как бурлят при лунном свете стремительные потоки, заливая все вокруг; рощи, поля и луга и вся обширная долина - сплошное море, бу­шующее под рев ветра!.. Стоя над пропастью, я про­стирал руки, и меня влекло вниз! Вниз! Ах, какое бла­женство сбросить туда вниз мои муки, мои страдания!»

Божество, казавшееся Вертеру раньше таким бла­гим, дарящим одну лишь радость, преобразилось в его глазах. «Отец мой, неведомый мне! Отец, раньше за­полнявший всю мою душу и ныне отвративший от меня свой лик! Призови меня к себе!» (6, 75) -вос­клицает Вертер, для которого небеса стали обителью

Так Вертер становится первым провозвестником мировой скорби в Европе, задолго до того, как ею проникнется значительная часть романтической лите­ратуры.

Причина мук и глубокой неудовлетворенности Вер­тера жизнью не только в несчастной любви. Пытаясь излечиться от нее, он решает попробовать силы на государственном поприще, но, как бюргеру, ему могут предоставить только скромный пост, никак не соот­ветствующий его способностям. Формально его рабо­та - чисто секретарская, но фактически он должен думать и составлять деловые бумаги за своего шефа. Посланник, при котором, состоит Вертер,-педантич­ный дурак, «вечно недоволен собой, а потому и на него ничем не угодишь. У меня работа спорится, и пишу я сразу набело. А он способен возвратить мне бумагу и сказать: «Недурно, но посмотрите-ка еще раз - всегда можно найти более удачное выражение и более правильный оборот» (6, 52). Сам он, конечно, ни на что не способен, но от подчиненного требует совершенства.

Раздраженный молодой человек уже собрался было подать в отставку, однако его отговорил и приободрил министр. Он, по словам Вертера, отдал «должное юно­шескому задору, проглядывающему в моих сумасброд­ных ] идеях о полезной деятельности, о влиянии на других и вмешательстве в важные дела», но предложил эти идеи «смягчить и направить по тому пути, где они найдут себе верное применение и окажут плодотвор­ное действие!» (6, 56 - 57). Даже умерив пыл, Вертер все же не смог ничего осуществить. Произошел инци­дент, положивший конец его неудачно начавшейся службе.

Граф К., оказывавший ему покровительство, пригла­сил его к себе на обед. То была высокая честь для скромного чиновника и бюргера. Ему следовало после обеда удалиться, дабы не мешать аристократическому обществу, собравшемуся для времяпрепровождения, но он этого не сделал. Тогда граф оказался вынужден­ным сказать ему об этом, то есть, попросту говоря, выгнать Вертера, одновременно, впрочем, прося его извинить «наши дикие нравы» (б, 58). Слух о проис­шествии мгновенно распространился по городу, и до Вертера дошло, что о нем говорят: «Вот до чего до­водит заносчивость, когда люди кичатся своим ни­чтожным умишком и считают, что им все дозволено» (6, 59).

Оскорбленный Вертер покидает службу и уезжает в родные места. Он вспоминает там юность, и им овладевают горестные мысли: «Тогда, в счастливом неведении, я рвался в незнакомый мне мир, где чаял найти столько пищи для сердца, столько радостей, на­сытить и умиротворить мою алчущую, мятущуюся ду­шу. Теперь, мой друг,-пишет он,-я возвратился из дальнего мира с тяжким бременем несбывшихся на­дежд и разрушенных намерений» (6, 61).

Скорбь Вертера вызвана не только неудачной лю­бовью, но и тем, что как в личной жизни, так и в жиз­ни общественной пути для него оказались закрытыми. Драма Вертера является социальной. Такова была судьба целого поколения интеллигентных молодых людей из бюргерской среды, не находивших приме­нения своим способностям и знаниям, вынужденных влачить жалкое существование гувернеров, домашних учителей, сельских пасторов, мелких чиновников.

Во втором издании романа, текст которого теперь обычно печатают, «издатель» после письма Вертера от 14 декабря ограничивается кратким заключением: «Решение покинуть мир все сильнее укреплялось в душе Вертера в ту пору, чему способствовали разные обстоятельства» (б, 83).

В первом издании об этом было сказано ясно и четко: «Обиду, нанесенную ему во время пребывания в посольстве, он не мог забыть. Он вспоминал ее ред­ко, но когда происходило нечто напоминавшее о ней хотя бы отдаленным образом., то можно было почувст­вовать, что его честь оставалась по-прежнему задетой и что это происшествие возбудило в нем отвращение ко всяким делам и политической деятельности. Тогда он полностью предавался той удивительной чувстви­тельности и задумчивости, которую мы знаем по его письмам; им овладевало бесконечное страдание, ко­торое убивало в нем последние остатки способности к действию. Так как в его отношениях с прекрасным и любимым существом, чей покой он нарушил, ничего не могло измениться и он бесплодно расточал силы, для применения которых не было ни цели, ни охоты,- это толкнуло его в конце концов на ужасный посту­пок» 1 .

Можно предположить, что, будучи веймарским ми­нистром, Гете счел нетактичным сохранить это место романа, но мы не станем настаивать на таком объяс­нении. Важно другое. Даже без столь недвусмысленного разъяснения причин трагедии Вертера она оста­лась трагедией социальной. Начальные письма второй части не нуждаются в комментарии, чтобы понять их острый политический смысл. Хотя Гете показал лишь отдельные черты действительности, этого было доста­точно, чтобы современники почувствовали враждеб­ность автора феодальному строю.

Вообще мы крайне сузили бы социальный смысл романа, сочтя, что общественное звучание в нем при­суще только сценам участия Вертера в государствен­ных делах. Для читателей переживания героя имели не только личный смысл. Раскованность его чувств, их сила, любовь к природе - все это выдавало в нем человека нового склада, поклонника учения Руссо, ре­волюционизировавшего все мышление современного ему мира. Читателям конца XVIII века не было необ­ходимости называть источник идей Вертера. Первое поколение читателей романа, во всяком случае значи­тельная часть его, знало «Новую Элоизу» (1761) Рус­со, где рассказана история, во многом похожая на гетевский роман, читателям был известен и трактат женевского мыслителя «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1754). Идеи этих книг витали в воздухе, и Гете не было не­обходимости подчеркивать связь героя и свою собст­венную с передовыми идеями времени.

Прекрасно написал об этом Томас Манн: «Нелег­кое дело - проанализировать состояние умов, лежав­шее в основе европейской цивилизации той эпохи. С исторической точки зрения это было предгрозовое состояние, предчувствие очистившей воздух француз­ской революции; с точки же зрения культурно-исто­рической это была эпоха, на которую Руссо наложил печать своего мечтательно-мятежного духа. Пресыще­ние цивилизацией, эмансипация чувства, будоражащая умы, тяга назад, к природе, к естественному человеку, попытки разорвать путы окостеневшей культуры, воз­мущение условностями и узостью мещанской морали - все это вкупе породило внутренний протест против того, что ограничивало свободное развитие личности, а фанатическая, безудержная жажда жизни вылилась ] в тяготение к смерти. В обиход вошла меланхолия," пресыщение однообразным ритмом жизни» 1 .

В эту предреволюционную эпоху личные чувства и настроения в смутной форме отражали глубокое недо­вольство существующим строем. Любовные страдания Вертера имели не меньшее общественное значение, чем его насмешливые и гневные описания аристо­кратического общества. Даже жажда смерти и само­убийство звучали вызовом обществу, в котором ду­мающему и чувствующему человеку нечем было жить. Вот почему этот, казалось бы, такой чисто немецкий роман приобрел не менее горячих поклонников во Франции, и среди них был, как известно, скромный артиллерийский офицер Наполеон Бонапарт, по его собственному признанию, семь раз прочитавший «Стра­дания юного Вертера».

Центральный конфликт романа воплощен в про­тивоположности Вертера и его счастливого соперни­ка. Их характеры и понятия о жизни совершенно раз­личны. В первом издании жених Лотты был изображен более темными красками, в окончательном тексте Гете смягчил его портрет, и это придало большую убеди­тельность не только образу, но всему роману. В самом деле, будь Альберт воплощением душевной сухости, как могла бы Лотта полюбить его? Но и в несколько смягченной форме Альберт остался антагонистом Вер­тера.

Вертер не может не признать: «Альберт вполне заслуживает уважения. Его сдержанность резко отли­чается от моего беспокойного нрава, который я не умею скрывать. Он способен чувствовать и понимать, какое сокровище Лотта. По-видимому, он не склонен к мрачным настроениям...» (6, 36). «Бесспорно, лучше Альберта нет никого на свете» (б, 38),-восторженно отзывается о нем Вертер, проявляя свойственную ему крайность суждений. Однако у него есть для этого серьезное основание. Альберт не мешает ему встре­чаться с Лоттой, более того, они дружески обмени­ваются мнениями о ней. Он, по словам Вертера, «ни­когда не омрачает моего счастья сварливыми выход­ками, а, наоборот, окружает меня сердечной дружбой и дорожит мною больше, чем кем-нибудь на свете по­сле Лотты!» (6, 38).

Такими идиллическими были отношения между Кестнером, Шарлоттой и Гете по описанию, которое есть в «Поэзии и правде» (см. 3, 457 - 459). Их пе­реписка свидетельствует о том, что Гете и Кестнер были близки друг другу по взглядам. Не то в романе. Уже в приведенных словах Вертера отмечено карди­нальное различие темпераментов. Но они расходятся также и по взглядам на жизнь и - смерть!

В письме Вертера от 18 августа подробно рассказа­но о серьезной беседе, которая произошла между друзьями, когда Вертер, прося одолжить ему пистоле­ты, шутя приставил один из них к виску, Альберт предостерег, что это опасно делать, и хотел что-то добавить. «Впрочем»,-сказал он, и Вертер замечает: «...я его очень люблю, пока он не примется за свои «впрочем». Само собой понятно, что из каждого пра­вила есть исключения. Но он до того добросовестен, что, высказав какое-нибудь, на его взгляд, опрометчи­вое, непроверенное общее суждение, тут же засыплет тебя оговорками, сомнениями, возражениями, пока от сути дела ничего не останется» (6, 39).

Однако в споре о самоубийстве, возникающем меж­ду ними, Альберт придерживается твердой точки зре­ния: самоубийство - безумие. Вертер возражает: «Для всего у вас готовы определения; то безумно, то- умно, это хорошо, то плохо!.. Разве вы вникли во внутрен­ние причины данного поступка? Можете ли вы с точ­ностью проследить ход событий, которые привели, должны были привести к нему? Если бы вы взяли на себя этот труд, ваши суждения не были бы так опро­метчивы» (6, 39).

Поразительно, насколько мастерски подготовляет Гете финал романа, ставя проблему самоубийства за­долго до того, как герой приходит к мысли уйти из жизни. Вместе с тем сколько здесь скрытой иронии по отношению к критикам и читателям, которые не заме­тят того, что сделало неизбежным выстрел Вертера.

Альберт твердо убежден: «...некоторые поступки всегда безнравственны, из каких бы побуждений они ни были совершены» (6, 39). Его нравственные поня­тия догматичны, при всем том что он хороший человек.

Психический процесс, доводящий до самоубийст­ва, с большой глубиной охарактеризован Вертером: «Человек может сносить радость, горе, боль лишь до известной степени, а когда эта степень превышена, он гибнет... Посмотри на человека с его замкнутым внутренним миром: как действуют на него впечатле­ния, какие навязчивые мысли пускают в нем корни, пока все растущая страсть не лишит его всякого само обладания и не доведет до погибели» (6, 41). Какая ирония! Еще не зная, что с ним будет, Вертер совер­шенно точно предвосхищает свою судьбу!

Спор, однако, обнаруживает не только расхожде­ние во взглядах на самоубийство. Речь идет о крите­риях нравственной оценки поведения человека. Аль­берт твердо знает, что хорошо и что плохо. Вертер отвергает такую мораль. Поведение человека опреде­ляется, по его мнению, природой. «Человеческой при­роде положен определенный предел,- заявляет он.- ...мы считаем смертельной болезнью, когда силы че­ловеческой природы отчасти истощены, отчасти на­столько надорваны, что поднять их и какой-нибудь благодетельной встряской восстановить нормальное течение жизни нет возможности» (6, 41). То же самое относится и к духовной сфере человека: «Тщетно будет хладнокровный, разумный приятель анализиро­вать состояние несчастного, тщетно будет увещевать его! Так человек здоровый, стоящий у постели больно­го, не вольет в него ни капли своих сил» (б, 41). Та­кова естественная мораль, нравственность, исходящая из человеческой природы и из индивидуальности. Бо­лее того, как утверждает Вертер, «мы имеем право по совести судить лишь о том, что прочувствовали сами» (б, 41).

Какое положение занимает между двумя любящими ее мужчинами Лотта?

Она - воплощение женственности. Еще не став матерью, она уже в полной мере проявляет материн­ский инстинкт. В ней сильно развито чувство долга, но не формального, а опять-таки природного. Она - дочь, мать, невеста и станет хорошей женой не в силу предписаний морали, а по зову чувства.

Узнав об одном самоубийстве из ревности, Вертер поражается: «Любовь и верность - лучшие человече­ские чувства - привели к насилию и убийству» (6, 79). Самого Вертера прекрасное чувство тоже довело до ужасного состояния.

Ничто подобное, однако, не может произойти с Лоттой. Ей свойственна сдержанность, умеренность, и поэтому она нашла в Альберте того человека, ко­торый составит ее счастье. Вместе с тем она питает к Вертеру искреннюю симпатию. Она не была бы женщиной, если бы ей не льстило поклонение Верте­ра. Ее чувство находится на той тонкой грани, когда оно могло бы при известных условиях перерасти в не­что большее. Но именно врожденное, естественное сознание долга не дает ей перейти за эту грань. Вер­тер дорог ей общностью их восприятия прекрасного, поэтичностью его натуры, тем, что опекаемые ею дети любят его. Она могла бы любить его так всегда, не попытайся он преступить за грань, положен­ную ею.

Вертер весь чувство, страсть; Лотта - воплощение чувства, умеряемого сознанием естественного долга. Альберт - человек рассудка, придерживающийся бук­вы нравственных предписаний и закона.

Конфликт двух отношений к жизни и нравствен­ности между Вертером и Альбертом в начале имеет, если угодно, лишь теоретическое значение. Но он пе­рестает быть отвлеченным спором, когда решается судьба крестьянина, совершившего убийство из рев­ности. Вертер «так понимал всю глубину его страда­ния, так искренне оправдывал его даже в убийстве, так входил в его положение, что твердо рассчитывал внушить свои чувства и другим» (6, 80). Альберт резко возражал Вертеру и порицал его за то, что он берет под защиту убийцу, «затем указал, что таким путем недолго упразднить все законы и подорвать устои го­сударства...» (б, 80). Здесь со всей ясностью обнару­живается, что апология чувства у Руссо и деятелей «бури и натиска» имела отнюдь не только психологи­ческое значение. Заметим, что Вертер разумом понял доводы Альберта, и все же у него было такое чувство, что, допустив и признав их правоту, «он отречется от своей внутренней сущности» (6, 80). С этого момента отношение Вертера к Альберту резко изменилось: «Сколько бы я ни говорил и ни повторял себе, что он честный и добрый,- ничего не могу с собой поде­лать,- меня от него с души воротит; я не в силах быть справедливым» (6, 81).

Есть, однако, в романе еще один персонаж, кото­рого нельзя обойти вниманием. Это - «издатель» пи­сем Вертера. Кто он, неизвестно. Может быть, друг Вертера Вильгельм, которому адресованы все письма героя. Может быть, другое лицо, которому Вильгельм передал сердечные излияния друга. Важно не это, а его отношение к Вертеру. Он сохраняет строгую объективность рассказчика, сообщающего только фак­ты. Но иногда, передавая речи Вертера, он воспроиз водит тональность, присущую поэтической натуре героя.

Роль «издателя» становится особенно важной в конце повествования, когда излагаются события, пред­шествующие смерти героя. От «издателя» мы узнаем и о похоронах Вертера.

Вертер - первый герой Гете, у которого две души. Цельность его натуры только кажущаяся. С самого на­чала в нем ощущается и способность радоваться жизни, и глубоко коренящаяся меланхолия. В одном из пер­вых писем Вертер пишет другу: «Недаром ты не встре­чал ничего переменчивей, непостоянней моего сердца... Тебе столько раз приходилось терпеть переходы мое­го настроения от уныния к необузданным мечтаниям, от нежной грусти к пагубной пылкости!» (6, 10).

У Вертера есть порывы, роднящие его с Фаустом, его удручает, что «творческие и познавательные силы человека» ограничены «тесными пределами» (6, 13), но наряду со смутным, желанием вырваться из этих пределов в нем еще сильнее стремление замкнуться: «Я ухожу в себя и открываю целый мир!» (б, 13).

Наблюдая себя, он делает открытие, снова обнару­живающее присущую ему двойственность: «...как силь­на в человеке жажда бродяжничать, делать новые от­крытия, как его манят просторы; но наряду с этим в нас живет внутренняя тяга к добровольному огра­ничению, к тому, чтобы катиться по привычной колее, не оглядываясь по сторонам» (б, 25).

Натуре Вертера присущи крайности, и он призна­ется Альберту, что ему гораздо приятнее выходить за рамки общепринятого, чем подчиняться рутине повсе­дневности. «Ах вы, разумники! - восклицает Вертер, решительно отгораживаясь от рассудительной трез­вости Альберта.- Страсть! Опьянение! Помешатель­ство!.. Я не раз бывал пьян, в страстях иногда доходил до грани безумия и не раскаиваюсь ни в том, ни в дру­гом...» (б, 40).

В глазах Альберта неистовство Вертера - слабость. Но бурный гений - а именно таким предстает он в этот момент - отвергает такое обвинение, отнюдь не случайно приводя политический довод: «Если народ, стонущий под нестерпимым игом тирана, наконец взбунтуется и разорвет свои цепи - неужто ты назо­вешь его слабым?» (6, 40).

Вся беда, однако, в том, что именно этого не дела­ет немецкий народ и одиночкам, подобным Вертеру, приходится ограничиваться экстравагантным поведе­нием в быту, вызывая возмущение мещан. Трагедия Вертера в том, что кипящим в нем силам не оказыва­ется применения. Под влиянием неблагоприятных усло­вий его сознание становится все более болезненным. Вертер часто сопоставляет себя с людьми, вполне уживающимися с тем строем жизни, который господ­ствует. Таков и Альберт. Но Вертер так жить не мо­жет. Несчастливая любовь усугубляет его склонность к крайностям, резкие переходы из одного душевного состояния в противоположное, изменяет его восприя­тие окружающего. Было время, когда он «чувствовал себя словно божеством» (6, 44) посреди буйного изо­билия природы, теперь же даже старание воскресить те невыразимые чувства, которые раньше возвышали его душу, оказывается болезненным и заставляет вдвойне ощутить весь ужас положения.

Письма Вертера с течением времени все более вы­дают нарушение его душевного равновесия. «Мои дея­тельные силы разладились, и я пребываю в какой-то тревожной апатии, не могу сидеть сложа руки, но и делать ничего не могу. У меня больше нет ни твор­ческого воображения, ни любви к природе, и книги противны мне» (6, 45). «Я чувствую, что судьба го­товит мне суровые испытания» (6, 51). После оскорб­ления со стороны аристократов: «Ах, я сотни раз хватался за нож, чтобы облегчить душу; рассказывают, что существует такая благородная порода коней, ко­торые по инстинкту прокусывают себе вену, чтобы легче было дышать, когда их чересчур разгорячат и загонят. Мне тоже часто хочется вскрыть себе вену и обрести вечную свободу» (6, 60). Он жалуется на мучительную пустоту в груди, его не в состоянии уте­шить религия, он чувствует себя «загнанным, обесси­левшим, неудержимо скатывающимся вниз» (б, 72) и даже осмеливается сравнивать свое положение с му­ками распятого Христа (б, 72).

Признания Вертера подкрепляет свидетельство «из­дателя»: «Тоска и досада все глубже укоренялись в душе Вертера и, переплетаясь между собой, мало- помалу завладели всем его существом. Душевное рав­новесие его было окончательно нарушено. Лихорадоч­ное возбуждение потрясало весь его организм и оказывало на него губительное действие, доводя до полного изнеможения, с которым он боролся еще от­чаяннее, чем со всеми прочими напастями. Сердечная тревога подтачивала все прочие духовные силы его: живость, остроту ума; он стал несносен в обществе, несчастье делало его тем несправедливее, чем несчаст­нее он был» (б, 77). Сообщается также «о его смяте­нии и муках, о том, как, не зная покоя, метался он из стороны в сторону, как опостылела ему жизнь...» (6, 81). Самоубийство Вертера явилось естественным кон­цом всего пережитого им, оно было обусловлено осо­бенностями его натуры, в которой личная драма и угнетенное общественное положение дали перевес болезненному началу. В конце романа одной вырази­тельной деталью еще раз подчеркнуто, что трагедия Вертера имела не только психологические, но и соци­альные корни. «Гроб <Вертера> несли мастеровые. Никто из духовенства не сопровождал его» (б, 102).

Роман молодого Гете был превратно понят многи­ми современниками. Как известно, он вызвал несколь­ко самоубийств. А каким было отношение самого Гете к вопросу о самоубийстве?

Гете признавался, что одно время им самим, вла­дело желание наложить на себя руки. Он преодолел это настроение способом, не раз выручавшим егов тягостные моменты жизни: дал поэтическое выраже­ние тому, что мучило его. Работа над романом помо­гла Гете преодолеть меланхолию и мрачные мысли.

Но им руководили отнюдь не только личные пере­живания. Как уже было сказано, Гете уловил умона­строение, владевшее многими людьми его поколения, и очень точно объяснил причину необыкновенного успеха «Страданий юного Вертера». «Действие моей книжечки было велико, можно сказать, даже огром­но - главным образом потому, что она пришлась ко времени. Как клочка тлеющего трута достаточно, что­бы взорвать большую мину, так и здесь взрыв, проис­шедший в читательской среде, был столь велик, что юный мир уже сам подкопался под свои устои, потря­сение же было таким большим потому, что у каждого скопился избыток взрывчатого материала...» (3, 498). Гете писал также о «вертеровском» поколении: «...му­чась неудовлетворенными страстями, не получая извне ни малейшего побуждения к сколько-нибудь значи­тельным поступкам, не видя перед собою ничего, кро­ме надежды как-нибудь продержаться в тягучей, без­вдохновенной бюргерской жизни, молодые люди в мрачном своем высокомерии сроднились с мыслью расстаться с жизнью, если она уж слишком им наску­чит...» (3, 492).

Сам Гете, как мы знаем, преодолел такое состоя­ние духа. Он считал его выражением «болезненного юношеского безрассудства» (3, 492), хотя отлично понимал, как могло возникнуть такое умонастроение. Роман был написан с целью показать судьбу Вертера как трагедию. В произведении достаточно выразитель­но подчеркнут мучительный болезненный характер переживаний героя. Гете, однако, не счел нужным присовокупить к своему роману поучительные тирады, он отвергал морализаторство просветителей.

Его роман был самым высоким художественным выражением принципа характерности. Вертер - живой человеческий образ, его личность раскрыта всесто­ронне и с большой психологической глубиной. О край­ностях поведения героя сказано с достаточной яс­ностью.

В числе тех, кто не вполне понял значение рома­на, оказался не кто иной, как сам Лессинг, которого Гете высоко чтил. Напомним, что, когда Вертер за­стрелился, на столике в его комнате нашли раскрытой трагедию Лессинга «Эмилия Галотти» (деталь не при­думана Гете: именно эта книга лежала в комнате Иерузалема).

В драме Лессинга честный и добродетельный Одоардо убивает свою дочь Эмилию, чтобы она не стала наложницей герцога, а затем закалывает себя.

Казалось бы, именно Лессинг должен был понять, что бывают ситуации, когда самоубийство становится оправданным. Но как раз с концовкой романа вели­кий просветитель не согласился. «Тысячу раз спасибо за удовольствие, которое Вы доставили мне, прислав роман Гете,- писал он приятелю через месяц после выхода книги. - Я возвращаю его на день раньше, с тем чтобы другие как можно скорее могли получить такое же удовольствие.

Боюсь, однако, как бы такое горячее произведение не принесло больше зла, чем добра; не кажется ли Вам, что следовало бы добавить к нему охлаждающее заключение? Парочку намеков на то, каким образом Вертер приобрел столь причудливый характер; надо предостеречь других подобных юношей, которых при­рода наделила такими же склонностями. Такие люди могут с легкостью поверить, будто прав тот, кто вы­зывает у нас столь большое сочувствие» 1 .

Высоко оценив достоинства романа, признав его большую впечатляющую силу, Лессинг ограниченно понял смысл «Страданий юного Вертера», увидев в книге только трагедию несчастливой любви. Ему, просветителю, полному боевого духа, стремившемуся возбудить активность народа, хотелось, чтобы герой не сложил в бессилии руки, и тем более не наложил их на себя, а восстал бы на существующий строй. «Как Вы думаете,-многозначительно спрашивал Лес­синг своего приятеля,- стал бы какой-нибудь молодой римлянин или грек кончать самоубийством так и по такой причине? Конечно, нет. Они знали, как избе­гать крайностей любви, и во времена Сократа такое любовное неистовство, доводящее до нарушения за­конов природы, вряд ли простили бы даже девушке. Такие мнимо великие, ложно благородные оригиналы порождаются нашей христианской культурой, весьма изощряющейся в том, чтобы превратить телесную по­требность в духовную возвышенность». Лессинг все­гда осуждал христианскую религию за проповедуемую ею мораль покорности и отдавал предпочтение граж­данственности и воинственному духу античности. По­этому он в заключение высказал пожелание: «Итак, милейший Гете, надо бы дать заключительную главку, и чем циничнее, тем лучше!» 2

Нет сведений о том, дошел ли отзыв Лессинга до Гете. Но прямолинейное понимание романа и отож­дествление настроений героя со взглядами автора по­лучило такое распространение, что Гете счел необхо­димым приложить ко второму тиражу романа стихотворения, недвусмысленно выражавшие его отрица­тельное отношение к самоубийству. Первой книге был дан эпиграф:

Так любить влюбленный каждый хочет,

Хочет дева быть любимой так.

Ах! Зачем порыв святейший точит

Скорби ключ и близит вечный мрак!

(I , 127. Перевод С. Соловьева)

Эпиграф ко второй части был откровенно поучи­тельным:

Ты его оплакиваешь, милый,

Хочешь имя доброе спасти?

«Мужем будь,- он шепчет из могилы,-

Не иди по моему пути».

(I , 127. Перевод С. Соловьева)

Таким образом, независимо от того, знал ли Гете мнение Лессинга, он тоже призвал молодых людей не следовать примеру Вертера и быть мужественными.

Однако, выпуская в свет второе издание романа в 1787 году, Гете снял поучительные эпиграфы, наде­ясь на то, что читатели созрели для правильного по­нимания смысла произведения.